– Борис Михалыч! Как вы надумали зайти! – торопливо вскрикнула Еланская.
– Что ж делать, если телефон ваш молчит. О-о, вы не одна! А я-то думал разопьём коньячку, поговорим... Вы вчера так удачно выступали. Изумительно.
Он, улыбаясь, подал Малькову руку.
– Борис. Если не ошибаюсь, вы вчерашний корреспондент?
– Виктор Мальков.
По лицу Еланской метнулась горько-презрительная улыбка. «Как бы ему намекнуть, чтобы ушёл», – подумала она о Малькове с раздражением. Но сразу же после этой мысли ей вдруг стало жаль вчерашнего вечера, ночных хаотичных видений, от которых она беспокойно ворочалась на постели: они идут рядом, он высокий – на полголовы выше её, лицо то простодушное, с немного вздёрнутым носом, то чеканное, как на медали, совсем близко его выпуклые серые глаза – когда смеётся, из прищура обдаёт добротой.
Вы читаете окончание рассказа. Начало здесь
– Я приглашаю вас, Ольга. Выпьем за ваш успех, за знакомство со столичной прессой, – сказал, всё также широко улыбаясь, Борис Михайлович. Голову он держал набок и как будто подсматривал за кем-то сквозь заузившиеся от улыбки глаза.
«Понятно, почему не отвечал телефон. Новое увлечение примы... Зря покупал ей цветы. И коньяк... лучше бы вдвоём выпить».
Мальков поставил стакан и, повернувшись вместе со стулом к Борису Михайловичу, стал в упор смотреть на него. Как через стену слышал он нервный голос Ольги, рассказывающей о малых сборах в цирке за последние дни, потом нахмурился, когда Еланская, округлив глаза и побледнев, засмеялась от того, что Борис Михайлович поцеловал ей руку. Мальков понимал каждое движение её лица, чувствовал, о чём она думает, кося на её руку с сигаретой, но в мыслях вдруг почему-то увидел приподнятую бровь Любашки, то ясные, то ставшие расплывчатыми черты лица далёкой женщины. «Не уезжала бы отдыхать, сегодня дал бы телеграмму – и завтра в аэропорту встреча. Решила поехать одна... Если каждый при своих интересах, легко разминуться...» .
В мыслях снова появилось знакомое лицо, белые волосы. «Они белые, как... бумага? Нет. Как... да-а, как платье у Ольги! С желтизной... А Ольге надо бы сразу всё рассказать. Хотя зачем ей это знать?»
– ...мне думается – это вершина искусства! Натренированность движений, изумительная грация. А смех, возьмите, Ольга, смех! Публика, дети – они же без ума от клоуна! Здесь и сатира – бичующая, толкающая мысль и...
– …хохот над примитивом, – с кривой усмешкой перебил Мальков, уловив конец фразы и мгновенно теряя из воображения лицо Любашки, её тонкую шею, падающие на плечи светлые волосы.
– Вот-вот, – не поняв, закивал Борис Михайлович. – То есть, как над примитивом? Цирк – древнейшее искусство, мой дорогой. Массовое. Вспомните гладиаторов.
– Ничего себе! Убийства людей он считает цирком. Вам нравится такой цирк?
– Мне нравится, где есть красивые женщины.
Борис Михайлович по-хозяйски посмотрел на Еланскую.
– Я не пропускаю ни одного представления.
– Это сейчас, – перебил Мальков, показывая, что заметил взгляд тучного мужчины. – А вообще вас научил чему-нибудь цирк? Такое, чтоб похожее на жизнь, вы там увидели? Театр – да! Там бьётся мысль. Он заставляет думать. А цирк? Грация. Есть она, конечно. Трудно и опасно пройти под куполом. Только как ходили двадцать лет назад собачки на задних лапках, так и теперь ходят.
Мальков чувствовал, что его «заносит». Он уважал труд многих артистов цирка, понимал, как непросто добиться синхронности движений акробатам, жонглёрам, да и собачку научить ходить на задних лапах – попотеть надо. Но Виктор возненавидел этого толстого мужчину, который глядел на Ольгу, как на свою вещь, и потому готов был разбить все, что тот хвалил.
– А клоун! Этот урод с огромным прилепленным носом, в штанах, которых вы никогда не увидите в жизни – он чему научит? Шутки – дремучие, примитивные. Какая там мысль? Какая сатира? Лопочет чушь и сам смеётся над нею. Одно слово: клоун.
– Хоть вы и корреспондент, но довольно странный. Забываете, мой дорогой, что мир искусства – особый мир. Утончённые желания, стремления людей этой, я не побоюсь сказать, избранной категории, для меня превыше всего. А вам подавай реальность. Грубость вам нужна. Идите на улицу – увидите её сколько угодно.
Борис Михайлович говорил, взмахивая пухлыми кистями рук, поворачивая полное тело то к Малькову, то к Ольге. И думал он не о том, что говорил – всё было привычным, давнишним, услышанным где-то и когда-то, а о том, что в сорок два года можно было бы и не отираться в комнатке двадцатитрёхлетней, не спорить с каким-то молодым парнем. «Откуда он только взялся? Скоро на приём идти... дождаться что ли, когда уйдёт? Такого удобного случая ещё не было. Как её платье облегает! Богиня...»
– Нет, ничего он не понимает в нашем деле, правда, Ольга?
– Какое дело вы имеете ввиду? – с иронией сказала Ольга, прикуривая сигарету. – Ваше дело – дантиста?
– Ах, вон он кто! А я думал: клоун. Да, в вашем деле я ничего не понимаю. Но и вы в моём ни бе, ни ме, ни кукареку.
Мальков поднялся, чтобы уйти, но, поглядев в глаза Ольги, неуверенно переступил с ноги на ногу.
– Мы же собрались поговорить, Виктор! Сейчас Борис Михалыч уйдёт – вы ведь простите меня, Борис Михалыч?
«Зачем мне это? Оба... пусть оба уходят. И раньше чувствовала: Борис Михайлович – не то... скользкий... Чем же ты лучше наших? Неважно, кто. Обманул... ой, как повело, повело куда-то меня».
Ольга одним глотком выпила оставшееся в стакане вино, посмотрела в упор на Малькова и, прилепив ладони к горячим щекам, хохотнула.
– Что же вы, Борис Михалыч! Сколько вас просить?! И не приходите больше ко мне! Не звоните. Ну!
На улице стукнула дверца машины. Крикнула задорно женщина: «Жду тебя! А в туфлях я в этих поеду!»
– Тэкс... Как говорится: разошлись, как в море корабли. Что ж, я вырву вас из себя, как больной зуб...
Мальков не поворачивая головы, искоса глянул на Бориса Михайловича. Тот заметил: Виктор сжимает в кулаке пачку вместе с сигаретами.
– Счастливо влюбляться... корреспондент.
– Я бы на твоём месте давно смылся, – угрожающе сказал Мальков.
Борис Михайлович крепко хлопнул дверью, и в коридоре гулко отдалось. Виктор встал, повернул ключ. Потом подошёл к Ольге и поднял её со стула.
– Оля... Как тебе это рассказать... Я не умею... И не хотел. Но у меня, знаешь, есть женщина. Невеста. Только теперь не знаю: есть... или была? Что-то всё перепуталось в голове.
– Ай, ладно. Думала, знаю, себя насквозь... Каждый шаг обдумывала. Ночами не сплю... думаю, думаю. На арену выхожу и тоже иной раз живу во вчерашнем. А здесь... Садись. Может, есть хочешь? У меня кое-что в тумбочке.
– Не хочу. Мне идти надо. Опоздал совсем на завод.
«Без меня всё равно не примут. Главный инженер – добрятина... поймёт, в чём дело. В цирк только зря не ходит. А правильно делает... смотреть ерунду. Её что ли с собой взять? Завода, может, ни разу не видела... И рядом будем. Какая тёплая рука».
– Оля, пойдём со мной, – попросил Мальков. – Очень уж... ну, понимаешь, хочу смотреть на тебя.
Он тронул губами её шею, щёки с мягким светлым пушком.
* * *
Вечер валялся в городе, как конь в траве: весело и беззаботно. Стёкла стали синеть. Дальние дома обозначились силуэтами. Народу на улице заструилось больше, чем вчера. В весну поверили. На транспорт махнули – хотелось быть дольше под синеватым, вроде бы дымчатым полусумраком.
Мальков с Ольгой шли устало. Виктор держал её за руку. Оба как следует не понимали, что день прошёл. Мальков показал ей завод. Стараясь быть сосредоточенным, стоял с комиссией около станка с числовым программным управлением. Эти сложные станки только начинали внедрять в промышленности, и наладчики их были в таком же почёте, как лётчики в середине 30-х годов. Виктору жали руку, благодарили, говорили о большом мастерстве московского специалиста. Ольга не всё понимала, но уловила главное: её Виктор – важный человек. Сам директор завода пообещал утром прислать машину к гостинице.
Они брели по городу, особо никого не замечая. В голове Малькова мельтешило всё, пережитое за день: аэровокзал, где Виктор на кого-то кричал, музыка в кафе, куда зашли с Ольгой, свойская улыбка худой администраторши, когда расплачивался, бешеный поцелуй в саду. А кругом люди.
– Пойдём-ка домой. Устал я что-то.
– А где же дом? – засмеялась Ольга.
– Как? А-а, я уж совсем.
В комнате было свежо. Ольга включила свет.
– Не убрали мы ничего. Вечером обещали прийти два музыканта. Оркестр Рознера тут на гастролях.
– Ну их к чёрту. Можем мы один вечер побыть вдвоём?
Мальков сел на кровати.
«Пожалуй, прилягу. Надо бы поспать... всегда плохо в самолёте, если не сплю. Никуда б не уходить отсюда... Надоест... вот если бы на улице поставить кровать. Холодок, звёзды».
– А?
– Говорю, свет надо выключить. Хорошо без него. На улице ещё не темно. И садись здесь. Я глаза прикрою... устал, кажется.
Она села.
– У меня мозги сегодня набок. Как будто стоял в стеклянном ящике, а кто-то шарахнул в него камнем. Была тишина. Сейчас шум. С непривычки трясёт.
– Будильник завести? Я спать не буду. Посижу.
Мальков отвернул голову.
– Давай.
А про себя подумал: «Это к лучшему. Немного отдохну и уйду бродить. Куда-то мы залезли оба... я – особенно».
– Она у тебя какая? Весёлая?
– Давай не будем об этом. Одно время мне казалось: я понимаю всех людей. Гляжу, допустим, на мужичка и вижу, что он думает, как будет говорить, когда зайдёт домой. Вижу опущенные уголки губ – знаю: какая – то печаль у женщины. У тебя, кстати, тоже...
– Что?
– Такие губы.
– Ерунда всё это, Витя... Встретились мы зря. Привыкла быть одной среди людей. Года два ни с кем...
– Почему это?
– Очень любила. Может, другое что? – нет, наверно, любила. Мама жалела меня. Он больной, догорал. Ставил спектакль года полтора, бегал, спорил. А жена...
– И жена была?
– Плохая женщина. Положили его в больницу. Я ходила, она ни одного разу. Сергей говорил: поправлюсь – женимся. Очень хотела, чтоб он стал мужем. И жену было жалко.
Мальков сел, поболтал ногами, отыскивая туфли.
– Может допьём? – сказал он.
– Не хочу.
– Я тоже.
– Надо же было тебе зайти...
В дверь постучали. Ольга пошла открывать. Виктор догнал её: подожди.
– Я сама скажу. Кто?
– Оля, мы!
– Ребята, сегодня не хочу ничего. Позвоните завтра.
За дверью некоторое время молчали. Потом другой голос спросил:
– А вы одна?
– Нет.
– Тогда до завтра.
Мальков налил вина. Выпил.
– Значит, я уеду, а они придут.
– Не придут. Никто больше... На концерт собиралась с ними пойти.
Весенняя ночь затопила город. Прохлада такая, что, казалось, будет заморозок. С главной улицы время от времени доносился гул несущегося троллейбуса. Звонко татакали каблучки. Потом снова пристуженная тишина. Угомонились и в соседнем номере.
– Эт что же получается, гадство, – медленно сказал Мальков. Он озяб и старался завернуться в одеяло. – Как мой дед говорил: «Ты на гору, а чёрт тебя за ногу». Мне очень не хочется уходить от тебя. Лежать. Гладить.
Он хотел сказать, что до встречи с нею жил как-то ровно, зная, чего хочет. Сомнения старался сразу притушить – другие совсем никудышно живут. А у него страсть к механике. Любашка. Умный, честный отец. Друг, а не отец. Правда, хотелось иной раз закрыть глаза и бежать куда попало. Чтобы увидеть совсем другую жизнь, отпихнуться от этого вроде бы нормального счастья.
– Мне, Витя... тоже не хочется тебя отпускать. Дура я зелёная! Собиралась спрятаться от жизни. В работу спрятаться.
– А ты её любишь?
– Как тебе сказать? Наверное. Только народ у нас кривой. Со стороны посмотришь: крупный артист, отец семейства. А с женой сына заигрывает.
– Да-а... Арапы. Но я не о том. Сейчас подумал: почему люди зачастую делают не то, что им хочется? Над тобой висят воспоминания. Надо мной – настоящее. И не разберусь. Мне с тобой...
Он махнул рукой, задев в темноте её локоть.
– Сколько всё же на нас навалено. Долг, обязанность...
– Я любила всего один раз. Сергея. Поверишь: один раз за двадцать три года!
– А я, кажется, ни разу. Оля...
– Что?
– Наклонись.
* * *
От сухого стрёкота будильника Мальков подскочил. Сел, не понимая, что к чему. Его будила всегда дежурная по этажу. Окно было закрыто. Серое, ещё досолнечное утро стояло в комнате. Виктор сумрачно погладил ладонями мятые брюки – он уснул в них, зевнул. Потом дотянулся до будильника и зажал его.
– Оля. Слышь, Ольга?
Она спала, отвернувшись к стене. Из-под сбившегося платья – стройные икры, обтянутые чулками. Мальков вздохнул и снова сказал:
– Оля.
Они вышли на улицу.
– Ох! Красотища!
«А надо уезжать. Зачем? Почему не могу быть с нею? Часа через два в Москве. Как хорошо ей в этом пальто. Красиво... моя... весна.
Воробьи разорялись в вершинах огромных деревьев. В конце улицы, стекающей к Дону, появился керосинщик, загудел в рожок. Дворник, сунув черенок метлы между локтей, прикурил, поглядел на небо.
– Скольк время теперь, ребята? – спросил он у них, когда Мальков с Ольгой подошли ближе.
– Шесть, батя. Шесть скоро.
– Весна, кажись. А? Дух какой на улице! А? Нарзан.
Они зашли в гостиницу, в которой жил Мальков. Возле входа уже стояла заводская машина. Взяли у заспанной администраторши чемодан – Виктор оставлял, чтобы не таскать.
– Счастливо оставаться, тётушка.
В машине Ольга прижалась к нему. Виктор чувствовал запах её волос, раза два потихоньку поцеловал Ольгу в щёку, думая о несуразице в людском мире, о том, что дома снова работа, завод... Любашка. О ней Виктор подумал теперь уже равнодушно и почему-то с некоторой жалостью.
– Ты меня встретишь? – спросила Ольга.
– Дай только телеграмму. Прибегу.
В аэровокзале народу было мало. Посадка заканчивалась.
– Быстрее, молодой человек. Останетесь.
– Сейчас, подождите. Оля...
Мальков вдвинул шляпу на затылок, радостно посмотрел на Еланскую.
– Ну, что... Ну, не надо, – сказал, дотронувшись до её вздрогнувшего подбородка.
Вдалеке громадился самолёт. Из-за крыши аэровокзала показалось солнце. Роса на трубе загородки, отделяющей лётное поле, холодно просветилась, кое-где сверкнула.
– А ты не ходи с этими парнями, – погладив её по щеке, улыбнулся Мальков. – Ревнивый я.
1965 г. Ростов-на-Дону – Ленинград
Tags: ПрозаProject:poldenAuthor: Щепоткин Вячеслав
Начало рассказа здесь
Другая история этого автора здесь