- Сговорился я, Устинья, по осени, как урожай соберём, свадьбу сыграем.
- Федотушка, не рано ли? Пожалей девку! – заголосила жена. – На будущий год хотя бы отдадим девку. Варьке нашей шестнадцать осенью будет. По себе знаю, каково это, сама в пятнадцать лет женою сделалась.
- Не за Варьку сговорился я, а за Дуську никчёмную. Двадцать шесть лет дурёхе, хоть один мужик согласился её взять, а то так и осталась бы вековухой.
- За Дуську сговорился? Ой, прям не верится мне, Федот, - Устинья тяжело опустилась на скамью. – А с кем сговорился-то?
- С Прохором Малаховым.
- Ой, Федотушка! Ну и зятька ты сыскал, приданое-то у него какое – четверо детишек. И мужик он суровый. Не захочет за него Дуська…
- Что-о? Не захочет? – рассвирепел Федот. – А кто её спрашивать будет? Я сказал – пойдёт, значит пойдёт! Или отбоя у неё от женихов нет, каждую неделю к нам сватов засылают со всех окрестных сёл и деревень? Да в её сторону ни один мужик не смотрит. Кому она нужна, колченогая? Если за Прошку не отдадим, так и останется приёмыш Дуська на моей шее всю жизнь сидеть.
- Как же так? Никогда я на вашей шее не сидела, - в распахнутом настежь окне появилось залитое слезами лицо Дуси. – Тружусь я с малых лет не хуже других: по дому прибираюсь, пряду, в поле работаю, за скотиной присматриваю, даже воду из колодца таскаю… А то, что колченогая – не виновата я в своём увечье.
- Ах, ты, гадина! Меня обвинять вздумала? – неистово заорал Федот.
- Вы меня в то имение воровать посылали…
- Я тебе одной идти приказывал! А ты ослушалась, разболтала! Не надо было Терёшку с собой брать. Ну, только явись домой! – грозил кулаком Федот.
- Не пойду я за Прохора. Лучше одна на всю жизнь останусь! - шмыгая носом, сказала Дуся.
- Пойдёшь, как миленькая пойдёшь. Либо женой Прохора сделаешься, либо – вон из дому!
Мать Дуси, Устинья, была первенцем в бедной крестьянской семье, а всего у её родителей было двенадцать детей. В пятнадцать лет Устинью выдали замуж, чтобы от лишнего рта избавиться.
Муж её, Елисей, был старше своей юной супруги на семь лет. Нрава он был крутого. Злой мужик, вспыльчивый. Чуть что – кулаки в ход пускал. Крепко Устинье доставалось с самых первых дней. Что поделаешь? Доля такая, выдали замуж – терпи.
В шестнадцать лет Устинья Дусю родила, десятый год двадцатого века на дворе стоял.
- Кто? – спросил Елисей, вернувшись вечером с поля и услышав дома детский плач.
- Дочка, - тихо ответила Устинья.
- Ах, ты, никчёмная баба! Зачем мне девка? – орал Елисей.
- Не бранись, - опустила голову молодая мать. – Повитуха сказала: слабое дитё совсем, может помрёт…
- Так-то лучше будет… - зло сказал Елисей и вышел из дома.
Девочка была слабой, но сдаваться не собиралась и отчаянно боролась за жизнь. Вечером третьего дня Устинья сказала мужу:
- Чую, жива девчушка останется, кушать она хорошо начала. Окрестить бы её надо, негоже дитю без имени.
Елисей угрюмо молчал.
- Приведу я завтра священника. Не станешь браниться? – с боязнью спросила Устинья.
- Приводи… - процедил сквозь зубы муж.
- Под каким именем окрестить девочку?
- Мне до этого никакого дела нет…
На следующий день пришёл священник и окрестил новорождённую под именем Евдокия.
Дуся росла, как две капли воды похожая на отца. Но не была она любима ни отцом, ни матерью. Для Елисея чувства «любовь» вообще не существовало, а мать не любила дочку за поразительное внешнее сходство с ненавистным мужем. Кроме того, Елисей, как только ему попадалась на глаза Дуся, бранил Устинью за то, что родила дочку, а не сына. После этого в ход обычно шли кулаки.
«Не было бы тебя, глядишь, жизнь моя легче была бы. Зря я только тычки и оплеухи получаю…» - вздыхала Устинья, глядя на дочку.
После рождения Дуси Устинья беременела четыре раза, но больше выносить ребёнка не смогла: муж, не считаясь с её положением, продолжал поднимать на неё руку.
К женской работе мать начала приучать Дусю с ранних лет, сколько себя помнила девчушка – столько она и работала, всегда ей мать какие-то поручения давала. А за окном стояла благодать. Весна в солнечных переливах. Очень хотелось Дусе подставить своё лицо ласковым солнечным лучам, но приходилось целый день хлопотать по дому, лишь изредка появляясь на улице.
Дуся часто представляла, что лучи гладят её по щекам, как тёплые руки матери. То, что у матери тёплые руки, Дуся знала лишь потому, что порой нерешительно брала мать за руку и прикладывала её руку к своей щеке. Очень девочке хотелось материнской ласки.
- Что это ты удумала? Некогда мне, работать нужно, - мать всегда вырывала свою руку.
Помнила Дуся, как однажды отец принёс из сада яблоки. Красные, наливные. Лет пять тогда Дусе было. Взяла она яблоко со стола и стала с удовольствием хрустеть.
- Кто позволил брать? – заорал отец и замахнулся на Дусю. Это было впервые, до этого девочку он не трогал, но Дуся всё равно до смерти его боялась.
Устинья, хоть и не любила дочку, но материнский инстинкт сработал: бросилась она к Дусе и закрыла собой, приняв удар на себя.
Вскоре Елисея на фронт забрали. Устинья вздохнула с облегчением. Плакала она ровно столько, сколько нужно было плакать по обычаю, провожая мужа. Дуся тоже плакала, но не по отцу, а из-за того, что плакала мать. Дуся мать любила несмотря на то, что никогда не знала от неё ласки и слова доброго не слышала.
«Знаю, что нельзя так о муже своём, но жду, что не вернётся…» - часто думала Устинья, сидя у окна и горько вздыхая.
Через три месяца извещение пришло. Устинья неграмотная была, прочитать не могла, что там написано, но сразу догадалась. Пошла она вечером к односельчанину Захару, единственным он был во всём селе, кто грамоте обучен.
- Не плачь, Устинья… вдовушка ты теперь, - сказал он, взяв в руки бумагу.
- Не ошибся ты, Захар? Может, что другое там написано? – Устинье хотелось быть до конца уверенной.
- Не ошибся я, Устинья. Буквы я хорошо знаю! Помер твой Елисей в госпитале от ран…
Устинья всплакнула при Захаре для приличия, взяла извещение и направилась домой.
- Не плачь, Устинья, - повторил ей вслед Захар. – Таких вдовушек, как ты, много теперь…
Устинья шла по пыльной деревенской улочке. Разные думы были в её голове: с одной стороны, она испытывала невероятное облегчение, что муж-тиран уже не вернётся; с другой – не представляла, как жить без мужа, как хозяйство одной вести, как дочку одной растить…
Стали жить Устинья с Дусей впроголодь. Елисей хоть и был тираном, но работал, не покладая рук, семью кормил.
- Что ты смотришь на меня? – злилась Устинья на дочь, когда в доме оставался последний ломоть хлеба. – Бери, ешь…
- А как же ты, маменька?
- Ешь, говорю. Не голодная я, - говорила Устинья под глухое урчание пустого желудка.
Тяжёлые были годы, смутные, за какую только работу не хваталась Устинья, но сытыми с дочкой они не были. Устинья исхудала сильно, круги тёмные под глазами появились, даже в голодные обмороки она несколько раз падала.
Через полтора года после гибели Елисея посватался к Устинье Федот из соседней деревни.
- Знаю, что баба ты работящая, хозяйка хорошая, я тоже мастер на все руки, - сказал он. – Тебе муж нужен, мне – жена. Проживём…
Не глянулся совсем Федот Устинье, но выбирать не приходилось, иначе их с Дусей ждала бы голодная смерть. Так и сошлись. Не слишком был Федот чужому ребёнку доволен. Невзлюбил он Дусю, всё не по его она делала, кричал на неё отчим постоянно. Боялась его Дуся не меньше, чем родного отца, хотя руку на неё Федот не поднимал никогда. А вот Устинье доставалось и от нового мужа.
- Ничего, девке семь годков скоро стукнет, - ворчал Федот. - Через годик-другой отдадим её в услужение в зажиточную семью, нянькой будет при малолетних детях или по хозяйству помогать станет. И сыта будет, и при деле…
Неподалёку имение было роскошное барское, трое детей у хозяев было. Барское имение начиналось от дороги главными воротами. Высокими, коваными, с причудливыми узорами, на заказ издалека они были привезены.
От ворот шла широкая аллея с вековыми дубами. В конце аллеи гордо возвышался белоснежный двухэтажный дом. В доме было много высоких окон и парадное крыльцо с четырнадцатью ступенями.
Покой обитателей дома охраняли каменные львы, сидящие по бокам главного входа. Вход для прислуги располагался с другой стороны, и был он неприметен.
Перед домом была большая клумба и несколько небольших фонтанчиков. Хозяева имения любили отдыхать возле них в жару.
Пошли к имению Федот с Дусей через поле, четыре километра напрямик. Подошли к заднему входу. Слуга, лениво зевая, выслушал, зачем пришли гости.
- Ждите здесь. Не думаю, что барыня пожелает вас выслушать, - сказал он.
Ожидание было томительным.
- Хозяйка приказала вас пустить, - недовольно сказал слуга, открывая ворота. Ворота на заднем дворе были простыми, не такие шикарные, как у главного входа.
К дому гости шли через скотный двор и конюшню, вишнёвый и яблоневый сады. Территория усадьбы казалась бесконечной. Наконец, они добрались до господского дома.
Слуга открыл резную дубовую дверь. Федот обладал крепкими нервами, но даже он оробел, оказавшись внутри. Дуся замерла, открыв рот. Такого великолепия бедные крестьяне представить себе не могли.
Огромный холл поражал роскошью: посередине располагалась парадная лестница в два марша из светлого мрамора. Лестница была застелена тёмно-бордовым ковром, который простирался до самого входа. По бокам лестницы находились перила-балюстрады.
На стенах холла висели бронзовые с позолотой канделябры и огромные портреты обитателей дома. Основным освещением служила хрустальная люстра с подвесками.
Федот неловко поклонился барыне, так и застыв с опущенной головой. Дуся, немного робея, присела в глубоком реверансе, неизвестно где увиденном.
- Я многое умею, - сказала Дуся и, сбросив остатки робости, стала перечислять все свои умения.
- Дочка твоя? – спросила барыня.
- Приёмыш.
- Проворная девочка, забавная, но мала она совсем, - усмехнулась барыня. – Приходите через год, возьмём её, нянькой при детях будет. Заодно и грамоте её обучим. Не знает наверняка грамоты?
- Не знаю, - ответила Дуся. – Но очень хочу обучиться!
- Договорился я, Устинья, - сказал Федот, придя домой. – Возьмут господа к себе девку через год, грамоте, сказали, учить её станут.
- Зачем ей эта грамота? – махнула рукой Устинья. – В деревне грамота не нужна. Где нам, крестьянам, ею пользоваться?
Вскоре грянула Революция, впереди – полная неопределённость. Хозяева имения, куда Федот договорился отдать Дусю, решили уехать, оставив в имении двух смотрителей. Иначе имение моментально бы разграбили. Надеялись хозяева, что удастся вернуться…
