Я люблю рассказы Рюноскэ Акутагавы с юности. Они всегда радовали меня простотой и прозрачностью вкупе с ощущением гигантского, как подводная часть айсберга смысла, спрятанного за изящной недоговоренностью.
Акутагава говорил, что добивается в творчестве погружения в глубины человеческой души и психологии. Это очень похоже на художественный метод Достоевского (который во многом повлиял на творчество японского мастера, как и вообще вся русская литература), только стиль и форма Акутагавы, стоявшего у истоков новой литературы в Японии, во многом отличаются от классической литературы реализма.
В новеллах Акутагавы смысл словно бы прячется, он похож на узкую тонкую тень в бамбуковом лесу. Она то появляется, то сливается с узором тонких зеленых стволов. Кажется, что надо немного подумать, и поймешь, расшифруешь послание рассказа, но это не так просто, как кажется, а зачастую -- вообще невозможно.
Рассказ "Сомнение" очень показателен в этом смысле. В нем ставятся вопросы на которые нет ответа, они повисают в тишине полутемной комнаты как дым от ароматических свечей, рассеиваясь медленно и оставляя чувство тяжелой беспомощности и грусти.
Атмосфера новеллы медленно подготавливает к этим вопросам, подводит к ним.. Исподволь, осторожно, крадучись. Дачный уединенный дом, куда приглашают профессора-повествователя, приехавшего в Огаки читать лекции по практической этике. Полутемная комната, угрюмые медные вазы без цветов, весенний холодок, который пронизывает насквозь, хотя в помещении тепло. Тишина такая, что слышно, как падают с магнолии белые цветы в гранитный рукомойник...
Когда рядом с читающим профессором в комнате появляется мужская фигура, даже не удивляешься. Нарушенное уединение как разрушенная зыбкая иллюзия покоя и гаромнии. Покоя и гармонии не будет, жизнь страшна, темна, и бездны хаоса поджидают нас совсем рядом, двери и стены дома не спасут.
История вдовца по имени Накамура Гэндо, которая прозвучит в комнате, похожей по ощущению повествователя на келью монастыря, как раз и будет напоминать страшную исповедь. Только вот, помочь страдающему от поступка двадцатителетней давности вдовцу вряд ли кто-то сможет, даже знаток практической этики. Его душа разорвана, и сомнение, которое разорвало её, будет преследовать несчастного до самой смерти.
Что же произошло на самом деле в тот страшный миг, когда во время страшного землятресения Накамура, отчаянно и безуспешно спасавший жену Сае, которую придавило упавшей балкой дома, увидел огонь и клубы дыма? Сае смотрела на него, и её губа шептали "Вы....". Накамура в отчаянии ответил:"Я тоже умру". А потом, страшась её мук от гибели в огне, стал бросать на голову Сае кирпичи...
Почему же, когда после многих лет, вдовец увидел в журнале статью о том землетрясении и фотографию женщины, придавленной балкой дома, он в страшном очень быстром прозрении понял, что ненавидел Сае? Что землетрясение, словно бы сломало привычные рамки нравственности, стало прикрытием его преступления, что на самом деле он убил жену, не ради её избавления от огненной смерти, а чтобы избавиться от неё? Как возможно, чтобы такое сомнение в том, что казалось истиной годами, возникло почти в один миг? Как могло подсознание так обманывать сознание, что долгие годы совесть Накамуры была словно заморожена?
В начале исповеди жена Накамура предстает лишь чересчур молчаливой и грустной, словно тень, он признается, что у них не было особого счастья, хоть супруги и жили мирно. Накамура описал страдания человека, который видит погибающую любимую женщину так убедительно, что момент, когда он кидает на голову Сае кирпичи, воспринимается как внезапное безумие отчаявшегося.
Тем страшнее звучит признание, что жена была "физически неполноценной" (подробности скрыты), и Накамура вдруг осознал, что мог воспользоваться моментом, чтобы избавиться от неё... Что ненависть, скрытая, неявная даже для него самого, зрела внутри и проявилась так ужасно.
Подобное открытие о собственной душе, глубоко похороненное внутри личности осознание правды, которое разрушило жизнь Накамуры за один миг, это откровение о глубоких и темных путях человеческой психики. Таких глубоких и темных, таких иррациональных, что человек порой сам боится открыть глаза и увидеть их. Накамура, который недоумевал, почему же он не может никому рассказать о том, как "избавил" жену от страданий, вдруг понимает, что он убийца, что ему нет оправданий. Даже маленькая "лазейка", то есть идея, что жена все равно погибла бы, исчезает, когда он узнает, что другая женщина в подобной ситуации спаслась, балка перегорела и сломалась, освободив жертву.
Два женских лика рассказа становятся безмолвными судьями Накамуры -- искаженное страданием лицо Сае и лик "Ивовой Каннон". Третье женское лицо, невесты несчастного вдовца. при которой он признался в своем преступлении, будет скрыто, Накамура словно бы не может его видеть, он описывает лишь одежду и головной убор девушки.
Лик "Ивовой Каннон" смотрит с картины на стене дачного домика, где живет повествователь. Каннон -- японская богиня милосердия и сострадания, пришедшая из буддизма, где почиталась как Авалокитешвара, Будда сострадания. "Ивовой" эту иконографию Каннон называли потому что она склонялась к страдающим подобно иве, простирающей свои ветви.
В руках богини (иногда их множество) всегда присутствует "драгоценность" бодхичитта, внутреннее сокровище абсолютного сострадания к миру, которое в практике махаяны должен открыть в себе, обрести человек. Только это сострадание может перевесить грехи и преступления людей, может спасти погибающего и отчаявшегося вдовца. Во время ужасного рассказа Накамуры, когда его потрясенный слушатель скован страхом и недоумением, картина за его спиной словно бы издает легкий вздох.
Неизвестно, простила ли Накамуру душа его жены, но Каннон дарует ему свет своего сострадания, ведь то непрерывное чувство вины и ужаса от своего преступления, в котором живет этот человек, равносильно адскому пламени при жизни.
Во время рассказа вдовец упоминает о "зубчатых колесах" в своей голове, за которые будто прячется страшная тайна о неискупимой вине. Тут можно вспомнить, что есть одноименный рассказ "Зубчатые колеса", в котором Акутагава описывал мучения от своих галлюцинаций, вызыванных шизофренией. Сразу возникает вопрос, а может быть, Накамура, действительно, безумец, одержимый навязчимым бредом? Или здесь зубчатые колеса не символ безумия, а знак того, что не дает нам прямо и честно смотреть в глубины самого себя? Знак темных намерений, столь глубоко спрятавшихся в подсознании, что извлечь их на свет может только глубокое покаяние? Признание Накамуры в преступлении (хоть и воспринятое как безумие) отчасти становится его очищением, но не избавляет от нравственных страданий.
"Действительно ли я сумасшедший, это я всецело оставляю на суд сэнсэя. Но если я и сумасшедший, то не сделало ли меня им чудовище, которое у нас, людей, таится в самой глубине души? Пока живо это чудовище и среди тех, кто сегодня насмешливо зовет меня сумасшедшим, завтра может появиться такой же сумасшедший, как я... Так я думаю, но не знаю..."
Специалист по практической этике безмолвен и растерян, единственное, что можно предложить своему ужасному гостю -- это неосуждение, ведь за его спиной склонилась над грешником Каннон. Молчание-- единственный ответ на все вопросы.
"Между мной и моим жутким гостем по-прежнему в весеннем холодке
колебалось тусклое пламя лампы. Не забывая о том, что позади "Ивовая
Каннон", я даже не смел спросить, отчего у него нет одного пальца, и мог
лишь сидеть и молчать."
Весенний холод проникает внутрь души, тепло дома не спасает. Великая Каннон смотрит со стены, и тонкие листики ивы в её руке дрожат от невидимого ветра.
Друзья, пишите свои мысли, ставьте лайки, буду благодарна, это очень поможет продвижению канала!