1
Была она единственной дочкой военного человека и красавицы мамочки, повидала много городов и поселков, куда отправляли отца служить. Последним местом их обитания стал овеянный славой Севастополь. Жили на окраине, в глинобитной мазанке с огородом в две сотки, с тремя яблонями.
Звали ее Серафимой, Симой. От природы были даны ей и румянец, и блеск в карих глазах, и не было нужды в искусственных красителях. Среднего роста, хорошо сложенная — одна из тех, еще не осознавших себя, красавиц, что своей персоне не придают особого значения. В ней преобладало что-то беззаботно-девчоночье, карие с озоринкой глаза обнаруживали больше ребячества, чем кокетства. Увлекалась спортом: бегала, прыгала, стреляла из малокалиберки; участвовала в художественной самодеятельности: на сцене играла героинь — с переживаниями, иногда со слезами, и раскрывала себя с неожиданной стороны, заставляя своих учителей и сверстников приглядываться к ней и восхищаться ею.
Но поведением, на которое влияли и кочевая жизнь, и вечная тревога за отца, военного человека, она казалась и старше, и опытней сверстниц, и озорной блеск ее глаз нередко сменялся печальной задумчивостью. Головку с вьющимися русыми волосами, казалось, окутывала какая-то тайна, разгадать которую дано не каждому. Быть может, провидела она судьбу, ей уготованную?
В Смоленском сражении пал смертью храбрых командир Красной Армии Иван Храмцов, Симочкин отец. Мама занемогла, что-то в ней надломилось — будто и постарела сразу. Чтобы ее уберечь, понадобилась двойная, тройная забота. Новенький аттестат зрелости положен был в дальний ящик стола. Сутки Симочка делила на три части: работа в порту на талерном кране, сон и мама. И ничего больше. Знакомые встречались нечасто: кто, как и она, ушел в порт, на пристань, кто на завод, а кто и на фронт. Была у нее подружка Настенька, вместе учились. Хорошо знала Севастополь, бывала в горах, но сейчас куда-то запропала — потерялась из виду, и город для Симочки стал как будто чужим. Прилетали вражеские самолеты, выли сирены, били зенитки. Случались над городом и воздушные бои.
Потом началась оборона. После станет она и знаменитой, и героической, а тогда — просто оборона. Суровая необходимость подчиняет людей своей единой воле и длится бесконечно долго. Подружка ее Настенька объявилась неожиданно — и позвала ее в горы. Звала как будто к себе домой — все у нее просто. Нелегко было Симочке на это решиться. Но все-таки решилась. И собралась уходить к партизанам.
Узнав о ее решении, мать тихо плакала и последнюю ночь не спала. И, казалось, еще больше постарела, бедная! Но знала, что в суровое это время Симочка не может поступить иначе.
К Севастополю с востока близко подступают горы, покрытые лесом, в этом переходе к горам немцы всегда ждут нападения партизан. Дороги там не широки, а порой и вовсе непроходимы — немецкой технике на них не развернуться. К Севастополю вели заросшие густой растительностью балки, где партизаны, особенно ночью, были невидимы — и нередко навещали город: принимали и резервы, и оружие с боеприпасами, получали оттуда нужные сведения.
В горы, в отряд, и ушли Симочка с Настей. В партизанском лагере встретил их деловой, видавший виды парень — Егор, как сам он представился, и препроводил их к командиру, человеку немногословному, энергичному и подтянутому, зорко приглядывавшемуся к новым бойцам. И вскоре начали подружки выполнять боевые задания.
Тайными тропами, в одиночку или с провожатыми, пересекали они черту города, являлись к мамам. Командованию оборонительного района несли важные сообщения. Командир отряда на первых порах лично инструктировал их, провожал. Был он серьезен, иногда и печален. Обстоятельностью в работе чем-то напоминал Симочке ее отца. Говорил негромко и не спеша, и только по важному делу. Прежде был он командиром заставы на границе, у Буга. Подружки скоро узнали, что в начале войны он потерял семью: жену и дочку.
— Ну, с богом, девоньки, — сказал он им в первый раз, отправляя на задание.
— Перекрестили бы, — заметила Симочка, не глядя на него. И покраснела. Школьный-то аттестат утверждал в ней зрелость материалистки.
— Прав у меня таких нету: состою в партии, — ответил он серьезно.
— Ну, поцеловали бы, тут никаких прав не надо, — хихикнула Настя.
— Вернетесь живы-здоровы — расцелуемся. Чего я вам и желаю.
На инструктажах всегда присутствовал человек по имени Илья Аркадьевич. Внимательно слушал и пытливо вглядывался в каждого — будто что внутри него хотел разглядеть, и на листочке все что-то записывал. И молчал, что у него на душе — один Бог ведает. Как-то одного местного татарина, заподозренного и в конце концов уличенного в связи с немцами, при всем честном народе, личном составе то есть, этот Илья Аркадьевич расстрелял собственной рукой. Главное ведь, как расстрелял — играючи, будто столкнул с дороги неодушевленный предмет. Симочку затрясло тогда от увиденного.
Отряд вырастал. Девушек было уже человек двадцать, и еще прибывали. Работали на кухне, стояли в секретах, ходили в разведку, участвовали в боевых операциях. И тренировались — бегали, прыгали, бросали гранаты, собирали и разбирали винтовки.
Егора в отряде все знали: был при командире, всегда при деле, всегда на ходу. При встрече с Симочкой обязательно остановится, спросит о самочувствии, поговорит. А то, бывало, исчезнет неизвестно куда, дня на четыре, на пять, и потом появится снова. Встречи с ним заряжали Симочку какой-то новой энергией. Радовалась, что он есть в отряде.
Немцы перекрыли все дороги и тропы, отрезали отряд от Севастополя. Не хватало оружия, боеприпасов, медикаментов. И продовольствия. Трудно стало пробиваться сквозь заслоны, на каждый выход разрабатывался план операции. Давал себя знать начинающийся голод. В одном из боев как-то немецкий снайпер ранил командира, Дмитрия Крапивного. К счастью, не тяжело: скоро поправился. Выяснилось, что за командиром Крапивным охотились…
Однажды по оттепели, когда из-под снега высвободились дороги на перевалах, в частности, открылся Ангарский перевал на трассе Симферополь — Алушта, с горы Ивана Лысого заметили трехтонку. Это сквозь немецкий заслон пробился бывалый водитель, красноармеец, пленный наш боец. Привез он в отряд полную машину муки. Это было кстати. Все рассказанное им командиру отряда (а значит, и Илье Аркадьевичу) секреты подтвердили полностью.
Все в отряде смотрели на Чубова этого, Александра, как на героя, не скрывая восхищения. Лечили его травами, и он быстро поправился. По распоряжению командира около его палатки появился наблюдатель. Значит, все-таки не до конца верили. Проверить его биографию не представлялось возможным: родом был с занятой немцами Украины, там служил, там и в плен попал. Командир и вечный его спутник Илья Аркадьевич часто и подолгу беседовали с Чубовым и, когда тот выздоровел, отправили с поручением в другой отряд, к Македонскому (отряды тогда еще не назывались Ялтинский, Феодосийский, Симферопольский), где и велели остаться.
Депешу Чубов доставил, а потом возвратился в отряд Крапивного. С ответным, правда, письмом Македонского… У входа в землянку командира, не дожидаясь обыска, отдал охране пистолет, подмигнул симпатичной девушке Симочке, которую приметил с первого разу, перешагнул порог. Вдохновенный рассказ его изобиловал деталями — одна другой интересней. В одном из аулов он пристрелил полицая, на горной тропе разогнал обозников — мобилизованных немцами местных мужиков, прихватил с собой спутанного по ногам живого барашка, предназначенного для немецкой кухни, и еще лошадь, на которой и прибыл в отряд. Говорил, что немцы везут боеприпасы по симферопольскому шоссе и по параллельным дорогам, через Алушту и Ялту, к оборонительным укреплениям морской базы, везут днем и ночью, так что если не зевать, то можно хорошо поживиться.
Для командира сведения Чубова были не бог весть какими важными: отряд вел за дорогами наблюдение, о чем-то необычайном тотчас сообщалось командиру отряда. На дорогах устраивались завалы, взрывались мосты, в засадах уничтожалась живая сила и техника противника. В открытые бои ввязывались редко, но короткие схватки были не менее ожесточенными. Партизан спасали и лес, и горы, и натренированные ноги. То была обычная жизнь отряда.
2
Выполняющими задания группами, как и отдельными разведчиками, Крапивный руководил лично, не связанных с операцией в свои планы не посвящал. Нити всей жизнедеятельности отряда, таким образом, целиком находились в его руках. Порой у него не оставалось времени даже для сна. Спасал крепкий кофе. Но зато враг не мог знать места и времени действий боевых групп: удары по немцам были внезапны. Цена жизни командира Крапивного в глазах немцев возрастала.
Отряд пополнялся личным составом и становился все более подвижным. Комплектовали дополнительные группы, усиливали охоту за обозами, нападали на занятые немцами хутора, на склады. Поддерживали связь и с другими отрядами. Отходить приходилось с боями, иногда на захваченных машинах, лошадях.
Чубов был удачливым и умелым бойцом и все больше нравился командиру. Дельные советы парня были как нельзя кстати. Но, судя по всему, Крапивный все же не до конца доверял геройскому парню. А уж об Илье Аркадьевиче и говорить нечего: он вообще никому, кроме самого себя, не доверял.
Как-то Илья Аркадьевич вызвал к себе Симочку. После нескольких ничего не значащих шуток заговорил наконец серьезно:
— Серафима Ивановна, вам поручается архиважное, секретное дело. О нем не должна знать ни одна живая душа, кроме нас с вами да Крапивного. Он-то, Крапивный, против, он бережет вас: молодая, говорит, и… ну, и так далее. А это нужно для победы, вы-то, надеюсь, понимаете?
Симочка ничего не понимала, хоть и старалась понять.
— Вместе с командиром Крапивным будете ходить на боевые задания.
Заметил Илья Аркадьевич, как встревоженно она на него поглядела, и понял: уважает она боевого командира, пойдет за ним в огонь и в воду. Спросил:
— Слышал, вы хорошо стреляете? Ворошиловский стрелок, да? Папа, наверное, вас обучал?
Сидела она сосредоточенная, только иногда бросала на него свой пронзительный взгляд. А как заговорил о стрельбе, выпрямилась, стала смотреть в глаза.
— По малокалиберной винтовке у меня первый разряд.
— У-у... Вот даже как! А почему мы об этом ничего не знаем?
— А кто интересовался, кто спрашивал?
— Так вы, можно сказать, готовый снайпер! — Помолчал Илья Аркадьевич, побарабанил пальцами по колченогому столику. — Ну, это как нельзя более кстати… Чубова-то знаете? — спросил ни с того ни с сего. — Ну ясно, знаете. Кто его, героя, не знает? Ушел от немецкой охраны, целую машину муки привез. Отправили его в другой отряд насовсем, а он вернулся. А почему, я вас спрашиваю? Наш отряд ему нужен. Ну, а зачем?.. И ведь понравился нашему командиру, постарался. Уж не командир ли ему и нужен? А?.. Ну, вот и я не знаю, и никто не знает. Так я вам приказываю: не за командиром смотреть, а за этим самым Чубовым. Глаз с него не спускать. Но делать вид, будто вам до него нет никакого дела. А в бою смотреть особенно! Ясна задача? Смотреть и смотреть. И если он направит свой карабин на командира, — вы меня понимаете? — то он, значит, и есть настоящий враг. Его тогда надо пристрелить немедленно! Так сможете, я вас спрашиваю?
Страшно было то, что ей приказывали. И Чубов был ей страшен, он ей вообще чем-то не нравился. Что, если прав в своих предположениях Илья Аркадьевич? Ведь тот в самом деле может убить командира…
Симочка проглотила подкативший к горлу комок. Сиплым голосом выговорила:
— Смогу…
Из свалившегося как снег на голову приказа сознание ее выделило главное: командиру грозит опасность и надо ее отвести. Тут Симочке сделалось холодно, она вся напряглась, от исполнения приказа, однако ж, отказаться не подумала: на войне не отказываются. Взгляд ее изменился, сделался как бы прицельным.
— Вот, Серафима Ивановна, распишитесь, здесь и здесь. И чтобы ни одна живая душа об этом не ведала.
…События виделись как в тумане. На рассвете, измотанные, возвращались с операции. Симочка едва держалась на ногах, а надо еще было поспевать за командиром и Чубовым. Хорошо, что были ежедневные тренировки, а то бы хоть плачь. Цокали копыта навьюченной лошади. Отяжелевшие ноги шедших сзади, по распадку, спотыкались на ровном месте. Сказывались усталость, голод, бессонная ночь и все пережитое. В группе был раненый — его везли на лошади.
На подходе к лагерю услыхали стрельбу: немцы неожиданно напали на отряд, когда там почти никого не было, — по-видимому, бой завязали секреты. Крапивный принял решение ударить по ним с тыла. Рукой показал: следовать за ним — и легонькой трусцой побежал на выстрелы. Несмотря на смертельную усталость, за Крапивным поспевала вся группа — в таких случаях появляется второе дыхание. Позади командира держался сибиряк Егор Лучинин, за ним Чубов. Симочка не отставала — боялась отстать! На ведущей к лагерю тропе замечено было движение немцев. Крапивный, оставаясь на правом фланге, жестом приказал развернуться. Симочка тут же заметила, что Егор Лучинин чуть выдвинулся, оказался впереди Крапивного, Чубов же, наоборот, чуть сзади.
— Туда! — фыркнул в лицо Симочке Чубов, показывая рукой, куда надо следовать. — Крутятся под ногами. Детсад развели, — процедил он сквозь зубы.
Немецкий резерв следовал гуськом вдоль тропы, не выходя на открытое место, маскировался ветками деревьев. Крапивный махнул рукой — за нестройным залпом взорвалась граната. Потом еще одна… Немцы залегли. Выстрелы слышались со всех сторон, речь — больше немецкая. По одному, по двое немцы стали отходить, отступать под прикрытием огня из автоматов. Стоя на одном колене, Крапивный отдавал команды: подавлять огонь прикрытия! И преследовать, преследовать!
Тут Симочка заметила в руках Чубова пистолет. «Почему пистолет? — ударило в голову, — о нем же не было речи». Чубов пригнулся слегка, пистолет положил на сгиб правой руки. Левша, значит! И прицелился… В Крапивного!.. Да, именно в него!
Мелькнула мысль: не показалось ли ей? Ноги словно приросли к земле, глаза застлал туман… Все-таки выстрелила из своей «тозовки». Не помнит, как это произошло и вообще целилась ли. Пистолет Чубова звякнул о камни — оказалось, пробила ему предплечье. Егор Лучинин, обернувшись, сразу все понял, в один прыжок оказался возле предателя, стал заламывать ему руки. Чубов застонал, заскрежетал зубами, опустился на мелкую осыпь под ногами.
Когда Егор вел Чубова мимо побелевшей от страха Симочки, тот процедил сквозь зубы:
— Н-ну, кур-рва!.. Заработала ты на мне медальку… — Последние слова выговорил после доброго тумака, которым угостил его Егор Лучинин за оскорбление девушки.
Изо рта у Чубова шла кровь, он вытащил выбитый зуб и выбросил. Симочка догнала Егора, попросила остановиться, извлекла из сумочки индивидуальный пакет, достала йод, бинт, стала обрабатывать рану Чубова.
Рядом с ними никого уже не было: все преследовали отступающего врага. Симочка бинтовала и хмуро выслушивала упреки в свой адрес:
— Дурочка ты, дурочка! Неужели я бы поднял руку на любимого командира? За кого ты меня принимаешь?
Она, не отвечая, делала свое дело. Егор тоже молчал. Она чувствовала на себе его взгляд.
— Стреляешь ты неплохо, — похвалил Чубов. — А могла бы и не попасть. Или убить наповал.
— Все, можем идти, — она кивнула Егору, — к Илье Аркадьевичу. Доложу об обстоятельствах ранения.
Раненого Чубова доставили к Илье Аркадьевичу. Выслушав короткий доклад Симочки, он счел нужным пожать ей руку. И, не слушая объяснений Чубова, зорко его оглядел с головы до пят…
Продолжение читайте на сайте журнала "Бельские просторы"
Автор: Геннадий Баннов
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого!