Аннушка. Часть 10.
Казалось бы, в большом доме вдовы больше и не было никого, но это было не так. Здесь проживала растрепанная, толстая Парашка, кухарка, её муж Аким, служивший дворником и по совместительству исполняющий обязанности управляющего старым домом.
-Акимка-обычно кричала хозяйка, пытаясь его дозваться, но вечно находившийся навеселе мужчина не откликался, отсыпаясь на чердаке.
-Выгоню к чертям собачьим! –бесновалась Ольга Ивановна, но при этом сама же понимала, что новый работник может быть ещё хуже. А Аким и Прасковья служили ей верой и правдой ещё с тех времен, когда муж её был жив. Поэтому Аким совершенно её не боялся и делал что считал нужным. Единственный человек, которого он побаивался, была его жена, которая при случае могла и отоварить чем-нибудь тяжелым.
Чуть позже вдова выделила Анне и Якову одну из комнат большого дома, чтобы девушка была поближе к ней, когда необъяснимый кашель сотрясал её худое тело во сне. Тогда старуха просыпалась и часто, не уснув больше, вызывала к себе Анну, заставляя слушать бесконечные свои рассказы о своей юности, муже, и о своих так и не рождённых детях. Была она весьма образованна и не редко, днем, читала вслух, подслеповато щурясь, перелистывая страницы книг. Парашка в таких случаях сразу засыпала и всхрапывая тут же просыпалась, делая вид, что слушает, а Анне всё казалось интересным и она с большим удовольствием её слушала, впитывая новые знания, как губка.
Жизнь девушки, в целом, можно было считать неплохой, правда Якова она видела всё реже и реже, иногда только вечером, да и то не всегда. Работал он на большом заводе и там, каким-то образом подвизался к новой власти, оказался в нужном месте и в нужный час и наслаждался выпавшей ему возможностью подняться выше своих бывших хозяев.
Он сильно изменился, и она не видела больше в нём того ласкового Яшу, который признавался ей когда-то в любви. Жила она заботами Ольги Ивановны, привычная к тому, чтобы помогать, тайком встречалась с Лукерьей Демьяновной и Васенькой, которых каким –то чудом, новая власть пока не тронула. Бывшая хозяйка похудела, подурнела и постоянно плакала, опасаясь за свою семью.
-Неспокойно в городе, Аннушка, незнамо что нас ждёт, засыпаю и молюсь, чтобы живой утром проснуться-жаловалась она ей, гладя рукой, прижимающегося к ней сына.
-Говорю Петру, давай уедем, а он сердится, говорит, что не может бросить нажитое. Слышала, исполком издал приказ о наложении на местную буржуазию контрибуции в два миллиона рублей. Может ты, что слыхала Аннушка, Яков говорят теперь большой человек?
Та отрицательно качала головой, не решаясь рассказать собеседнице, как зол он на всех, кто сумел когда-то достичь богатства.
-Тюрьма и расстрел –свирепо кричал он и бахал кулаком по столу, выпивая с Акимом, -хватит, нажировались на нашем хребте, кровопийцы!
Аким помалкивал, боясь гнева собеседника, который прорывался в нём всё чаще и чаще.
Анна не знала, как помочь Лукерье Демьяновне, ибо и её судьба висела на волоске, новый, изменившийся Яков её пугал, чувствовалось в нём что-то звериное, словно оскалившийся зверь смотрел на неё. Одна радость, страшные сны исчезли, словно и не бывало их никогда, может и потому что, длинные одинокие ночи она проводила у постели Ольги Ивановны.
Вечера она проводила с Прасковьей и Ольгой Ивановной, которая мастерски раскладывала карты, гадая на будущее. И всё то у неё выходило сладко и гладко, правда гадалкой она оказалась вовсе никудышной.
1 июня 1918 года в город пришла беда откуда не ждали, начался белочешский мятеж. До этого Яков, беседуя с Акимом рассказывал, что чехи, следовавшие составами на дальний восток, подняли мятеж и захватили власть в свои руки в тех городах, где находились, пришла очередь Кургана.
Яков возвращался домой чернее тучи, а через несколько дней и вовсе исчез. Встревоженная Анна бросилась к Дозморову, который, торжествуя сообщил:
-Кончилась советская власть, девка, баста, отмучились мы! Муженька твоего если не заарестовали, значит прячется где-нибудь в деревне, отсиживается под бабской юбкой. Думали так легко нас под себя подмять? На-ко, выкуси! –он выбросил вперед руку с дулей и повертел ею перед лицом Анны, она отшатнулась, увидев перед собой толстый палец с черными волосами на нём.
-Беги к городской тюрьме, мабуть там скажут, куда твоего паршивца определили, а коли нет, считай себя вдовой, сгинул Яшка навеки! Мишка, -закричал он приказчику, -вели г готовить телегу для господ чехов, провиант повезем, -Дозморов отвернулся, потеряв всякий интерес к разговору и Анне.
Несколько дней она не знала ничего о судьбе мужа, пока пьяненький, как всегда, Аким не принес весть о том, что при городской Думе образована следственная комиссия для того, чтобы рассмотреть правильность произведенных арестов большевиков во время чешского мятежа.
-Тама твой муженек, ждет решения комиссии, а что его ждёт одному Богу известно! Позабирали людишек, говорят человек пятьсот взяли, а что делать с ними не знают. Эх, грехи наши тяжкие, теперь и не знаешь, как жить дальше! Не сегодня-завтра дом этот отберут, старуху в приют какой-нибудь определят и останемся мы с Прасковьей не у дел. Он махнул рукой и как-то враз постарев, сгорбившись и шаркая ногами пошел от неё прочь.
Через несколько дней, под вечер, Яков вернулся домой. Заросший черной щетиной, с кругами под глазами и рассеченной губой, быстро побросал вещички в котомку, прихватил краюху хлеба и сахара кусками сказал жене:
-Уезжать тебе из города надобно.
-Да куда же Яша? А ты как же?
-Да хоть в Елошное, к родителям, а я к нашим присоединюсь, а когда эту нечисть из города вычистим, приеду за тобой! А пока в город не суйся, в Елошном, как у Христа за пазухой будешь. Послезавтра в ту сторону обоз отправляется, ну и ты с ними. На меня зла не держи, авось свидимся ещё. Он подошел к ней, прижал и как-то грубо, жестко, поцеловал.
-Смотри у меня,-бросил он, выходя из комнаты. Обессиленная Анна рухнула на стул, глядя на закрывшуюся за мужем дверь, сотни мыслей роились в её голове, но при этом не одной дельной.
На следующий день она собрала кое какие свои вещи, поспешила она попрощаться с Лукерьей Демьяновной и Васей. Встретились они возле флигеля, где когда-то жили они с Яковом. Услышав об её отъезде, собеседница Анны переменилась в лице, побледнела и вдруг рухнула перед ней на голени, протягивая в мольбе руки.
-Христом Богом прошу, Аннушка, возьми с собой в Елошное Васеньку. Неспокойно мне на душе, чувствую аукнется моему мужу его помощь чехам. А ну как большевики вернутся? Говорят, в Москве они при полной власти! Дрова рубят щепы летят, как бы сыночка моего не зацепило. А в Елошном ему привольно будет, на молочке и маслице выправится мальчонка мой.
-А вы как же? Хозяин ваш не простит, может с нами поедете? - спросила девушка, поднимая её с колен. Анна ни на минутку не сомневалась в своём решении забрать мальчика, которого полюбила всем сердцем, с собой.
-Мне судьба при муже быть до конца-твердо сказала Лукерья Демьяновна, -думаю, что смогу убедить его в том, что в селе сыну нашему будет лучше. Приведу его завтра куда скажешь, денег дам и вот ещё, есть у меня фамильные драгоценности, от матери доставшиеся, возьмешь с собой на сохранение. Если с нами случится что, пусть сыну нашему достанутся.
В честности твоей не сомневаюсь, чиста ты, как вода родниковая. Эх, не хотела тебе говорить, да боюсь можем не увидеться больше. Муж твой с Машкой спутался, шмыгал тут, думал не заметит никто, а вчера забрал её с собой. На сносях она-тихо добавила она, глядя на побелевшее лицо Анны.
-Прости, как сестра ты мне стала, не могла рассказать тебе, видя, как любишь ты подлеца этого. Заклинаю тебя, чтобы не случилось меж вами в будущем, не бросай нашего сына!
Со двора послышался голос Дозморова и Лукерья Демьяновна оглянувшись на звук обняла Анну и крепко сжала в своих объятьях.
-Увидимся завтра,-шепнула она и поспешила к мужу.
Девушка шла по улицам города, стараясь держаться поближе к заборам и домам, не видя вокруг вооруженных людей, не слыша привычных городских звуков. Слова Лукерьи Демьяновны набатом звучали в её голове: «На сносях! На сносях! На сносях!»
Какой-то военный задел её плечом, что-то пролопотал не по- русски раскланиваясь и сняв с головы фуражку, но она, как сомнамбула прошла мимо него. В комнате своей, рухнув на топчан дала волю слезам, оплакивая незавидную свою бабью долю и семейную жизнь, так и не принесшую ей счастья.