Это еще только начало !

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ДЕСЯТОЕ (И ПОСЛЕДНЕЕ!) ЗАНЯТИЕ ПО МЕТОДУ ВЛГД

а) последняя тренировка
б) итоговое доклады пациентов
1) «Для всей носоглотки на методе ВЛГД я почувствовала большое облегчение»
2) «У меня на методе улучшился сон и уменьшился аппетит»
3) «Снимаю методом головные боли и избавилась от мучительной бессонницы»
4) «Снимаю методом неприятные симптомы гастрита»
5) «Я стала чувствовать руки»
6) «Один; раз мне удалось снять методом большую боль в почке»
7) «Сейчас я полностью от всяких диабетных таблеток устранился»
8) «В военном госпитале против солдат-астматиков совершается ПРЕСТУПЛЕНИЕ!»
9) «Я, вкусивший всех «прелестей» радиационного облучени^, действительно встал на ноги!!!»
10) врач [Новосельцев борется против СПИДа, а методист Соколовская сражается за беременных женщин
11) крепкого вам здоровья на малом дыхании и счастливой дороги домой
И вот он все-таки наступил — час расставания методиста со своей группой!.. В четверг, двадцать первого марта
девяносто первого года, подопечные Озерцовой в последний раз собрались на сам-де что ни на есть последнее
свое — десятое занятие.
Больше они не увидят ни стен этого небольшого кабинета, ни развешенных на них таблиц. Многие из больных
практически уже никогда не увидят и своего методиста.
Все, что они Поняли здесь, больные увезут с собой. И все, чего не поняли — тоже останется вместе с ними.
— ...И что же вы мне сегодня скажете? — с грустной улыбкой, поправив рукой ворот темного свитера,
видневшегося в разрезе халате, спросила своих слушателей Клара Федоровна. Она также прекрасно понимала,
что творится у них сейчас на душе.
— Да пока в группе — все, вроде бы, получается,— Ирочка Вострецова посмотрела на методиста прямо-таки
влюбленными глазами.— А как выйдешь из группы, так и кажется, что сразу станет хуже...
— Я померила давление вчера — сто семьдесят, — многозначительно добавила бывшая учительница.
— А вы не меряйте...— в который уже раз дружелюбно посоветовала ей Озерцова.
— Вообще-то, да! — живо откликнулась Зоя Александровна.— У меня раньше и при ста пятидесяти была
сильная головная боль. А сейчас, на методе, и при ста семидесяти миллиметрах ничего не чувствую.
— Ну, что же. Давайте позанимаемся,— сунула руку в карман халата за хронометром методист.— Посчитаем
пульс,— каждый присутствующий быстренько отыскал у себя на запястье пульсирующую точку.
Припомним правило правой руки. Удобство позы. Осаночка. Глаза вверх. Ноги под себя. Звуки ОУМ...
Настроились. Дали установочку, что вот вы сейчас расслабились. И легкий недостаток воздуха. Паузу меряем.
Глазки повыше.
— Итак, меряем максимальную паузу и контрольную заодно,— стрелка хронометра начала свой привычный бег
по кругу.
Кто-то отпустил нос уже на пятнадцатой секунде. Другие на двадцати одной. Третьи при счете двадцать пять.
Всего лишь до двадцати шести секунд продержался нынче полковник Дубровин. Но до сорока секунд не
отпускала зажатый носик вмиг посерьезневшая (видимо в предвкушении «сладкой победы») Зоя Александровна
Соснова.
— Руки тяжелые. Сбросили!! — Клара чуть наклонилась вперед и потрясла руками, будто сбрасывая с рукавов
халата невидимую пыль.— Руки не пересекаем. Основание позвоночника утоплено в ложбинке. Живот
спокойный. Дышим неслышно и невидно.
Минут на восемь-десять в комнате установилась непривычная тишина.
— ...А сейчас, не вдыхая перед этим глубже обычного, еще раз замеряем максимальную паузу. Те, кто ощущает
какой-нибудь дискомфорт, могут ее не мерить.
Та больная, что при первичном замере показала пятнадцать секунд, при вторичном «выдала» только
двенадцать. Те, что держались до двадцати одной, отпустили носы на шестнадцатой секунде. Зато диабетик
Новиков пересилил всех, в том числе и Зою Александровну, отняв руку от своего округлого, с широкими
чертами лица лишь при счете сорок.

— Опять затаились! — скомандовала Озерцова.— Сидим тихо-тихо. Недостаток воздуха ощущаете? —
Алевтина Михайловна кивнула в ответ головой.— Стараемся не вдохнуть. Не втянуть воздух. За выдохом не
следим. Он зависит от вдоха. При маленьком вдохе — маленький и выдох... И тогда потеря СО2 будет в
норме.
А сейчас немного нагрузимся,— она махнула рукой группе, приглашая всех присутствующих встать со своих
мест.— Нагружаемся посильно, — наверное, в последний раз за эту десятидневку группа, повинуясь команде
своего методиста, принялась расхаживать по кабинету, подпрыгивать и приседать на месте. Кому что больше
нравилось.
После десятисекундной нагрузки с дистанции «сошел» первый пациент. Следующие «отказчики» держались до
двадцати одной секунды. Две слушательницы продолжали ходьбу с зажатым носом до двадцати пяти секунд.
Кто-то сошел с дорожки на двадцати шести и тридцати секундах. При счете тридцать пять прекратил приседать
малость зарозовевший Олег Лущин.
— Опять затаились,— еще раз успокоила группу Озерцова.— Посидели. Подышали потихоньку,— она
выждала еще несколько минут.— А теперь, не раздышиваясь особо, посчитаем пульс и померяем
максимальную паузу. Паузу надо мерить на расслабленной диафрагме, а не на напряжении.
На этот раз замеры дали более высокие результаты. Восемнадцать, двадцать, тридцать пять секунд — только на
этих «ступеньках» останавливались теперь все те же самые пациенты и пациентки. Пенсионерка Соснова
отпустила нос лишь при счете тридцать восемь. И аж до пятидесяти секунд держался полковник Дубровин.
— ...Головой помотали; туда и сюда, и не дышим глубоко,— встречала дельным советом «сходивших с
дистанции» Озерцова. Уж кто-кто, а она очень хорошо понимала истинную цену этим секундам. В соседнем
кабинете, у другого методиста и в другой группе они могли быть сегодня и вдвое больше. Но зато у нее втрое
надежнее. Поспешишь, как говорится...
— Сейчас, по-хорошему, надо бы вам устроить настоящий экзамен,— глядя на оживающие лица своих
слушателей, громко объявила Клара Федоровна.— Спросить вас, как все же по всем правилам следует мерить
все ту же, вроде бы уже и приевшуюся вам, максимальную и контрольную паузу? Узнать у вас же,— она
внимательно посмотрела на Зою Александровну Соснову,— в чем состоит их отличие?
В этом месте методист сделала небольшую паузу, давая группе время поразмыслить.
— Максимальная пауза состоит из контрольной паузы и волевой части, — сама себе принялась отвечать
преподаватель.— Мерить паузу нужно в конце естественного выдоха.
Не забывайте, мы ведь всегда говорим, что пауза не лечит. А лечит неглубокое дыхание!! И паузы надо
обязательно мерить утром и вечером! Пользоваться паузой при снятии заложенности носа, спазма, удушья,
как скорой помощью.
Паузой можно и аппетит сбивать,— немного подумав, добавила Клара.— Пауза помогает снять напряжение,
тяжесть в голове.
Не бойтесь соли! При всяких кровотечениях... Маточные, фибромиомы... В таких случаях до столовой ложки
соли в день. Но не залпом! — Озерцова прищурилась.— Не набрасываться ПО-сумасшедшему.
Все анализировать. Понимать, почему кровотечения такие происходят. Учитесь искать базальную дозу
лекарств, а если понадобится, и ее изменять. Правильно используйте баню. Не забывайте о санации полости
рта. Как проверить, здоровые ли у вас зубы? Укусить палочку. Если больно, значит зуб больной!
Мертвый зуб не болит, но он потемнеет. Такие надо обязательно убирать. Тонзиллит тоже убирать.
Клара поднесла руку ко лбу — все ли она сказала им напоследок? Все ли успела?
— Помните про стихотворения. Учитесь разговаривать.
...Ну а сейчас,— она в последний раз раскрыла свой журнальчик.— Начнем прямо по списку. Попрошу
присутствующих вставать по одному и своими словами, кто как может, сказать о себе несколько слов. Диагноз.
Какие симптомы убрали.
Есть у меня тут тетрадочка,— Клара достала свою сумочку.— Со стихами больных. Тут вот одно
стихотворение маленького астматика — своего рода перефразировка известного произведения:
«Крошка сын к отцу пришел, И сказала кроха: Мне дышать не хорошо. Задыхаюсь. Плохо».
Озерцова с улыбкой отложила нужную страничку.
— Так что давайте и вы, не стесняясь, хотя бы в прозе изложите ваше мнение о методе.
— Клара Федоровна, разрешите два слова? — сильно смущаясь, приподнялась с места Ирочка Вострецова.—
От имени всей группы выражаю вам нашу сердечную благодарность! — она протянула методисту три аленьких
цветочка.— Огромное от всех нас спасибо!! И дай вам Бог вылечить еще не один десяток больных,—
Вострецова поспешно опустилась на стул.

— А я вам желаю всегда выглядеть вот так же, как эти прекрасные цветы,— Клара приподняла повыше
небольшой пахучий букетик.
А теперь приступим к нашим маленьким сообщениям,— методист вопросительно посмотрела на группу.— Кто
желает быть первым?
Оправляя складки своего бордового платья, уверенно поднялась во весь рост бывшая учительница.
— Пульс семьдесят шесть, семьдесят четыре,— видя, что Клара Федоровна еще держит раскрытым свой
журнальчик с записью их замеров, прежде всего, сообщила Соснова.— Контрольная пауза двадцать пять
секунд. Максимальная сорок три, сорок. В нагрузке тридцать три и последняя сорок секунд.
Вот уже десять лет страдаю артрозом и артритом. Вазомоторный ринит,— она, будто успокаивая сама себя,
положила ладошку на грудь.— Во всей носоглотке на методе ВЛГД я почувствовала большое облегчение,—
Соснова немного помолчала. Ей предстояло сказать о главном — о том, ради чего, собственно, она пришла в
учебный центр. О больных своих ногах. Лучше ли с ними стало, хуже ли?
И этого ответа, затаив дыхание, ждала и вся группа! Ведь многие слушатели отлично знали об основных
болячках Сосновой. Тем более что на протяжении первых занятий Зоя Александровна упорно твердила, что
никакого улучшения с ее ногами не происходит.
— В покое состояние в ногах улучшилось,— медленно и веско произнесла бывшая учительница. По кабинету
разом пронесся легкий, уже рефлекторно подавляемый вздох облегчения.— При движении боли еще есть,—
она повернула свою тронутую легкой сединой голову к Озерцовой.— Но что поделаешь? Видно, возраст мой
таков — пенсионерка...
С молодости я очень плохо спала! Сон был тревожный. А сейчас, вот, все эти дни занятий сплю с двенадцати
ночи до самого утра, ни разу не просыпаясь!! — ее глубоко посаженные, много повидавшие в этой жизни глаза
заметно потеплели.— Сон сейчас стал прекрасный. Даже вот и давление-то вчера было сто семьдесят на сто, а я
его никак не ощущаю. Спасибо вам, Клара Федоровна, огромное!!! — она с достоинством поклонилась
методисту.— Начинала я с максимальной паузы в пятнадцать секунд. Сегодня сорок три секунды. Это все ваша
заслуга.
Для бедных моих ножек врачи прописывали всевозможные лекарства. Всякие там токи Бернара. Но все было
бесполезно! А теперь у меня появилась надежда,— она осторожно опустилась на свое место.
— Можно мне? — не дожидаясь приглашения, со стула поднялся мохнобровый экскаваторщик Гаврилов.—
Пульс семьдесят два, семьдесят,— начал он с обязательного перечисления произведенных замеров.— Паузы
восемнадцать, шестнадцать, в нагрузке семнадцать секунд. Последняя двадцать три секунды. Дома в нагрузке
достигал паузы в тридцать две секунды.
Основное заболевание — астма. В больницах иногда полеживаю, но в промежутках лекарствами почти не
пользуюсь,— он не знал, куда девать от волнения свои большие, очень сильные руки. Речь давалась ему с
немалым трудом. Даже на обрезавшихся скулах выступили хорошо различимые желваки.
Что, как говорится, у меня изменилось после курса занятий? — Гаврилов вызывающе поднял свою крупную,
покрытую копной темных, курчавившихся волос голову.— Ну, во-первых, значительно улучшился сон!
Уменьшился зверский до того аппетит. Если после выписки из больницы терапевт направляла меня раньше на
иглоукалывание, то теперь я и без них неплохо стал обходиться,— экскаваторщик незаметно кашлянул в свой
огромный, покрытый черным волосом кулак.— Конечно, эти десять проведенных здесь дней еще мизер, чтобы
прочно судить о методе...
Но мой товарищ по бригаде,— Гаврилов упрямо боднул воздух лохматой шевелюрой,— держится на методе
вот уже восемьдесят четыре дня и со всеми приступами астмы справляется без скорой помощи! Думаю, и у
меня получится не хуже...
...Вслед за Гавриловым из-за стола поднялась молодая симпатичная женщина в защитных очках и с кокетливой
зеленой брошью на кофточке.
— Фролова Светлана Сергеевна,— слегка покручивая изумрудную брошку рукой, отрекомендовалась
пациентка.— Пульс шестьдесят восемь, шестьдесят шесть,— поспешила она в первую очередь предоставить
свои данные для Клариного журнальчика.— Контрольная пауза десять секунд. Максимальная семнадцать,
девятнадцать, восемнадцать и в нагрузке семнадцать секунд.
По профессии я продавец,— Светлана Сергеевна сняла очки и положила их рядом с собой.— Болею с
восемьдесят третьего года. Вегетососудистая листания, гипертония, фибромиома...— принялась она одну за
другой перечислять все свои болячки.— Ну вот, Клара Федоровна мне сказала, что все мои недуги уйдут на
паузе в сорок секунд,— Фролова с обожанием посмотрела на методиста.— А пока я по ее совету провожу
форсирование тренировки. С паузы в двадцать секунд, как нам и рекомендовано, собираюсь подключить бег
трусцой.

Что улучшилось на сегодня? — Светлана Сергеевна слеповато сощурилась.— Ну, во-первых, почти исчезла
бессонница!! Раньше она меня так донимала, просто ужас какой-то. Теперь сплю гораздо лучше. И считаю это
немалым своим достижением — избавиться от этакой муки.
Головные боли, ранее меня постоянно преследовавшие, сейчас методом практически всегда снимаю. И
чувствую себя намного бодрее!! А то ведь приходила с работы и замертво падала на диван... Сон улучшился и
по времени уменьшился. Даже в выходные дни уже нет прежнего желания подольше поваляться в постели.
Меньше стала есть. В общем, тяга к жизни появилась! — она опять повертела рукой модную брошку.
До здешних занятий какими меня только лекарствами ни кололи. Но итог был один — после работы камнем на
диван... Так что,— Светлана Сергеевна на секунду призадумалась,— и разумом, и по результатам, конечно,
понимаю, что метод ВЛГД очень хорош. Но...— она опять ненадолго умолкла,— вот почему все же больше
идут не к Бутейко, а к Кашпировскому и его последователям? Думаю, потому, что там сел больным, раз, два, и
встал здоровым. А здесь трудиться надо,— Фролова, словно бы нехотя, опустилась на свой стул.
— Ну, во-первых, не все у Кашпировского встают сразу здоровыми,— подала ответную реплику Клара.— Да и
те, что встают, считая себя таковыми, через некоторое время все равно рано или поздно ощущают возврат
своих старых болезней. У вас же, Светлана Сергеевна, путь к выздоровлению теперь четко намечен. Идти до
паузы в сорок секунд, и даже хрен есть я вам советовала, хоть вы и боитесь. Не забывайте.
— Пульс шестьдесят четыре, шестьдесят. Контрольная десять секунд,— вступила в разговор кареглазая соседка
Фроловой.— Максимальная пауза двадцать три, двадцать пять. И в нагрузке двадцать пять секунд. Мне
тридцать пять лет. Работаю на заводе весовщиком,— бойко продолжила затронутую предыдущим
выступлением тему больная.— Больше всего меня беспокоит гастрит. Сейчас методом удается снять
неприятные симптомы. И в будущем собираюсь с гастритом бороться именно путем уменьшения дыхания.
— ...Краснова Ольга Тарасовна,— белокурая, немного горбившаяся пациентка смущенно приподнялась из-за
стола.— Контрольная пауза десять секунд. Максимальная двадцать. В нагрузке двадцать четыре секунды.
Гастрит, экзема пальцев,— блондинка осторожно погладила свои, как бы посыпанные мелкими розоватыми
оспинками, чуть подрагивающие пальчики.— Холецистит. Хондроз.
После десяти учебных занятий по методу ВЛГД состояние значительно улучшилось! — она пожевала своими
тонкими, казавшимися совсем бескровными губами.— Снимаю методом головную боль. Кто ее испытал, тот
знает, какое это мучение...— многозначительно поглядев на притихшую группу, добавила Краснова.— Боли в
желудке теперь снимаю. Ногти на пальцах вот теперь выпрямились,— она приподняла повыше правую руку.—
А то совсем уже провалились. И руки...— Ольга Тарасовна встряхнула своими тонкими руками.— У них при
обострениях терялась чувствительность. Становились прохладными, влажными. Сейчас руки буквально
ожили!! — в голосе выступавшей чувствовалось неподдельное ликование.— Кожа на руках стала нормальной.
Пальцы ведь были покрыты коричневой пленочкой. Теперь же лишь слабенькие точки кое-где остались. И,
вообще, я сама стала гораздо спокойней.
А то ведь целых пять лет мучилась! Руки свои, чем только ни мазала. И непосредственно гормонами, и мумие
доставала, и прополис, и пропоциум. Да все втридорога! Зато сейчас знаю, чем свои руки спасать...— она также
метнула на методиста быстрый, исполненный искренней благодарности взгляд.
— Ирина Николаевна Вострецова,— девушка с лицом «от-страдавшейся, наконец-то, мадонны» поднялась
вслед за опустившейся на свое место Красновой.— Контрольная пауза семнадцать секунд. Максимальная
двадцать семь. В нагрузке двадцать пять секунд. И последняя двадцать восемь. Лет шесть страдаю
пиелонефритом, аллергией. В феврале девяносто первого добавился отек Квинке,— ее почти детское личико
жалостливо наморщилось.
Гормоны получала в капельнице для того, чтобы снять отек. Но и после выписки из больницы ходила со своей
аллергией... нещадно чесалась! А сейчас все стало нормально. Метод снял чесотку,— медленно и веско
произнесла Вострецова.
Что же касается пиелонефрита...— она невольно завела за спину правую руку,— есть улучшение. Но,
откровенно сказать, пока что очень небольшое. Правда, один раз мне удалось снять методом большую боль в
почке!! Теперь буду бороться с помощью метода с камнями в почках. Раз помогло с аллергией, думаю, и с
почками, в конце концов, поможет.
— ...Новиков Степан Матвеевич,— глухо кашлянул в кулак солидный, лет за сорок пять мужчина, сидевший
сегодня справа от закончившей свой небольшой доклад Вострецовой.— Была у меня пауза контрольная
одиннадцать секунд, а максимальная двадцать одна секунда. Сейчас контрольная тринадцать секунд,
максимальная сорок,— он поднес пухлую ладошку к несколько отвисшему подбородку.
Что я могу сказать о методе ВЛГД? — Степан Матвеевич покачнулся с носков на пятки.— Ну, возьмем хотя бы
мой, так сказать, не самый тяжелый еще таблеточный диабет... Вот, вроде, и страданий-то особо серьезных
он мне не причинял. Не падал я в голодном обмороке на улице. Не колол вены инсулином.

А зависимость-то была! Очень пренеприятнейшая, постоянная зависимость от врачей. Тогда-то прийти на
обследование. Сегодня попить эти вот таблетки. Через месяц, смотришь, еще какие-нибудь...— Степан
Матвеевич почесал затылок.— Сейчас я полностью от всяких диабетных таблеток устранился! И думаю, что
это навсегда. Так вот, за одно это чувство хозяина самому себе, вне всяких врачебных вмешательств, я,
конечно, обеими руками голосую за метод ВЛГД!!!
Не все мне, правда, пока еще на методе подвластно. Восемь лет меня одолевают камни в почках. За этот
восьмилетний период у меня выходило уже десятка полтора этих камней.
На третий день занятий методом почувствовал шевеление в правой почке. Значит, еще камешек на выход
готовится... Может и удастся мне на малом дыхании от них полностью избавиться? — он вопросительно
взглянул на методиста своими пытливыми, слегка прикрытыми отечными веками, посмеивающимися
глазами.— Тут, вот, Клара Федоровна говорила, что на методе у людей разные творческие способности
пробуждаются,— он погладил рукой свой несколько опавший за период занятий животик.
Вот и у меня, хоть я и работаю в сугубо не романтическом, ведающем финансовыми отчетами заведении, тоже
кое-что пробудилось... Стихи написал.
«В столь смутное, трудное время, Когда медицина не в силах помочь, Есть великая школа дыхания. Поможет
вам все превозмочь»,— Степан Матвеевич высоко поднял голову.— Я, вообще-то, оптимист в душе. И считаю,
что усвоение метода будет очень сильно влиять на перестройку всей нашей жизни и здоровья. Достаточно
любому из здесь сидящих вспомнить, как ему было трудно и одиноко наедине со своими болячками всего
каких-то десять дней тому назад.
И сравнить с тем, что стало теперь. Поэтому я убежден, что сам метод, безусловно, оказывает положительное
влияние на исход болезни любого человека, если он будет не рассуждать о методе, а им заниматься
практически!
...Взволнованный выступлением Новикова, буквально подскочил из-за стола полковник Дубровин. За дни
занятий они основательно сдружились со Степаном Матвеевичем. И мнение одного немало значило для
второго. Возможно, при других обстоятельствах политотделец и не стал бы напропалую критиковать
существующие (хотя бы и медицинские) порядки, но тут его понесло.
— Два месяца назад я лежал в военном госпитале...— Дубровин поправил малиновый значок на груди.—
Попал после бани. Перепарился. Голова раскалывается. Давление. От офицерской палаты отказался. Положили
вместе с солдатами, в общей. В тринадцатой терапии. Ох, и насмотрелся же я там на этих разнесчастных
астматиков!..— полковник смахнул со лба аккуратно сложенным платочком внезапно выступившие капельки
пота.
Молодые парни! Восемнадцать, девятнадцать лет, и так мучаются!!! Что с ними только ни делали. По ночам и
откачивали, и оттирали. И мы вместе с ними не спим — палата-то общая... Сам я академгородковский,— он
несколько сбавил тон.
А здесь послушал Клару Федоровну и подумал: да ведь там, в этом госпитале, ПРЕСТУПЛЕНИЕ совершается
против человека! Есть такой простой и доступный метод, а молодых ребятишек лекарствами через муки адские
до одурения доводят. Прямо садизм какой-то... По-другому просто никак и не назовешь.
При этих словах, казалось, потускнели даже ярко-красные петлицы замполита.
— Хотелось бы внести предложение,— голос полковника снова начал набирать силу.— Ведь это мы,
БОЛЬНЫЕ,— он протянул руку к внимательно прислушивающейся к его словам группе,— содержим
Минздрав. Мы, и не кто-либо другой! Так почему бы по нашему с вами требованию не внедрить там, в
Минздраве, курсы по методу ВЛГД?!! Чтобы тех же молодых откачивать этим методом, а не капельницами и
прочими медицинскими уловками?
— Оно конечно... Это верно,— раздалось в ответ.
— Еще больше обидно за нашу политику,— Дубровин посмотрел в светлеющее зимнее окно.— Ведь в этом
плане — официальной поддержки властями существующей лжемедицины — попросту обесценивается наша с
вами человеческая жизнь...
В том же госпитале, где я лежал, у больных же масса времени!! Ну почему бы тем же терапевтам вместо
нудных обходов с дурацким прощупыванием животов не рассказывать своим пациентам теорию Бутейко?!!!
В серых глазах полковника промелькнула грустинка. Похоже, и самому не верилось, что такое возможно.
Слишком уж хорошо ему были известны существующие порядки.
— Я, вот, сам политработник. Читаю курсантам лекции. И после занятий у Клары Федоровны стал особо
требовать с курсантов сохранения во время лекций правильной осанки. Чтобы руками не держали подбородок,
клюя при этом носом. Так они мне теперь сами говорят, что, мол, после ваших занятий даже спать не хочется.
А раньше, видать, здорово хотелось... А ведь это наша молодежь. Если уж заснут смолоду — потом не
разбудишь.

Пришел я сюда, на занятия, с паузой двадцать секунд. Теперь пауза стала сорок секунд. И все время у меня в
глазах стоят несчастные астматики из госпиталя, держащиеся на плаву только за счет капельницы,— в голосе
Дубровина слышалась неподдельная горечь.— Ну почему бы не обучиться методу хотя бы той же ночной
сестре, которая с этими молодыми страдальцами по ночам мучается?! Сколько бы сил и времени она себе
сэкономила и здоровья солдатам. Не понимаю,— полковник широко развел руками.— Не в силах я этого
понять!..
Военные кадры считаются дорогими. Ну, еще бы им не быть дорогими, когда только в одних госпиталях,
сколько денег выбрасывается впустую на самые дорогие и, как становится понятно, зачастую совершенно
бесполезные лекарства! — полковник тяжело опустился на заскрипевший под ним стул и с досадой наклонил к
полу свою коротко подстриженную голову.
Словно бы отвечая Дубровину, поднялся с места молодой астматик Олег Лущин.
— Я тысяча девятьсот семьдесят пятого года рождения,— Олежек взялся рукой за прыщавую шею.— С
Алтайского края приехал. Бронхиальной астмой болею, фактически, с двухлетнего возраста. Чем только меня
врачи не кормили,— Лущин невесело усмехнулся.— Султанол, бронхолитацил, тавегил — много, в общем,
чего перепробовал. Но вот пришел сюда на занятия с паузой в тринадцать секунд, а ухожу с паузой в тридцать
пять. И никаких бронхолитиков больше не принимаю,— он зачем-то пошаркал ногами по полу.— И нос,
наконец-то, стал нормально дышать. В общем, я доволен,— Лущин поспешил спрятаться за спины других
пациентов.
— ...Ну и я вами довольна,— выслушав еще несколько подобных исповедей, заявила повеселевшая Клара
Федоровна.— Вы знаете, бывают группы с очень яркими, я бы сказала, показательными примерами
излечения. Бывают средние, не рекордные. Нашу тоже, вероятно, следует к последним отнести.
Но я считаю, что даже самый маленький, но самостоятельно достигнутый на методе успех — это уже очень
обнадеживающая заявка на будущее! Тише едешь... Сами знаете. Но сегодня,— Клара вдруг повернулась к
скромно притулившемуся в уголке методисту из Архангельской области,— наш коллективный рассказ о пользе
метода ВЛГД был бы, наверное, не полным, если бы мы с вами не прослушали историю болезни Владимира
Ивановича Саранцева.
Это удивительный больной! Я вам рассказывала уже о том, что в Киеве врач Новосельцев провел успешную
апробацию метода на чернобыльских ликвидаторах. Есть официальная бумага со всеми печатями и высокими
подписями. Владимир же Иванович Саранцев является жертвой северодвинского «Чернобыля в миниатюре». И
с помощью метода ему удалось облегчить поистине непереносимые страдания.
Владимир Иванович,— она приглашающе махнула рукой усатому, с легкой проседью в зачесанной назад
шевелюре, мужчине.— Мы все вас очень просим. Расскажите нам свою одиссею.
— Да что тут особенного такого рассказывать...— мужчина в теплом сером пиджаке как бы нехотя оторвался
от стула.
— Ну, если уж вам нечего, то я не знаю, кому тогда вообще есть что-либо нам порассказать,— загадочно
ухмыльнулась Озерцова.— Не смущайтесь. Начните все по порядку. Где родились, где крестились? Как дошли
до жизни такой? — она сама осторожно присела на краешек стула и приготовилась слушать.
— ...Ну, если уж так надо,— северодвинский методист расстегнул верхнюю пуговицу своей клетчатой байковой
рубашки.— Родился я в тысяча девятьсот тридцать девятом году в городе Челябинске,— у него был
удивительно приятный, мягкий голос.— Первым из десяти детей нашей бедной мамы...— по кабинету
прокатился гул удивления.
В пятьдесят седьмом закончил школу и поступил в Ленинградское военно-морское инженерное училище.
Поплавать хотелось, Родине послужить. Но в шестидесятом вышел указ о сокращении наших вооруженных
сил. И пришлось мне податься на четвертый курс ленинградской корабелки.
В шестьдесят третьем закончил ее со специальностью «инженер-механик судовых силовых установок». Эта
специальность относилась к разряду ядерной энергетики...
Вспоминая тот роковой год и собственный выбор, Владимир Иванович ненадолго задумался.
— Попал по распределению в Северодвинск,— он словно о что-то запнулся,— Ну да, сейчас об этом уже
можно говорить,— Саранцев резко взмахнул рукой.— Многие из вас, наверное, видели недавно по
центральному телевидению документальный фильм, рассказывающий о судьбе строившихся в ранее закрытом
для прессы и телевидения городке атомных подводных лодок. Лодки эти самые во весь экран на обледенелом
их кладбище показывали. Говорили о «прелестях», таящихся в их заглушенных реакторах.
Он опять немного помолчал.

— Вот и я, несмышленый, в тот год пошел не в более-менее безопасный для здоровья, чистенький проектный
отдел, а непосредственно в реакторный цех. У нас ведь самая лучшая в мире охрана труда...— с горечью
произнес кораблестроитель.— Так ведь всегда говорилось.
Работая мастером в реакторном цехе, очень сильно облучился. Полониевая радиоактивность. Страшная, знаете
ли, штука,— говоривший слегка прикрыл веки.
Ну, а облученный, он же, ясно,— на этом свете не жилец. Сразу одно за другим пошли вразнос сердце, печень,
почки, обменные процессы. А врачи, знай, свое твердят, то же, что сейчас чернобыльцам втолковывают. Это,
мол, все у вас возрастное... А какой у меня возраст в те годы? Неизлечимые болезни стали делать свое жуткое
дело. Разнесло меня до невозможности. Вес с шестидесяти восьми килограммов дошел до девяносто трех.
Пятьдесят четвертый размер на мне едва сходился.
В группе стало как-то особенно тихо. Не каждый день удавалось послушать искалеченных на секретных
объектах людей.
— Сильнейшее потрясение. Псориаз. Постоянные, дикие головные боли,— при этих словах Саранцева Ирочка
Вострецова невольно схватилась за голову.— Тахикардия. С нитроглицерином к семьдесят девятому году уже
не расставался. О Бутейко узнал случайно. Попали мне очень старые и затрепанные его лекции шестьдесят
третьего—шестьдесят седьмого годов.
Ну, естественно, поначалу-то я не поверил, что каким-то там особым дыханием можно черт те, что излечить.
Но, уже, как-то интуитивно уловив определенную потребность, начал заниматься по этим лекциям сам, как
смог...
На фоне тяжелых чисток стал обращаться к врачам. А те-то в методе ни в зуб ногой! Все на болезнь и возраст
валят,— Саранцев с ожесточением пристукнул кулаком по столу.— Давай меня еще больше лекарствами
пичкать. В результате развились сплошные аллергии. Полная непереносимость лекарств.
В кабинете сочувствующе заохали.
— И вот лежу я как-то в очередной раз в больнице,— после небольшой паузы продолжил нахмурившийся
Владимир Иванович.— А надо сказать, что с тысяча девятьсот семьдесят седьмого года я уже отлеживал в
больничных палатах по-крупному.
У нас такая шикарная больница была построена. На двенадцать этажей. Там и терапия, и хирургия, и урология.
Так я с моими болячками, кроме гинекологии, почти на всех этажах перележал. Врачи уже одного звука моей
фамилии боялись. Отлежу четыре месяца — меня ребята на день на работу свозят, чтобы не увольнять, и по
новой в палату.
И тут перед самым новым, восемьдесят третьим годом, ребята с работы мне в газетке бутылку принесли. Чтобы
не очень горевал на праздник. Личная жизнь моя к тому моменту, можно сказать, уже полностью расстроилась.
Устали и жена, и дочери. Ну вот, водка, вроде как, должна была праздник скрасить.
Разворачиваю я эту газетку. Оказался пятьдесят второй номер «Литературки». Ну, поздравления там с
наступающим. На задней странице, как обычно, свежие фельетоны. И вдруг мне бац по глазам статья «Еще раз
о методе Бутейко»!! — рассказчик даже прихлопнул в ладоши.— С внутренней дрожью прочитываю.
Оказывается, все еще вокруг метода идет полемика: внедрять его или закрывать... Люди, мол, едут к автору.
Получают облегчение. Но условия работы у автора ужасные. И надо, дескать, что-то со всем этим делом
решать.
А я-то, вообще, в глубине души еще с тех стародавних Бутейковских лекций был уверен, что самого автора
метода давно уже нет в живых. Что его постигла судьба многих русских ученых-первопроходцев.
И тут в газете адрес! Я сразу же после Нового года пробкой выскочил из больницы и на самолет. В самолете
терял сознание. Был астматический приступ. А снимать я их еще толком не умел.
Прилетаю в Академгородок. Стою на улице с ингалятором в руках, смотрю, женщина идет в светлом пальто. Я
к ней. «Скажите, как найти Бутейко?» А она в свою очередь спрашивает: «А где ты остановился?» И чувствую,
по ингалятору все обо мне понимает... Это, оказывается, была небезызвестная здесь многим больным Мария
Павловна. Она пациентов на квартиры устраивала.
«В гостинице»,— говорю. — «Это которая для академиков?,— усмехается.— От скуки там помрешь.
Пошли ко мне». Ну, уже дома Мария Павловна научила меня, что и как говорить о себе сверхзанятому
ученому. Попасть на прием ведь к нему очень многие желали. Составила мне протекцию.
Но и с протекцией, и с подсказкой мне пришлось нелегко,— Владимир Иванович потеребил рукой свои
усики.— Травля-то на Бутейко и в те годы не прекращалась! И вел он себя крайне осторожно...
«Мы случайными людьми не занимаемся. Нужны официальные направления, капнограммы...» — вот что он
заявил мне в самые первые минуты.

Но, узнав, что я жертва сильнейшего радиационного облучения, что прошел уже все муки официозно-
медицинского ада, все же смилостивился. Разрешил поехать с ним в аэропорт, он встречал своего

родственника, и по дороге побеседовать поподробнее.

— ...Ну и за тот час, что мы ожидали прилета самолета, Константин Павлович буквально сразил меня своей
мудростью. Большого опыта по излечению облученных больных у него еще не было. И Бутейко ничего не
гарантировал. Но заявил, что попробовать все же можно. Что хуже-то уж, конечно, не будет.
Спросил, есть ли среди моих родственников еще очень тяжелые больные, или я один такой. А у меня сестренка
в Челябинске от астмы заживо погибала. Прицепилась к ней эта зараза после коклюша и никак от себя не
отпускала.
«Вот и приезжайте ко мне с сестренкой через две недели,— пригласил в конце нашей беседы Бутейко.— А то я
завтра по делам улетаю. По приезде и полечимся».
Владимир Иванович сделал в своем рассказе небольшую паузу.
— Через две недели мы приехали в Академгородок уже с сестрой. И первые семь занятий Константин
Павлович провел с нами лично. А потом мы еще прошли десятидневный цикл у его бердского методиста.
В те времена Бутейко метод так подробно, как нам сейчас здесь Клара Федоровна, не разжевывал. Говорил
главное: «Закрой рот, не дыши как паровоз...» Но эффект от занятий был просто поразительный. Начал я с
паузы в три секунды. А уехал домой с паузой в сорок пять секунд! Были очень бурные чистки. На паузе
двадцать четыре секунды даже терял сознание. Бутейко сразу предупредил, что из меня на методе будут
выходить все принимаемые мной до этого лекарства. А я только преднизолона в те времена принимал до
тридцати таблеток в день!! Так что выходить из меня, конечно, было чему...
Саранцев побарабанил костяшками пальцев по крышке стола.
— Конечно, сейчас, вроде бы, легко говорить — вот, мол, выздоровел. Но это был длинный и тяжелый путь.
Чем меня тогда Бутейко покорил — своей масштабностью. Прямо-таки вселенской глобальностью своего
мышления!
Ведь на счет глубокого дыхания он относил и аллергии, и бандитизм, и астму, и растущую преступность. Все на
него списывал... И его непоколебимая вера хоть каким-то краешком передалась и мне. И вот эта-то
передавшаяся вера и полное отсутствие всяческой альтернативы сделали чудо!! Я, вкусивший всех «прелестей»
радиационного облучения, действительно встал на ноги!!!
Помогало мне и то обстоятельство, что метод ВЛГД, на мой взгляд, очень честный и бескомпромиссный.
Работаешь для здоровья — получаешь здоровье. Ленишься — снова впадаешь в болезнь.
Есть, конечно, в освоении метода и свои подводные камни, которые надо с достоинством преодолевать,—
Саранцев слегка склонил к правому плечу рано поседевшую голову.— Многие больные, например, ужасно
боятся встречаться со своим прошлым. И когда предупреждаешь их, что во время чисток будет происходить
нечто вроде ускоренного повтора их болезней, сразу же наталкиваешься на отказ.
А ведь метод-то основан на двух основных реакциях. Окислительно-восстановительных. Так что все в нем
вполне физиологично и объяснимо. Это самый настоящий путь к подлинному долголетию и абсолютному
здоровью. И разве можно тут панически бояться оздоровительных чисток?
Я, за время усиленных занятий с тысяча девятьсот восемьдесят третьего года по восемьдесят седьмой, шесть
раз «выпадал в осадок». И на двадцати двух секундах и на двадцати четырех. Хотя считается, что основные
чистки идут лишь на десятисекундных рубежах.
У меня на методе с такой яростью пошли накопившиеся камни из почек, что даже забили мочеточник. Даже
делали операцию. За четыре года я трижды побывал на больничном только по дерматологии. Через кожу
сплошным потоком выходили накопившиеся шлаки и яды.
Внимательно слушавшая северодвинского методиста Алевтина Михайловна со страхом передернула своими
полными плечами.
— Да вы особенно-то не пугайтесь,— уловил этот жест Владимир Иванович.— Не примеривайте на себя. Не
забывайте, что я был тяжело облученным больным. Такие ведь никогда не вылечивались. Многие коллеги по
цеху уже давно на два метра под землей гниют.
А поскольку я уже перешел в конструкторский отдел,— вернулся к основной теме Саранцев,— то даже
вычертил на три с половиной метра рулон со своими болезнями и их трансформацией на методе. И подметил
характерную деталь, что чистки, в основном, протекают через срок болезни, поделенный на десять... —
Алевтина Михайловна быстренько что-то записала в своей тетрадке.
На основе полученных опытным путем фактических данных стал прогнозировать эти процессы на будущее.
Сравнивал свои прогнозы с тем, что пишет, но этому поводу официальная медицина, и оказалось, что на
методе буквально все происходит наоборот!
Там, где у так называемых лечебников больной должен умереть, у Бутейко он почти столь же непременно
выздоравливает... Я кинулся к врачам. Как же это, мол? Что же это, мол? Объясните!.. Но первый же мой опыт
общения с эскулапами показал, что метод они совершенно не воспринимают.

Кардиолог мне нудно твердил: скажи, где начинается, а где кончается сердце, тогда я приму метод... Гематолог
просил указать, где начинается, а где кончается печень... И после вот такого бесполезного общения у меня
возникло жгучее желание помочь больным людям. Ведь помощи от упомянутых выше «врачей» они сроду
никакой не дождутся. И стал я тогда практиковать...— Владимир Иванович помял пальцами подвернувшийся
под руку дневничок.— Естественно, бесплатно. Ну и убедился, что добрая слава — она тоже с длинными
ногами бывает.
Не только местные, северодвинские страдальцы ко мне потянулись. Приезжали из других городов. Из Казани,
Новофранковска, например. Летом восемьдесят девятого я приехал опять к Бутейко — подновить знания.
Получил справку методиста. А во время повторного приезда в январе девяностого года получил уже
постоянное удостоверение.
После этого я окончательно уволился с работы и перешел в нашу медсанчасть. Для того, чтобы доказать
местным врачам пользу метода, по договору медсанчасти с одной из проектных организаций организовал
обучение методу практически одной четверти личного состава этой полутысячной конторы. Теперь остальные
триста восемьдесят ее членов ждут, не дождутся своей очереди... А всего с августа девяностого по январь
девяносто первого через мои руки прошло пятьсот восемьдесят пять больных. Из бывших больных формирую
себе помощников. Таких, например, как Галина Николаевна,— Саранцев указал рукой на коротко
подстриженную женщину в цветастой кофточке, скромно сидевшую справа от него.
...Миловидная спутница северодвинского методиста, не спеша, встала с ним рядом.
— Раньше меня к Владимиру Ивановичу на занятия попал мой брат,— она с глубокой благодарностью
взглянула на
засмущавшегося вдруг Саранцева.— А брат мой страдал от страшнейшего псориаза! У него выпали волосы.
Буквально гнило и осыпалось все тело. От него шел непереносимый запах. На работу ему приходилось ходить,
фактически, в целофановом мешке. Никакая другая одежда уже не выдерживала. Где он только ни лечился и
чего ни делал! От безысходности начал пить горькую. А у него семья. Двое детей,— вспоминая о прошлом,
Галина Николаевна смахнула нечаянную слезу.
И после шестого занятия у Владимира Ивановича брат сказал дома: «Я просто по-настоящему ожил! Я до
ужаса поверил этому мужику!!» Восприявшая духом жена брата ему помогала. Восстановились выпавшие
волосы. Прямо на глазах начала очищаться кожа.
На занятия по методу брат попал в мае, а уже летом, впервые за последние годы, стал ходить на даче раздетым
до пояса. А то ведь стеснялся соседей. Страшно было раздеться на пляже.
Галина Николаевна еще раз поднесла розовый платочек к повлажневшим глазам.
— Ну, после боратовых успехов на методе и я к Саранцеву собралась. Надо сказать, что перед этим трижды
сходила к экстрасенсу. У меня и сердечное заболевание, и печень, и желудок совсем плохие. Только после
экстрасенса все, как было, так и осталось...
У Владимира Ивановича мне пришлось попотеть. У такого методиста не схалтуришь. Работала в методе на
совесть. Чистки шли очень тяжелые. До слез. Но сердце стало намного лучше. Заработал кишечник. Гастрит
начал проходить. Позже повела к Владимиру Ивановичу и своих детей. Стала помогать ему в работе. А теперь
вот он привез меня сюда...— Галина Николаевна тихо опустилась на стул.
— ...Ну что же,— Озерцова взглянула на часы.— Вот и прослушали мы с вами нехитрые, но такие
поучительные истории. Безусловно, Владимир Иванович Саранцев,— она посмотрела на северодвинца,—
приносит очень большую пользу своим землякам, помогая крайне тяжелобольным людям. Сам будучи,
фактически, смертником, он поверил в метод, и метод отблагодарил его, оставив жить на этой земле.
Саранцев боролся при помощи метода с последствиями радиоактивного облучения почти девять лет назад. И
победил. Но кто знает про его победу? Да почти никто!! Метод по-прежнему жестоко глушится официальной
уколо-таблеточной медициной.
В мае девяностого года уже не методист-самоучка, а дипломированный врач-терапевт с тринадцатилетним
стажем, о котором я вам рассказывала, киевский доктор Новосельцев провел официальную апробацию метода
ВЛГД на чернобыльских ликвидаторах в Киевском радиологическом центре.
Получил невероятный успех, все соответствующие документы с печатями! Но спросите: многие ли
чернобыльцы знают об этой успешной апробации? Увы, очень и очень немногие.
— Скажите, а есть ли какое-либо различие между занятиями этого доктора Новосельцева и занятиями здешних
методистов?. .— заинтересованно подняла руку Алевтина Михайловна.
— Вообще-то, Константин Павлович стремится привести все к единому знаменателю, чтобы не было
разночтения...— осторожно начала отвечать на щекотливый вопрос об одном из наиболее талантливых своих
учеников Клара Федоровна.— Суть ведь метода у всех, его преподающих, одна и та же — постепенное
уменьшение глубины дыхания.

Но Бутейко старается не подавлять полезной' творческой инициативы. Поэтому определенное отличие от
здешних занятий у Владимира Анатольевича Новосельцева, безусловно, имеется. Более того, сам он в
интимных разговорах,— она несколько понизила голос,— в кругу наиболее близких друзей поговаривает о
совершенно новой школе преподавания метода ВЛГД. Ему видятся абсолютно новые горизонты применения
метода. Наверное, поэтому он и не побоялся сразиться даже со СПИДом...
Однако оговорюсь еще раз,— Озерцова снова стала говорить громче,— доктор Новосельцев необычайно
одаренный, творческий человек. Такие постоянно что-нибудь ищут. Но лучше, как говорится, иметь уже
сегодня проверенную синицу в руках, чем пока что все еще экспериментального журавля в небе.
А что касается самородков,— Клара Федоровна слегка поджала губы,— так у нас их и здесь, в Академгородке
хватает. Вот, к примеру, где-то полгода тому назад некогда смертельно больная тридцатисемилетняя женщина,
которой врачи категорически запрещали рожать, родила на методе чудесного ребеночка. В честь Бутейко
Костей его нарекли. Константин Павлович в качестве крестного отца самолично с ним в церковь отправился. И
меня, рабу божью, за крестную пригласили...
Смотрела я, как священник мальчонку в купель головой окунает, и вспоминала рассказ его мамаши о том, что с
ней в роддоме вытворяли. Главврач топал ногами и, потрясая списком из двадцати пяти ее прошлых, по их
мнению, неизлечимых болезней, не просил, а категорически требовал от Людочки Соколовской произвести
кесарево сечение!
«Вам нельзя рожать! Вы умрете сами и своего ребенка погубите!!»— слюной брызгал. Но Людочка родила. Да
еще как. На методе ВЛГД абсолютно безболезненно!!! И ничего, тот рыкающий главврач, предсказывавший
стопроцентную трагедию, не уволился. Не подал в отставку. И не кинулся к Бутейко перенимать драгоценный
опыт. Напротив, он сейчас особо зорко следит за тем, чтобы ни одна «своенравная» Бутейковка не переступила
больше порог много лет возглавляемого ИМ учреждения!
Сидевшие в комнате женщины возмущенно заохали.
_ Ну, хорошо еще, что ему в лапы попалась Соколовская. Крепкий орешек. Методист, отсчитывающий свое
знакомство с Бутейко аж с восемьдесят четвертого года. Такую, как говорится, ломом не перешибешь. У нас
ведь очень много методистов, но рискнувших преподавать метод нашим академгородковским «яйцеголовым» в
их институтах практически нет. Тяжко иметь дело с твердокаменными учеными.
Людочка провела в научных институтах более сотни больных и предоставила Бутейко толстенный журнал с
ярко положительными отзывами! Тоже у человека талант убеждения на методе прорезался. Она, кстати, тоже
числится у нас в неких оппортунистах. Тоже свою школу преподавания метода отстаивает, во многом, между
прочим, сходную с новосельцевской школой.
А если бы к тому главврачу на расправу привезли мягкотелую женщину...— Клара обвела пытливым взором
восторженно слушавшую ее группу.— Никогда бы ей никакого ребеночка не родить! Искромсали бы. Изрезали.
И все бы на ее же болезни списали...
В комнате повисла гнетущая тишина.
— В общем, гонений на метод, как видите, и сейчас еще хватает,— продолжила Озерцова,— Так что и битв, и
сражений за новый образ жизни и на вашу долю с лихвой хватит. Но я надеюсь на вас,— она сделала рукой
приглашающий к выходу жест.— Ведь и мы, методисты, и вы, наши больные, одно единое целое. И выжить мы
можем только все вместе. В совместной борьбе. Всего вам доброго!
Пишите мне хотя бы раз в квартал или в полгода отчеты о своем самочувствии. Звоните. Больших всем вам
успехов. И самого-самого крепкого здоровья на легком неглубоком дыхании! Счастливой вам дороги домой!..
Клара медленно, не спеша, закрыла дверь кабинета за последним своим больным.
Все! Окончен цикл обучения, и разлетятся теперь ее питомцы по своим насиженным местам. Что ждет их там?
Как встретят «родные» участковые врачи? Поддержат ли на новом пути к здоровью? Или, как это еще
частенько бывает, охают его напропалую... Трудно сейчас было предугадать. Но одно Клара знала совершенно
четко — опустевший только что кабинет покинули уже не просто робкие, боящиеся любого врачебного окрика
больные. Его покинули бойцы. И они, как смогут, будут драться за свое выздоровление. И дай им Бог победы в
этой нелегкой схватке! Она осторожно повернула в замке ключ и уверенным шагом направилась в
диспетчерскую. Ее, как и всегда, поджидала уже вновь сформированная группа.
Новосибирск 1988—1992 гг.