Дружеская помощь , всегда нужна !

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ОДЕССИТ ОДЕССИТУ – ДРУГ, ТОВАРИЩ И БРАТ. СПАСЕНИЕ ОТ ДУРДОМА.
Обратный путь не показался Людмиле короче. Если по пути к кабинету заведующей
она еще питала хоть какие-то искорки надежды, то теперь и они погасли. Уже лежа на
своей деревяннонастильной койке она все перебирала в уме: психушка, психогенный
характер...
Если говорить совершенно откровенно, Соколовская допускала частичное присутствие
в ее остром остеохондрозе этой самой психогенной природы. У нее, безусловно, за
последние год-полтора были немалые неприятности в личной жизни.
Попросту говоря, личная жизнь у нее никак не складывалась. Тридцать два года – не
девятнадцать лет. За плечами – университет, в повседневности – научная работа в
научном же институте. Теоретическая физика не фунт изюма. Ее не всякий освоит. Она
освоила, нажила на умственных перегрузках сильные головные боли. А вот мужа так и
не приобрела...
И ведь внешностью Бог не обидел. Здесь, в Сибири, ее после десятилетнего пребывания
в солнечной Одессе принимали прямо-таки за этакую нежно яркую хризантему.
Экзотический, что ли, цветок.
Зеленоватые с поволокой глаза. Отличная фигура бывшей гимнастки. Манящая улыбка.
В общем, приятно провести с ней время желал, вероятно, в глубине души не один
знакомый ей мужчина. Но вот жениться... Это уже был большой, как говорится, вопрос.
Тридцатидвухлетние мужчины (ее ровесники) давно уже (и на ком надо) женились.
Двадцатилетние к ней не приставали. Вот и получилось, что молодость ушла на
«грызение гранита науки» и наживание на этом головных болей, а после тридцати
пришло одиночество.
Случайных любовников ей не хотелось. Не так была воспитана. Но в последний период
один «женатик» все же стал до нее домогаться. Уйду, мол, от жены. Буду жить только с
тобой. Не избалованной подобными обещаниеми Людмиле пришлось тяжело. Пошли
естественные в таких случаях переживания. Правда, не правда. Сдержит слово или
обманет. А если и сдержит, то не бросит ли и ее потом, как сейчас свою супругу? И на
такой вот «благоприятной» для болезни почве она еще сильно простыла под холодным
майским (1984 года) дождем. Тогда же пошли первые неприятности в копчике. В ногу
только еще не отдавало. К августу очутилась в больнице. Женатик (продолжая уговоры и
посулы) приплелся и туда.
После его прихода она окончательно слегла. Трудно стало даже поворачиваться на бок.
Так что психогеная часть в ее хондрозных делах имела место. Но отнюдь не такое, чтобы
долечивать огненный болевой шнур, протянувшийся из пятки правой ноги до середины
спины, в психушке!.. Тогда в психушки следовало бы затолкать девяносто девять
процентов современного населения. У нас ведь (кто от безысходности коммуналок, кто
от беспросветной нужды, кто от запоя), ой как много народу нервишками мается. И
практически любое заболевание ведь со стрессов и начинается.
Примерно так размышляла Людмила, поджидая приезда вызванного Воскобойниковой
психиатра. Размышлять-то размышляла, однако, решительный отпор давать по поводу ее
этапирования в дурдом не собиралась. Укатали сивку крутые горки. К сумасшедшим, так

к сумасшедшим. Ею постепенно овладело какое-то странное безразличие. В омут, так с
головой. На то он, дескать, и омут... Бог уж с ней, с этой жизнью...
Маргарита Юрьевна (Людмила запомнила, как обращалась к психиатру по телефону
заведующая) вошла в ее палату быстрым, уверенным шагом. Маленькая, сухонькая,
рыжеватая, лет под пятьдесят, «спец по психам» сразу взяла «быка за рога».
-Так, на что жалуетесь? – она резко пододвинула ногой табуретку к кровати
Соколовской. Своим длинным носом психиатричка чем-то напомнила Люсе
постаревшую птичку. Но, по правде сказать, никак не орла... Скорее (в данный момент)
нахохлившегося ястреба.
Людмила принялась, было, подробно описывать вновь прибывшему эскулапу, как
сильно она продрогла под пронизывающим дождем в начале мая на автобусной
остановке. Какие сильные боли появились у нее после этого в копчике. На работе даже
не могла сидеть на обычном (мягком) стуле. Подкладывала толстый кусок поролона с
прорезанной посередине дыркой (как на детском стульчаке).
Но вскоре (по отсутствующему выражению мышиных глазок психиаторши)
Соколовская убедилась, что Маргариту Юрьевну в общем-то никакие ее жалобы,
похоже, вовсе не интересуют. Психиатра, видимо, куда больше занимали жалобы со
стороны администрации неврологического отделения на саму Людмилу!.. Не ее
тихое сопротивление вышвыриванию на улицу.
И вот эти-то жалобы (на ее психическую неполноценность) психиаторша сразу же и
принялась энергично подтверждать свои (совершенно не связанными с рассказом
больной) «бьющими наповал» вопросами.
- Лечиться любите? Болеете часто? В коллективе, семье ссоритесь? – не нужно было
быть особо квалифицированным специалистом в области психиатрии, чтобы скоренько
догадаться, куда клонит ястребовидная врачиха...
От обиды и горечи повторного за сегодняшний день унижения Людмила опять (как
недавно в кабинете заведующей) прослезилась.
– Плачете часто?! – так и впилась в нее взглядом-клювом психиаторша.
Но такого стрелянного воробья, как бывшая одесситка, полностью на мякине провести
ей не удалось. Плакать-то Соколовская плакала, но рассудка напрочь не теряла. Еще со
времен отлежки в одесском диспансере она хорошо усвоила как надо отвечать на
подобные провокационные вопросы.
– Болею часто, -Людмила смахнула ладошкой со щеки соленую слезинку. – Но лечиться
не люблю. Лечусь, лишь когда становиться совсем уже невмоготу. В коллективе меня
любят, - она слегка приподняла и положила поудобнее свою подушку. – Но, есть,
конечно, исключения. Как и у всех, как и везде.
Маргарита Юрьевна недовольно закрутила своей маленькой головкой. Такие ответы не
очень-то вписывались в уже заранее выстроенную ею схему препровождения
«неудобной» больной туда, «куда следует»...
– Плакать тоже не люблю, - Соколовская сразу смекнула, что ее защита срабатывает.
– Но в данной обстановке, – исхудавшей рукой она обвела кругом шестиместную палату
и свое деревянное ложе, - когда все у меня болит, я просто не могу сдержаться.

Даже хорошо натренированной для подобных сцен психиаторше, похоже, стало
понятно, что при таких обстоятельствах, вероятно, и она(!)зарыдала бы навзрыд.
Однако, быстро взяв себя в руки (не нюни же распускать она сюда приехала), Маргарита
Юрьевна тут же выписала Соколовской направление на Владимирскую.
Но все же не в отделение психов (как наверняка рассчитывала и чего добивалась от нее
заведующая), а в неврологическое отделение. То есть, по сути дела, оставила больную по
тому же профилю, в ошибочности которого чуть раньше так горячо и страстно уверяла
Людмилу заведующая. На том Маргарита Юрьевна с Соколовской и расстались.
Мавр сделал свое дело. Мавр поехал на обед...
Хребет сопротивления больной был окончательно сломлен. Психушка стала делом
решенным. И Людмиле не оставалось ничего другого, как попросить позвонить своей
сестре, чтобы сообщить о случившемся.
Вера (она была на четыре года моложе Людмилы) явилась в больницу вместе с мужем.
Устроила заведующей хороший скандал. Но, увы, совсем не по главному поводу. Она
почти не упрекала заведующую в том, что та, промучив у себя в отделении
бесполезными лекарствами и уколами около двух месяцев ее родную сестру, теперь
загоняет Людмилу (в таком ужасном состоянии) к дуракам.
О, нет. Авторитет официальной (пусть часто на деле и совершенно бесполезной, но зато
такой разрекламировано, якобы, «бесплатной») медицины, как ни крути, был очень
силен в обычном человеке. Раз написали на Владимирскую, значит (хоть и до слез жаль
сестренку), туда и надо ее везти. Но вот как везти?! На чем везти не ходячую и не
сидячую сеструху? Об этом обычный человек, оказывается, еще мог попрепираться с
белохалатной начальницей. То, что там, куда сестру (так или иначе) доставят, она,
скорее всего, из не ходячей и не сидячей станет еще и не думающей – об этом большого
скандала не было. Так, разве что несколько слов по запарке. Врачам ведь виднее...
Скандал разразился: на чем увезти. В такси и то ведь Людмилу не погрузить. Сидеть-то
не может – после двух месяцев усердного лечения. Значит, нужна скорая помощь. В ней
лежать можно. О том и погорланили. Скорую выбили. И домой на ней Людочку увезли.
И в понедельник на ней же до Владимирской было обещано.
Видя, что и более крепкая и здоровая (в настоящий момент) сестра дала согласие на
психушку, еще больше укрепилась в ее неизбежности сама болезная... Двое суток, всего
лишь двое суток оставляла ей судьба до, возможно, последнего в ее жизни рейса на
борту скорой помощи.
И вот здесь-то, в эти последние, отделявшие ее от пропасти двое суток, и проявилось
то, что обычно называют Судьбой...
Судьба послала к ней именно в эти дни ее хорошего знакомого по работе в институте –
Абрама Семеновича!
Гендельман пришел буквально под занавес... Двадцать первого октября 1984 года- в
воскресенье. Часов в семь вечера. Приди он на сутки... позже- и вряд ли что тогда
удалось бы уже изменить!! Дальше-то тянуть уже было некуда. Впереди нависал
понедельник.
Врожденная предосторожность пожилого Абрама Семеновича ко всем и всему сыграла
здесь свою положительную роль.

В этот день он, не зная даже адреса Соколовской, ( они общались -то в основном только
на работе) «случайно» оказался в ее краях!. В гостях у своих знакомых.
Добросердечного атеиста Абрама Семеновича, видимо, привела тогда в окрестности
Людмилиного дома чья-то очень могущественная и всезнающая рука... Из гостей Абрам
Семенович (годившийся Людмиле по возрасту в отцы) по «какому-то наитию» пошел
к автобусной остановке не по общей асфальтированной дорожке, а несколько левее и
намного ближе к ее больнице.
Возле приземистого, казарменно вытянутого здания неврологического отделения, он,
человек спешивший на автобус, неожиданно (!!) (и надо же было такому случиться!..)
заметил хорошо известную ему сослуживицу своей жены Риту, вышедшую из душной
палаты подышать свежим воздухом.
А Рита (бывают же такие совпадения!..) лежала с остеохондрозом в одной палате с
вышвырнутой прямо на ее глазах в пятницу из больнички Соколовской!!!
Сразу же, забыв про автобус, Абрам Семенович приветственно приподнял над своей
лысеющей головой синий берет и, круто развернувшись, засеменил к давненько
отсутствующей (по рассказам жены) на работе хондрознице.

После приветливых полувопросов-полуответов, похожая внешне на Федосееву-
Шушкину (такая же дебелая, рыжеватая симпатяшка) Рита, вдруг, округлив свои

красивые, с поволокой карие глаза, принялась рассказывать Гендельману о том, как еще
в пятницу чуть не взашей, с помощью психиатра выгнали из палаты ее соседку по койке.
Рассказывала она, не называя имени Соколовской. Однако, Абрам Семенович и сам
смекнул, о ком идет речь. Он уже как-то приходил в больницу навестить Люсю. И с
помощью наводящих вопросов быстро вытянул из сослуживицы своей супруги
подтверждение собственной догадки.
Поняв, что завтра бывшую одесситку (а Гендельман с женой тоже когда-то жили и
учились в Одессе) препроводят в психушку на машине с красной полосой, Абрам
Семенович тут же засобирался идти к ней домой. Но, как оказалось, он не знал ее
домашнего адреса... Встречались ведь они с Соколовской все больше на работе. А,
точнее, и их знакомство началось с того, что Гендельман помог на первых порах
Людмиле с трудоустройством в незнакомом для нее (после привычной Одессы) научном
городке.
Одессит одесситу всегда помогает. К тому же и Гендельман, и его жена, Сара
Иосифовна явно симпатизировали Люсе.
Домашнего адреса своей соседки по палате не знала и Рита. Вместе с Абрамом
Семеновичем они разыскали старшую медсестру и узнали, наконец, и улицу, и номер
дома, и квартиры.
Все оказалось совсем рядом. И через десять минут Гендельман уже стучался в даже не
обитую привычным дерматином, слегка обшарпанную дверь. Ему открыла
семидесятишестилетняя согбенная бабушка (родители Соколовской жили в другом
городе) и по теснейшему темному коридору проводила до постели больной.
При виде скрюченной, усохшей, молодой еще женщины, затравленно притулившейся
на узкой деревянной полуторке (стоявшей возле большого выходящего во двор окна)
Абрама Семеновича нехорошо покоробило.

Где же была та, великолепная, веселая южанка с чисто одесским хитроватым прищуром
зеленоватых глаз, которую он так часто привык видеть и слышать?! Куда делась ее
кокетливая вязаная красная (напоминавшая чем-то тюбетейку) шляпка в мелкую
клеточку? Куда подевались задиристые (по мальчишечьи) завитушки локонов?..

Перед ним, распустив посеревшие от боли волосы, полулежала полустонала девочка-
старушка. Пододвигая поближе к кушетке стул, Гендельман неловко зацепил носком

ботинка грубо сколоченный костыль и тот, лишившись опоры о кушетку, чуть было не
грохнулся на пол. Амбра Семенович едва успел его подхватить.
Зеленоватые, цвета черноморской волны глаза одесситки печально и как-то обреченно
блеснули. У Гендельмана прямо-таки по отцовски сжалось сердце. Его-то дети, слава
Богу, живы – здоровы. Славик заканчивает университет. Сашенька – школу. Все у его
детей хорошо. Они согреты любовью и лаской. Живут в элитной верхней зоне
Академгородка вместе с родителями.
А вот Люся... Абрам Семенович осторожно погладил ее лежавшую на несвежей
подушке руку и на секунду отвернулся к окну. В начавших уже сгущаться осенних
сумерках (шел восьмой час вечера) двое одетых по-рабочему пьяных парней с криками и
матерной руганью отчаянно валтузили друг друга увесистыми кулаками прямо напротив
комнаты Соколовской. С высоты второго этажа еще можно было разглядеть их
озлобленные, воспаленные алкоголем и ненавистью лица.
– Да... нижний микрорайон – это Пересыпь, - кивнув головой в сторону окна,
многозначительно хмыкнул в мягкий интеллигентский кулачок Гендельман. Тут ему
вдруг подумалось, кто же из них с Соколовской двоих здесь, в далекой Сибири, на
чужбине? Он, живущий с женой и здоровыми детьми в шикарном районе
привилегированного города, или она- тридцатидвухлетняя, доведенная больницей до
изнеможения одинокая женщина, ожидавшая в тесной и затхлой конуре самого грязного
и разбойного уголка их научного оазиса скорейшей отправки в сумасшедший дом?!!...
Ее папа и мама были довольно далеко – в отравленном промышленными отходами
Красноярске. Жить им всем вместе в роскошном научном городке не получалось.
Не хватало средств. Хотя отец Люси и был хирургом от Бога, но взяток-то не брал...
Да и училась Людмила, и жила все десять лет в солнечной Одессе, также перебиваясь
по общежитиям и частным квартирам. Ее отца (честного, как уверяла Соколовская,
принципиального, не берущего взятки искусснейшего хирурга) гоняли с одной работы
на другую. Не бравший взяток коллега, мешал спокойно брать их и другим (менее
принципиальным, да к тому же не всегда таким искусным в своем деле) южным
эскулапам. Вот и пинали его начальники из города в деревню... И обратно. Пока не
допнули до загаженного до невозможности жить Красного Ярска ...
– О... Ох-ох, - застонала Людмила (она лежала на спине без возможности повернуться
на бок) и гримаса мучительной боли исказила ее, еще вроде бы совсем недавно такое
привлекательное, а сейчас будто покрывшееся серой пленкой пыли лицо. Абрам
Семенович снова с участием и состраданием погладил ее по плечу.
Нет, из них двоих, судя по плачевному виду несчастной и матерным крикам дерущихся
под ее окном алкоголиков (чего почти никогда не увидишь в их барском верхнем
центре), на чужбине была, скорее всего, она – Людмила Валерьевна Соколовская.
Люся и училась (судя по пестрящему пятерками приложению к диплому) никак не хуже
многих сотрудников их научного института. . И работала не ленивее. Но Люсю занесло в

разбойный и пьяноватый уголок их научного оазиса в результате оказавшихся никому
ненужными (даже вредными) принципиальности и честности ее родного отца.
Этого Гендельман, глядя на страдалицу, как очень порядочный и сердечный человек, не
мог не понимать. И жалость его к Соколовской от этого понимания только утраивалась.
Не умеют устраиваться в жизни люди. Ну, не умеют и все! И ничего здесь не поделаешь.
Вот и доходят в конце концов до отправки в обиталища для сумасшедших.
Но эту жертву официальной таблеточной медицины он так не оставит!! Ни за что на
свете! Кто знает, может, кто-нибудь и ему за это когда-то воздаст. Всякое ведь в жизни
бывает. Все мы люди, все мы человеки. Надо! Обязательно надо помочь.
– Люда! Вы что ненормальная?! Ехать в психушку!!..., – выждав, когда матерные
выкрики под окном несколько поутихнут, перешел в решительную атаку Гендельман. В
эту минуту пожилой, потертый жизнью Абрам Семенович сделался по-настоящему
красив. У него даже расправились под темным бостоновым пиджаком сутуловатые
плечи. Этих слов не произнесла (не догадалась..., не захотела..., не осмелилась...)
довольно молодая еще сестра Люси. Но догадался и ОСМЕЛИЛСЯ пожилой, сам не
очень крепкий здоровьем Гендельман!! Вечная слава ему за это!!! - Не все ли равно, куда
мне теперь ехать... - откликнулась, будто пискнула, приговоренная Маргаритой
Юрьевной жертва медицинских чиновников.
– Но раз уж так написали, - она взяла с табуретки чуть смятое направление, - то там хоть
можно по полгода лежать.
Ошеломленный этой «детской наивностью» бывшей одесситки, Гендельман чуть не
упал со стула. Вот когда ему впервые показалось, что пословица «простота-хуже
воровства»- довольно-таки верная пословица... Оставаться такой младенчески наивной
фактически на пороге полнейшего небытя могла лишь доверчивая, открытая всем
ветрам, душа.
– Вы же не представляете себе, ЧТО ТАКОЕ ПСИХУШКА?!! – Абрам Семенович
вновь с накалом заменял долженствующую бы сейчас быть на его месте Люсину сестру.
– Там ведь вас будут лечить теми же самыми уколами и таблетками, но в каких
условиях! В чьем обществе?! В обществе с ума со-шед-ших людей. Вы отдаете себе
отчет?! – Гендальман с удовольствием отметил, что в растерянно-жалких глазах
Соколовской все же мелькнула некая тень сомнения.
Лекарствами и уколами там вам испортят желудок, - Абрам Семенович чуть пригладил
свою залысину, - посадят почки и печень. И ваше сердце просто не выдержит, - он с
отчаянием в голосе всплеснул руками. – А потом уже, после, вы, действительно, станете
инвалидом! Причем, в тамошней атмосфере у вас почти наверняка и в самом деле
появится психическое заболевание... То есть, это по-настоящему будет конец.
– Что же делать? - Соколовская посмотрела на него, как смотрят утопающие на
спасательный круг.
– Давайте для начала хотя бы найдем человека, который сумеет вам правильно
поставить диагноз, - Абрам Семенович сам удивлялся своей решимости.
Вообще-то он в элитной научной среде котировался не очень уж высоко. Не умел, как
говорится, за себя постоять. Мягкий, инфантильный. Но тут, похоже, нашлась овечка
гораздо слабее его... И Гендельман от души желал хоть как-то облегчить ее участь.

– Вы посмотрите, что с вами на сегодняшний день вытворяют так называемые
дипломированные специалисты в белых халатах! – Абрам Семенович на всякий случай
переставил подальше мешавший его ноге деревянный Люсин костыль. – Два месяца они
лечили вас от остеохондроза. На Владимирской будут лечить уже от психоза, – он
старательно загибал пальцы на левой руке. – Потом еще неизвестно от чего...
Гендельман внимательно следил за реакцией больной на его слова. - Вы лучше
полежите-ка немного дома, а мы найдем вам нужного консультанта по вашему
«сложному» диагнозу.
– Но тогда мне же в понедельник надо будет явиться на работу!!, – с ужасом, взглянув
на отодвинутый в сторону костыль, слабеющим голосом произнесла-прохрипела
Людмила.
«Ну и сложности у этих овечек», - с горечью подумал про себя Абрам Семенович. У
человека, можно сказать, жизнь на карту поставлена, а она все боится больничный лист
прострочить...
– Я позвоню вашему заведующему лабораторией, – поспешил успокоить
приподнявшуюся, было, на подушке Соколовскую Гендельман. – Мы с Андреем
Владимировичем учились вместе. Объясню ему ситуацию, и он даст вам работу на дому.
– Вот так вот просто Абрам Семенович на глазах убитой горем Людмилы за пять минут
решил, казалось, вовсе неразрешимые для нее проблемы!!
– Но завтра же меня должны на скорой..., – пустила в ход свой последний «аргумент»
позорно ненаходчивая одесситка.
Гендальман при виде подобной ее растерянности только удивленно потряс головой:
– Я прямо сейчас, - он снова повернул лицо к темнеющему окну, съезжу к вашей сестре.
Давайте-ка мне Верин адрес!
«Вот, пусть они там вместе с Верой и примут решение», - облегченно вздохнула
Людмила, царапая на листе бумаги координаты своей младшенькой. Она настолько уже
устала от боли, страданий и унижений, что ей было практически все равно: ехать ли в
дурдом, оставаться ли дома. У нее не было никаких сил для борьбы. Фактически она
потихоньку готовила себя к скорой смерти.