Джемма не спала почти всю ночь, ранним утром они должны были стартовать, и эта мысль - о поездке неизвестно куда, неизвестно к кому мучила ее страшно. Ладно бы она ехала одна, но у нее на руках двое очень нездоровых людей, да еще …любимых. Она только этой зимой, впервые в жизни поняла значение этого слова, слова, которое она много раз встречала в книгах, принимала его, как что-то экзотическое, но совершенно не пускала в сердце. А вот теперь… Этот беспомощный мужчина и эта странная девочка с изуродованным тельцем, но цельным, стальным характером вошли в ее душу сразу, заняли там все до последнего уголка, и Джемма вдруг поняла - без них ей жизни нет. И вот теперь, ворочаясь на горячей подушке, глядя в невидимый потолок воспаленными от бессонницы глазами, она не думала о себе - только о них. И когда рассвет прощупал своими трепетными лучами занавески, и они чуть посветлели, пропуская холодный свет, Джемма вскочила, потерла лицо, прогоняя муть и слабость, включила свет, и аж присела от неожиданности. Где- то далеко загрохотал гром. Накатами, сначала почти неслышно, потом громче волны непривычного звука, вызывающие тревогу своей неясностью, непривычностью зарождались далеко за озером, и проникали в их спокойный мир, рушили тишину.
- Видишь, Вареник! Уже началось! Там такое творится, ужас, говорят народ встал стеной. Высшие подняли армию, но армия тоже против них, два квартала их Города превратили в руины. Давай-ка, поторапливайся. Аэрон не пойдет, в воздухе опасно, сначала поедем на больничной машине, потом на катере по озеру и реке, а там - не знаю. Мать говорит, что что-то придумает, ей можно верить. Не спи!
Когда Джемма, наскоро накидав на себя какую-то одежду, повязав платок, так чтобы скрыть плохо расчесанные кудри, выскочила в коридор, носилки, на которых, вытянувшись во весь рост лежал Эдванс, уже стояли у дверей. Два матерых молодца, Джемма видела их в клинике, спасатели, похоже, тихо переговаривались, выглядывали в полуоткрытую дверь, ожидая машину. Леся стояла у входа, судорожно вцепившись в ручки своей коляски, ноги у нее дрожали от напряжения, но садиться она не хотела, искала глазами кого-то, и, увидев Джемму, облегченно вздохнула, обмякла, чуть не упав, и в ее темных круглых глазках заблестели слезы.
- Дже! Ну почему ты не шла? Я думала, что ты не хочешь ехать с нами, испугалась знаешь как? И папа!
Джемма подскочила к девочке, обняла ее, крепко прижав в груди, аккуратно усадила на коляску, поцеловала в темечко.
- Все хорошо, малыш. Я здесь, и мы с тобой не будем пугать папу. Сейчас придет машина, погрузим твой рюкзачок, мы же с тобой вчера все упаковали, ничего не забыли? И Мумушку? Ты Мумушку не забыла, главное? А, маленький?
Леся сразу успокоилась, потянула на себя рюкзак, открыла боковой карманчик и вытащила смешную мохнатую коровку и мягкими войлочными рогами и круглыми глазищами в обрамлении густых рыжих ресниц. Эту игрушку Джемма вчера привезла ей из города, сама влюбившись в мягкое чудо, и Леся больше уже не выпускала ее из рук.
- Не… Вот она. С нами!
Джемма вдруг поймала взгляд Эдванса. Он чуть приподнялся на локтях и внимательно смотрел в их сторону. Легкая улыбка чуть касалась его губ, и с его лица на какое-то мгновение стерлась невидимым ластиком привычная маска равнодушия, страдания и боли.
- Пора!!! Машина пришла. Вареник, лезь в кузов, проверь там все. И живее, отпусти там боковые лавки, у нас есть еще пассажиры.
Джемма влетела в машину, не ожидая от себя такой прыти, заметив мимоходом, что за рулем сидит Лье, и на лице его странное, непривычно ошалевшее выражение. И, на секунду ослепнув от яркого света, осветившего крытый кузов, и привыкнув к нему, увидела две фигурки, жавшиеся к дальней стене.
- Привет… Не узнаешь?
Джемма подошла ближе. Взрослая, немного печальная женщина с бледным лицом, намечающимися морщинками у глаз, со скорбно поджатыми губами и шрамом, наискось пересекающим ее впалую щеку, крепко обнимала, закутанную в платок, немолодую женщину. У обеих были удивительно знакомые глаза. Особенно у старшей - брюнетки с седыми прядями. Сария! Господи! Почти старушка…
- Узнала. Вот видишь, как безжалостна жизнь… И быстра…
- Сария, а где Фина? Ты что, оставила ее этим людоедам?
Джемма начала было эту фразу, и уже на ее середине поняла, какую глупость она сморозила. Фина сидела перед ней… Измученный ребенок, вдруг ставший взрослым.
… Машина притормозила у причала. День уже вовсю догорал, звуки взрывов и выстрелов почти стихли, то ли все закончилось, то ли они уехали так далеко, что их было не слышно, но ощущение тишины и покоя просто снизошло на этот берег - широкий, с белым чистым песком, слегка подернутым инеем - в вечеру похолодало.
- А там совсем зима, Вареник, снег лежит. Ты снег видела когда-нибудь? Нет? Ну, увидишь. Надеюсь, мама привезет что-нибудь теплое, а то, пока доедем, дадим дуба. Давай, выгружаться будем. Катер у причала.
Джемма спрыгнула на песок, подождала, пока молодцы опустят коляску с разморенной от сна Лесей, покатила ее к причалу. Катер качался на волнах, огромный и белоснежный, как в каком-то кино, которое они смотрели по выходным в лаборатории, и все это было настолько нереальным, что пугало. Какие-то люди ловко и быстро грузили их вещи на борт, потом втащили носилки и утянули их куда-то внутрь так легко, как будто на них лежал не живой мужик, а кукла. Сария, опираясь на руку дочери с трудом поднялась по трапу, и сразу опустилась в кресло на палубе, как будто лишилась сил…
- Они там их в пустом сарае держали, не кормили почти. Эта срань хотела девчонку в жены взять, а та уперлась. Он ее избил всмерть, руку сломал, говорят плетью отходил, как козу. Лье, как узнал, там пол селения покрушил, своих привел, там бойня была жуткая. Ну и пошло… Вроде оттуда. Высшие этого Гурия пестовали, агроклан из них делали. Короче, ладно.
Кая курила, наблюдая за погрузкой, потом бросила сигарету, подтолкнула Джемму.
- Пошли, отплываем.
- А Фелония? И этот? Санг?
Кая быстро глянула в лицо подруги, бросила
- Старуха, вроде, сама в озеро бросилась. От злобы сдохла. А остальные… Ничего не знаю, да и плевать на них. Вперед!