Дон Хуан, казалось, хотел, чтобы я работал с чёртовой травкой как можно больше. Такая позиция плохо согласовывалась с его заявлениями о неприятии её силы. Сам он объяснял это, говоря, что приближается время, когда я должен снова курить, и надо успеть максимально познакомиться с силой травки.
Он постоянно предлагал мне, по крайней мере, испытать чёртову травку при помощи ещё одного колдовства с ящерицами. Мне удавалось играть с этой идеей очень долго. Настойчивость учителя возрастала с каждым днём. В конце концов я почувствовал себя обязанным уступить его требованиям. И однажды я принял решение погадать о некоторых украденных вещах.
Я долго ждал, когда сделается достаточно темно, чтобы выполнить танец вокруг растения. И пока там сидел, перечитал подробные записи предстоящей процедуры. Каким-то образом простое сидение возле растения сообщило мне редкое состояние эмоциональной устойчивости, ясности мыслей и способности сконцентрироваться на своих действиях. В обычной жизни мне часто этого не хватало. Я скрупулёзно следовал инструкциям, точно рассчитав время. Но, когда пришло время ловить ящериц, перепробовав все методы, я потерпел полный провал.
Сидя перед растением дурмана, я старался придумать повод покончить с этим мероприятием, однако вспомнил совет Хуана — с ящерицами надо говорить. Сначала мне это показалось нелепым. Чем-то похожим на стеснение перед первым публичным выступлением. Скоро оно исчезло, я пошёл говорить. Уже почти стемнело. Я приподнял камень. Под ним сидела ящерица. Судя по внешности, она словно онемела. Я схватил её. Потом заметил под другим камнем вторую ящерицу, которая тоже оказалась застывшей. Они даже не извивались. Зашивание рта и глаз представляло из себя весьма трудную задачу.
Я заметил, что дон Хуан сообщил моим действиям чувство невозвратимости. Согласно его позиции, если ты начал действовать, то останавливаться уже нельзя. Я зашил первой ящерице рот и отпустил. Она ушла в северном направлении — признак хорошего, но трудного результата. Второй ящерице зашил веки и привязал её себе на плечо. Она застыла в онемении. Помимо смазывания висков пастой, я выпил настой травы дьявола в соответствии с предписаниями. Когда натирал мазью виски, совершенно механически, словно по недомыслию, нанёс её себе на середину лба. Поняв свою ошибку, начал поспешно стирать пасту. На лбу выступила испарина, меня начало лихорадить. Охватил страх, ибо учитель строго-настрого запретил натирать мазью лоб.
Страх сменился чувством абсолютного одиночества и обречённости. Я был здесь совершенно один. Если бы со мной случилось что-то неладное, то некому было бы даже помочь. Захотелось сразу убежать прочь. На меня навалилось тревожное ощущение нерешительности, незнания, что предпринять. Поток самых разнообразных мыслей с дикой скоростью пронёсся через мой ум. Как я заметил, это были весьма странные мысли. Они были странны тем, что приходили каким-то другим способом, нежели обыкновенно.
Я знаю, как обычно думаю. Мои мысли имеют определённый порядок, мой собственный порядок, и всякое отклонение сразу бывает заметно.
Одна из этих чужеродных мыслей относилась к утверждению, сделанному одним автором. Как я смутно припоминаю, мысль больше походила на голос или нечто сказанное в отдалении. Это случилось так быстро, что я даже испугался. Очевидно, я где-то прочитал подобное утверждение, но не мог вспомнить автора. Внезапно я вспомнил — его звали Альфред Крёбер. Тогда вспыхнула другая чужеродная мысль и "сказала", что это не Крёбер, а Георг Зиммель. Я настаивал на Крёбере. Я оказался в споре с самим собой и забыл о чувстве обречённости.
Веки мои налились тяжестью, словно после снотворного, хотя я ничего не принимал. Но таков был образ, который пришёл мне на ум. И я проваливался в сон. Мне очень хотелось пойти и забраться в машину, но сдвинуться с места не мог. Затем, совершенно внезапно, я пробудился или, скорее, отчётливо почувствовал, что пробудился. Первая мысль была о том, сколько сейчас времени. Я посмотрел вокруг и увидел, что вовсе не нахожусь рядом со своей посадкой дурмана. Легкомысленно я заключил, что проделываю сейчас другой гадательный опыт. Часы над моей головой показывали 12:35. Стало ясно — сейчас день.
Я увидел молодого человека, несущего папку бумаг, и чуть не дотронулся до него. Видно было, как пульсируют вены у него на шее, слышны частые удары его сердца. Я был поглощён наблюдением. Пока это делал, не осознавал качества своих мыслей. Затем я услышал "голос", который описывал сцену, и понял, что он и был чужеродной для моего мышления мыслью.
Я весь ушёл в слушание и полностью утратил интерес к тому, что видели мои глаза. Голос звучал у правого уха над плечом. Собственно он и создавал сцену, когда описывал её. Но голос подчинялся моей воле, потому что в любой момент я мог останавливать его, дабы не спеша изучить подробности сказанного. Я "видел ухом" всю последовательность действий молодого человека. Голос продолжал описывать их в мельчайших подробностях, но сами по себе эти действия были мне неинтересны. Гораздо больший интерес представлял сам голосок. Три раза в процессе опыта я пытался оглянуться, чтобы проверить, кто это говорит.
Поворачивал голову вправо, пытаясь кого-то там увидеть, и неожиданно совершал целый оборот. Каждый раз, когда я делал движение, моё видение становилось размазанным. Я думал: причина заключается в том, что картина не принадлежит царству обычной реальности. Эта мысль уже была моей собственной. Начиная с этого момента, я сконцентрировался исключительно на голосе. Казалось, он исходил от моего плеча. Он был совершенно чётким, хотя и слабеньким. Однако не детский голос и не фальцет, но как бы миниатюрный мужской. И не мой голос. Осмелюсь сказать, что он говорил по-английски.
Когда я намеренно старался его "поймать", голос спадал, становился неразборчивым и вся картина погружалась во тьму. На ум мне пришло сравнение. Голос напоминал изображение, создаваемое частичками пыли на ресницах или кровеносными сосудиками на роговице, этакую ничтожную "мушку", которую можно видеть до тех пор, пока не смотришь на неё прямо. Но стоит только взглянуть на неё, как она исчезает в мгновение ока.
Через некоторое время всё действительно потеряло для меня интерес. По мере того как я слушал, голос становился всё более сложным. Что-то мыслило вместо меня. Мысли находились вне меня самого. Я уверен, всё было именно так, потому что я мог задержать мои собственные мысли и мысли "другого" в одно и то же время.
Голос создавал картины с действующим в них молодым человеком, которые не имели ничего общего с первоначальным вопросом о пропавших вещах. Молодой человек выполнял очень сложные действия. Сцена вновь стала обретать важность. Я больше не обращал внимания на голос. Я начал терять терпение. Хотелось всё прекратить. "Как мне положить этому конец?" — подумал я. Голос в моём ухе сказал, что я должен возвратиться в каньон. Я спросил как, и голос ответил: я должен подумать о моём растении.
Я подумал о моём растении. Мне не представляло труда наглядно представить картину. Увидев её, я подумал: вот новая галлюцинация. Однако голос заверил меня, что я вернулся! Мне хотелось послушать дальше. Всё смолкло. Куст дурмана передо мной казался таким же реальным, как и всё, что я видел, но я не мог потрогать его и, вообще, не мог сдвинуться с места.
Я встал и направился к моей машине. Однако первые же попытки двигаться лишили меня сил. Тогда я сел на землю и закрыл глаза. Голова закружилась. Тошнило. В ушах стояло гудение. Что-то скользнуло по моей груди. Это была ящерица. Я вспомнил наставление Хуана, что её надо отпустить. Я вернулся к растению и отвязал ящерицу. Мне было всё равно, жива она или мертва. Разбив горшок с пастой, я закидал его землёй, потом вернулся в машину и заснул.
