Я оперу не очень-то понимаю, а если говорить откровенно – не люблю. И не пошел бы, но разве начальству откажешь?
– Гена, все идут, и ты иди. К культуре надо приобщаться, – сурово сказал он. – Не отделяйся от коллектива. Такой случай может не повториться, когда партнеры приглашают... Вот такой у нас культурный коллектив – даже в оперу вместе ходим.
Впрочем, не всем так везет с работой, грех жаловаться. Пришлось пойти: сотрудников обижать неохота, а уж босса – так и вовсе рискованно.
– Не переживай, Геночка, – хихикнула одна коллега. – Поспишь в свое удовольствие. Только не храпи.
И ведь как накаркала! Начало оперы мне неожиданно даже понравилось: поют что-то по-итальянски, громко, в нарядных костюмах.
Гримасничают, изображают страсть. Плохо лишь, что я все время клевал носом и было неловко, вдруг заметят. Ну ничего не могу с собой поделать: в тепле и неподвижности сразу засыпаю, веки тяжелеют, и все.
В метро так уже несколько раз свою остановку проезжал. А тут еще и музыка убаюкивает!
– Купите программку, – произнес вдруг кто-то у меня над ухом. Я встрепенулся и огляделся по сторонам. Какая-то бабулька протягивала мне глянцевый буклет. По рядам ходили такие же специальные тетки в строгих нарядах – видимо, служительницы местных муз... – Будете брать? – спросила та служительница, что стояла около меня.
– Спасибо, не нужно, – вполне вежливо отказался я. Но ее рука настойчиво совала буклет мне под нос.
Я поднял глаза и похолодел: тетка смотрела на меня с явной угрозой. Такие жуткие глаза я видел только у Энтони Хопкинса, в триллере, где он человеческий мозг ест. Название вылетело из головы...
– Возьмите программку, – повторила бабулька, растянув узкие накрашенные губы в акульей улыбке. Я нервно прикрыл глаза, боясь увидеть у нее во рту клыки, и спросил:
– Сколько? Она ответила, я полез в кошелек, уплатил, взял программку и сделал вид, что углубился в чтение.
Но злобная тетка нависла надо мной и не отходила. Я даже ощущал аромат ее духов, напоминающий удушливый запах театрального занавеса.
Что ж это такое, чего ей от меня надо?! Я испуганно завертел головой, пытаясь привлечь внимание сотрудников. Но их почему-то рядом со мной не было, а тетка страшно скалилась. Куда девались мои коллеги?! Я ужаснулся, что их нет, и... проснулся.
Певцы и певицы на сцене продолжали виртуозно-мелодично страдать, сослуживцы сидели там, где и должны были, в моей руке был зажат буклет, а бабка давно отошла.
– Ты чего крутишься? – прошипел мне в ухо невидимый в полумраке коллега. – Сиди спокойно и внимай!
Я же украдкой искал глазами служительниц, но сейчас, в темноте, не видел. Попытался прочитать, что написано в программке, – не разглядел.
– Стас, – толкнул плечом соседа, – что это мы слушаем?
– «Любовный напиток»... А что такое? Сзади на нас зашикали.
– Не мешайте!
Только я хотел ответить в том смысле, что тут и мешать-то нечему, поскольку эти оперные певцы поют так, что никаких слов все равно не разобрать. Тем более по-итальянски. Однако не успел. Ко мне приблизилась огромная старуха в черно-белом одеянии.
– Кто тут мешает людям наслаждаться искусством?!
– Он! Вот этот! Он назвал оперу ерундой! – закричали все хором и стали тыкать в меня пальцами. И этот гад, Стас, тоже тыкал, между прочим! Старуха схватила меня за руку, с невероятной силой завертела вокруг своей (в смысле моей) оси, у меня закружилась голова, и я потерял сознание...
Вернее, вздрогнул и проснулся. Опять все было по-прежнему: сцена, певцы, зрители и ряды кресел.
Оказывается, я опять уснул. Что же это с мной? Может, к врачу сходить, если такие кошмары снятся? Посмотрел на коллегу: Стас с таким счастливым вниманием смотрел на сцену, будто что-то в происходящем понимал, и я готов был возненавидеть его за это.
– Эй, – снова пихнул его локтем, – я тебя уже спрашивал про название?
– Спрашивал, – сердито шепнул он. – Не мешай!
– А кто автор? – уточнил я.
– Доницетти, – ответил он, даже не заглянув в программку.
Грамотный какой! Нет, он все-таки гад. И во сне, и наяву. Что ж, придется терпеть и сидеть в этом зале до победного конца...
Однако оказалось, что в опере существует антракт! Это обстоятельство меня ужасно обрадовало. Какие молодцы постановщики, что устраивают перерыв для людей! Это же можно с ума сойти, так долго сидеть и слушать пение!
Короче, я твердо решил, что надо удирать отсюда, и направился к выходу. Блин, да меня это искусство только нервирует! Лучше смыться потихоньку, а если о впечатлениях спросят, так в программке потом прочитаю, как и что...
Я подошел к двери, однако проход закрывала давешняя квадратная старуха. Протиснуться невозможно.
– Мне бы в буфет, – льстиво пролепетал я. – Пропустите, пожалуйста.
Она отрицательно покачала головой. Прическа на ее голове тоже качнулась, подтверждая запрет. Глянул я вбок – другие выходы перегородили похожие на нее гренадерши. Их специально, что ли, подбирают? По ширине?
– Однако это безобразие! – попытался было качать права. – Всем можно в буфет, почему мне нельзя?! В конце концов, я есть хочу!
Она не успела ответить, а я не успел еще что-нибудь придумать – прозвенели звонки, и началось второе отделение. Пришлось вернуться на свое место. Тетки в черно-белых костюмах сжимали кольцо, сгоняя зрителей на места. Или это уже мое воспаленное воображение выдумывало?..
Я сидел угрюмый, словно пес на цепи.
Певцы душераздирающе пели, влюблялись, страдали, и я тоже страдал: захотелось в туалет. Когда терпеть стало невмоготу, я подбежал к двери и, пританцовывая, крикнул:
– Мне в туалет! Срочно! Умоляю! Но сестра людоеда Лектера из того самого фильма выпятила гигантскую грудь и страшным голосом рявкнула:
– Марш на место!!! Я разрыдался, забился в истерике, и... проснулся в своем четырнадцатом ряду партера. Какое облегчение!..
Однако действительно надо сматываться отсюда, искусство на меня слишком сильно влияет. Это потому, что я творческая ранимая натура, наверное...
Едва я встал с кресла, как ко мне подошла тетка с программкой. Боже, может, это проклятие Доницетти?..
