«Партия велела тебе не верить своим глазам и ушам. И это ее окончательный, самый важный приказ».
Главный герой знаменитого романа-антиутопии Джорджа Оруэлла «1984 год» Уинстон Смит, пытаясь выяснить, как именно жилось людям до революции, решается в одной из лондонских пивных расспросить «древнего старика», которого Смит считает последней связью «с исчезнувшим миром капитализма». Уж он-то, полагает Смит, точно должен всё помнить, ибо старик - живой реликт ушедшей эпохи! Старшее поколение почти всё до единого было уничтожено в больших чистках, а те немногие, кто уцелел, «запуганы до полной умственной капитуляции».
Однако стоящего разговора не получилось. Старик вспоминал любую ерунду, но только не то, что было нужно Смиту.
«… — А было принято — я пересказываю то, что читал в книгах по истории, — у этих людей и их слуг было принято сталкивать вас с тротуара в сточную канаву?
— Один такой меня раз толкнул, — ответил старик. — Как вчера помню. В вечер после гребных гонок… ужасно они буянили после этих гонок… на Шафтсбери-авеню налетаю я на парня. Вид благородный — парадный костюм, цилиндр, черное пальто. Идет по тротуару, виляет — и я на него случайно налетел. Говорит: «Не видишь, куда идешь?» — говорит. Я говорю: «А ты что, купил тротуар-то?» А он: «Грубить мне будешь? Голову, к чертям, отверну». Я говорю: «Пьяный ты, — говорю. — Сдам тебя полиции, оглянуться не успеешь». И, веришь ли, берет меня за грудь и так пихает, что я чуть под автобус не попал. Ну а я молодой тогда был и навесил бы ему, да тут…
Уинстон почувствовал отчаяние. Память старика была просто свалкой мелких подробностей. Можешь расспрашивать его целый день и никаких стоящих сведений не получишь. Так что история партии, может быть, правдива в каком-то смысле; а может быть, совсем правдива. Он сделал последнюю попытку.
— Я, наверное, неясно выражаюсь, — сказал он. — Я вот что хочу сказать. Вы очень давно живете на свете, половину жизни вы прожили до революции. Например, в тысяча девятьсот двадцать пятом году вы уже были взрослым. Из того, что вы помните, как по-вашему, в двадцать пятом году жить было лучше, чем сейчас, или хуже? Если бы вы могли выбрать, когда бы вы предпочли жить — тогда или теперь?
Старик задумчиво посмотрел на мишень. Допил пиво — совсем уже медленно. И наконец ответил с философской примиренностью, как будто пиво смягчило его.
— Знаю, каких ты слов от меня ждешь. Думаешь, скажу, что хочется снова стать молодым. Спроси людей: большинство тебе скажут, что хотели бы стать молодыми. В молодости здоровье, сила, все при тебе. Кто дожил до моих лет, тому всегда нездоровится. И у меня ноги другой раз болят, хоть плачь, и мочевой пузырь — хуже некуда. По шесть-семь раз ночью бегаешь. Но и у старости есть радости. Забот уже тех нет. С женщинами канителиться не надо — это большое дело. Веришь ли, у меня тридцать лет не было женщины. И неохота, вот что главное-то…».
Раздосадованный Смит приходит к парадоксальному выводу:
«… случайные свидетели старого мира не способны сравнить одну эпоху с другой. Они помнят множество бесполезных фактов: ссору с сотрудником, потерю и поиски велосипедного насоса, выражение лица давно умершей сестры, вихрь пыли ветреным утром семьдесят лет назад; но то, что важно, — вне их кругозора. Они подобны муравью, который видит мелкое и не видит большого…».
Причина изначальных сомнений Смита - в достоверности приводимых официозом сведений.
Озвученная Уинстоном Смитом проблема – одна из самых серьёзных.
Кто сказал, что изучаемая нами история в школах и вузах, была такая на самом деле? Ведь только за один XX век сменилось три точки зрения на одни и те же события.
Кому в итоге доверять?
Безусловно, официоз тенденциозен, но и частные мнения отдельных лиц – весьма субъективны. Можно ли в таком случае полагаться на многочисленные мемуары?
Современный учитель истории обязан доносить до людей то, что выгодно государству в данный момент времени. Тем более, если он получает содержание от государства. Ну, согласитесь, было бы странно, если приоритет в преподавании отдавался бы всяким негативным моментам и, главное, истории соседей. Кто тогда выиграет от такого преподавания и кто вообще вырастет?
«Не кусай руку дающего, чтобы не пришлось лизать сапог пинающий».
В истории нашей страны уже было подобное. С началом перестройки и гласности было решено говорить не об успехах и достижениях, а, наоборот, о наиболее плохом. Буквально в течении двух-трёх лет экраны телевизоров заполонили сюжеты о развалившихся колхозах, разбитой технике, спившихся сельчанах, проститутках и т.п. Лично я через некоторое время подобные передачи (а равно и фильмы о проблемах) смотреть не мог, по причине их угнетающего влияния на психику. В «лихие 90-е годы», если кто помнит, у программы РТР «Вести» была заставка «с бегущими конями», которая уже только своей музыкой наводила ужас о грядущих новостях в стране, которыми, как правило, становились убийства и грабежи.
Справедливости ради отмечу, что и в «застойные 70-е» бесконечные рапорты об успехах (в т.ч. и мнимых) с колхозных и хлопковых полей национальных окраин ни к чему хорошему не приводила, вызывая лишь горькую усмешку тех, кто знал реальное положение вещей.
Получается и так плохо, и эдак! А как тогда надо?
Во-первых, как таковых, историков не существует. Конечно, есть люди «сами по себе», которые что-то копают, находят и потом преподносят общественности, но таких единицы и глас их – «глас вопиющего в пустыне». У них нет необходимых ресурсов воздействия на умы (т.е. допуска на федеральные каналы средства массовой информации). В лучшем случае, позовут того, кого надо.
Во-вторых, не каждый историк может быть учителем. Как писал Бабель, «это две большие разницы».
К слову, историков уже пытались делать «козлами отпущения» в Российской истории. «Слишком либеральный» Император Александр II «доигрался», распустил студенчество. Появились в университетах всякие Грановские (кстати, ближайший друг «иноагентов» Герцена и Огарёва), которые прививали России чуждое им «западничество». И к чему это всё в итоге привело?
Студенческая вольница вылилась в самомнения (мол, сами с усами), революционное брожение, кружки всякие. И, в конце концов, в «Народничество» и террор.
Эту цепочку после убийства Александра II вывел обер-прокурор Синода Победоносцев и поспешил заверить нового царя, Александра III, во вреде всякой либеральщины. Победоносцев выступил с острой критикой реформ 1860–1870-х годов. Отвергая либеральные начала, стал автором манифеста «О незыблемости самодержавия». Наиболее полно его позиция зрелого политика-государственника выражена в созданном им «Московском сборнике», где он подверг критике устои и принципы государственного устройства современной ему западноевропейской культуры.
В общем, как говорилось в нашей всеми любимой комедии:
«Интеллигент несчастный… Научили Вас на свою голову.. Облысели все…»
Да. И «хулиган» и «очки одел», конечно…
В общем, «плясать надо от печки», а посему и ответ на этот вопрос лежит совсем в иной плоскости.
В СССР существовала хорошо продуманная система насаждения нужной информации и контроля за ней. Лучшим способом была, естественно, армия, где погоны выполняли сразу несколько функций: карьерного роста, субординации и поощрения-наказания.
Помимо погон в воинских частях имелась примечательная должность. Называлась она – заместитель командира политико-просветительской и воспитательной работе, или «политический руководитель», сокращённое «замполит» или «политрук» (в ротах, батальонах и полках). В соединениях (в дивизии и корпусе) эта должность уже именовалась солиднее: заместитель командира - начальник политического отдела, а ещё выше (армия или фронт) – член Военного Совета.
По должности замполит являлся вторым лицом и в армейской иерархии нередко стоял выше даже первого заместителя, отвечающего за боевую подготовку, и начальника штаба, который также являлся заместителем командира.
Замполит обладал самым действенным рычагом среди всех должностных лиц армии, партийным билетом. «Положить партбилет на стол» было равносильно смерти, поэтому различные предваряющие это самоубийственное действо взыскания также были очень действенны (простой выговор, выговор с занесением, строгий выговор и т.п.).
После Февральской революции 1917 года при военачальниках стали появляться комиссары Временного правительства в связи с нелояльностью ряда офицеров новой власти. Так, одним из наиболее известных комиссаров Временного правительства был Борис Савинков.
Окончательно же этот институт был законодательно закреплён при создании Красной Армии.
Политработники разного уровня обучались в специальных учебных заведениях, где делался специальный упор на «промывку мозгов», а после окончания военной карьеры многие из таких политработников, уйдя в запас в звании подполковника или полковника, прочно оседали на кафедрах философии или истории в региональных вузах. Уж они-то знали, что и как следует преподавать!
Считалось, что исторически замполиты вели свою родословную от капелланов, военных священников, которым вменялось в обязанность блюсти нравственность служилых людей и наставлять их на путь истинный.
Кстати, та же церковь (тоже, институт с весьма жёсткой субординацией и иерархией) категорически запрещает проповедовать тем, кто не прошёл установленную процедуру. А то не дай Бог - такая ситуация может к чему привести?
Вон, у протестантов, любой умник прочёл Святое Писание и «узрел истину». И давай талдычить то, как это ему представляется. В протестантской Америке, например, любой грамотный и шибко говорливый негр тут же обзаводится «своей паствой», где можно (и нужно) громогласно заявлять: «Возгласим, братья, аллилуйя и откроем кошельки наши во славу Господа!»
Отсюда, к слову, и конфликты с «генеральной линией». Иерархи признают лишь то, как это установлено «отцами церкви» много лет тому назад, а не то, как это пришло тебе в голову.
В общем, непростая ныне стоит задача у руководителей. Вроде бы в свободном обществе живём, но свобода, как, оказалось, понимается многими превратно и так же толкуется. С другой стороны, ограничивать интерес тоже вроде бы не с руки. Цензуры как таковой давно уже не существует.
Штанга для подъёма – тяжёлая. Вес, конечно, не рекордный, но внушительный. А вот с рычагами проблема. Чтобы гнуть свою «генеральную линию» нужны институты, наподобие тех, какие существовали в СССР (с замполитами, партбилетами и погонами), а их сейчас нет.
