Страницы Акмолинского патерика
2
Из воспоминаний Г. Е. Степановой-Ключниковой
За мной пришли 26 ноября и опять ночью. На этот раз я не плакала, не дрожала. Какое-то сосредоточенное спокойствие овладело мной. Без волнения смотрела я, как перетряхивают все в комнате, как от горя ломает руки мама.
– Собирайтесь.
Я стала надевать свое легкое демисезонное пальто.
– Нет, подожди, – опомнилась мама, – зима на носу.
Надевай мое зимнее пальто.
Она металась по комнате, всовывая мне в чемодан свое белье, меховую шапку, чулки. Сбегала в чулан и принесла старенькие, но крепкие, подшитые кожей валенки. О! Как потом пригодились они мне, как спасали от сибирских морозов. Я благословляла это мамино наитие. Но одеяла она мне тоже не положила. Виной, наверное, был Ярошенко. Помните картину «Всюду жизнь»? Арестант едет в тюремном вагоне в Сибирь, с ним его семья. Из окна ребенок кормит голубей. Все улыбаются. Или его «Заключенный». В каземате из зарешеченного окна солнце отбрасывает свет на стену и на кровать со скомканной простыней, подушкой, одеялом. Арестант встал на стол и смотрит в окно на Божий мир. Вот так, по Ярошенко, мы представляли тюрьму, этап. Потому-то ни я, ни мама не собрали в тюрьму одеяло, подушку.
Меня усадили на заднее сиденье автомобиля между двух энкаведистов. И тут я как бы раздвоилась, отделилась сама от себя. На все происходившее стала смотреть посторонними любопытными глазами. Машина минула Семеновскую площадь, Елоховский собор, завернула на Кировскую и по переулку подкатила к Лубянской цитадели. Бесшумно отодвинулись металлические ворота и также бесшумно задвинулись за нами. Какими-то узкими и низкими коридорами мы вошли в комнату, чем-то напоминающую больничную приемную. Здесь провожающие сдали меня конвоирам и ушли. Сидящая за столом девица занесла мою фамилию в толстую книгу, туда же пришпилила ордер на арест и махнула рукой конвоиру: «Ведите». Опять шли узкими коридорами с частыми железными дверями. Перед одной остановились, открыли и втолкнули меня в крохотный чулан-камеру. Она была без окон, свежепобелена и освещена яркой лампой, висящей под потолком.
В углу на чемодане сидела молодая женщина и плакала. Когда дверь захлопнулась, она обратилась ко мне:
– За что Вас арестовали?
– Не знаю. По-моему, ни за что. У меня муж арестован.
– У меня тоже. Кто Ваш муж?
– Доцент математики.
– А мой – помощник Туполева. Слышали о нем?
– Конечно. А сам Туполев?
– Его забрали раньше моего мужа.
Она назвала свою фамилию – Черышева, и тут же разрыдалась. Стала рассказывать, как ее арестовали, как в квартире остались двое маленьких детей. Она плакала и все говорила, что потеряет детей, что в Москве у них нет родственников, а соседи и знакомые запуганы. Она все говорила и плакала, плакала. Временами в железной двери лязгал глазок, и кто-то наблюдал за нами. Часов у нас не было. Мы были вне времени. В нашем белом каменном ящике ослепительно ярко горела лампочка.
Внезапно открылась дверь, и к нам вошло, вернее, ввалилось что-то непомерно большое и круглое. Круглым были большой живот и зад, обтянутый романовским полушубком, круглая голова, замотанная в шерстяной платок. Круглые узлы громоздились спереди и сзади странной фигуры. Она остановилась, скинула с плеч свои узлы, опустила на пол увесистую сумку и пробасила:
– Здравствуйте, бабоньки. Давно здесь сидите?
– Ночью нас привезли.
– Ну, а сейчас утро красное. Со мной им долго повозиться пришлось. Торопили, да я не спешила, – она скинула с себя меховой полушубок, удобно уселась на одном из узлов, размотала платок, и мы увидели улыбающееся лицо пожилой женщины.
– Ревете? – словно удивилась она, разглядывая наши заплаканные лица, – давно бы привыкнуть пора. Давайте лучше есть пирожки. У меня они свеженькие. Каждый день подорожники в тюрьму пекла.
– Как подорожники? – опешили мы. – Разве вы ждали, что вас арестуют?
– А то как же? Мой муж старый партработник. До революции я с ним в ссылке, в эмиграции была. Как забрали его, я сейчас окольными путями о других товарищах узнавать стала. Одного, другого, третьего нет. Значит, под метелку всех забирают и жен прихватывают. Какую сразу, какую погодя. Вот я и пекла подорожники, да пожитки нужные складывала.
Нет, ничего этого мы не знали, не думали, что так могло случиться.
Бабка сунула нам по пирогу и большому яблоку. Только мы хотели ее подробно расспросить, как ее вызвали. Она забрала свои узлы, пироги и ушла, помахав нам рукой. Опять бесконечно тянулось время. Два раза нас выводили в уборную. Но вот вызвали меня. Минуя длинные коридоры, вывели во двор, и я поняла, что опять наступила ночь. Небо было темным и по-зимнему хмурым. Меня подвели к фургону и впихнули в заднюю дверцу. Но все же я успела рассмотреть, что это – светло-синяя машина, без окон, с надписью «Хлеб». Так вот что за продукты развозят по Москве в крытых автофургонах!
Продолжение следует.
