Первоначально создаётся впечатление, что упомянутая в заглавии пьесы «пучина» - это карточная игра, стихия азарта, из которой невозможно выбраться.
В самом начале первой сцены прозвучит обсуждение пьесы В.Дюканжа и Ш.Дюно (встречала разные варианты написания имени второго автора) «Тридцать лет, или Жизнь игрока». Пьеса ставилась в Москве с 1829 года (напоминаю: «Пучина» написана в 1865 году, а действие первой картины происходит «около 30 лет назад»), о ней написано немало (рассказывают, к примеру, что М.Ю.Лермонтов, посмотрев спектакль, был потрясён игрой П.С.Мочалова и постановкой в целом). И можно подумать, что и пьеса Островского будет посвящена человеку, затянутому в подобную «пучину», только расскажет об этом с сугубо реалистических позиций. Но нет, пьеса Александра Николаевича вовсе не об игроке.
Однако у настоящего, большого писателя ничего не может быть «просто так», и думаю, что не случайно мелодрама Дюканжа помянута в самом начале. Краткое содержание её было опубликовано в «Северной пчеле» сразу после премьеры в Петербурге с указанием: «Эта мелодрама принадлежит к самым ужасным из зрелищ сего рода, игранных на парижском театре Порт Сен-Мартен». Описание завершается фразой: «Занавес опускается. Зрелище ужасное и тягостное!»
Интересно, что во французской пьесе тоже большие временные интервалы между актами – по 15 лет. История нравственного падения Жоржа де Жермани начинается с проигрыша приданого невесты и кончается попыткой убийства и ограбления сына (естественно, не узнанного отцом), после чего герой, бросив в огонь коварного друга, «сам предает себя в руки правосудия». Конечно, Кисельников не проигрывает приданого невесты, а лишается его по иным причинам, но вот в конце ведь тоже едва не становится детоубийцей (правда, не в физическом, а в нравственном смысле).
Мелодраму у Островского обсуждают купцы (и восхищаются: «Уж точно что уважил. Не жаль деньги заплатить») и студенты, критикующие её: «Сухая пьеса. Голая мораль», «Все эффекты, все ужасы нарочно прибраны, как на подбор», «Какая это пьеса! Это вздор, о котором говорить не стоит». Но дальше прозвучит несколько неожиданное умозаключение: «"Чёрт не так страшен, как его пишут". Чёрта нарочно пишут страшнее, чтоб его боялись. А если чёрту нужно соблазнить кого-нибудь, так ему вовсе не расчёт являться в таком безобразном виде, чтоб его сразу узнали». Студенты посмеются («Да, это правда»).
А мы вдруг увидим, что этот самый «чёрт», заманивающий в «пучину», может быть и очень даже симпатичным и милым.
Кисельников не просто наслаждается жизнью и свободой («Удивительный вечер! Воздух какой! Что за нега! Я теперь, когда стал свободным человеком, весь отдаюсь природе, наслаждаюсь ею вполне. Вы этой прелести не знаете, вы люди учёные, занятые»). Он скажет: «Теперь у меня голова занята… Ну, просто, я влюблён без памяти».
И влюблённый молодой человек не хочет видеть и понимать, что предмет его обожания – просто глупенькая купеческая дочь. Она, вероятно, хороша собой, но совершенно не может разговаривать, односложно отвечая о любимых занятиях («Вы чем изволите заниматься?» - «Обыкновенно чем барышни занимаются. Я вышиваньем занимаюсь». – «Что ж вы вышиваете?» - «Что на узоре нарисовано: два голубя». «А ещё чем? Неужели только одним вышиваньем?» - «Маменька, что же мне ещё ему говорить?»). Её любимое развлечение – игра в фанты («В фантах можно с девушками целоваться»). А по-настоящему любить и чувствовать она попросту ещё не выучилась. Не может сказать, любит ли жениха (маменька подскажет: «А ты скажи: "Столько, мол, люблю, сколько мне следовает"»). Обмолвится, правда: «Как же я могу про свои чувства говорить посторонним! Я могу их выражать только для одного своего жениха». Но маменька тут же пояснит: «Вы про любовь-то напрасно. Она этого ничего понимать не может, потому что было моё такое воспитание», - а замуж идёт, «так как было согласие моё и родителя её, вот и выходит».
Уже много позже не невеста – жена скажет Кисельникову: «Тятенька-то думал, что ты — деловой, что ты — себе на прожитие достанешь». А сейчас «тятенька» всячески «привязывает» жениха к дочери: «Вот и жених. Где это ты запропал? Посмотри, невеста-то уж плачет, что давно не видала». - «Ах, что вы, тятенька! Даже совсем напротив». – «А ты, дура, нарочно заплачь, чтоб ему было чувствительнее». Но влюблённый жених этого не видит и не слышит, а только умиляется: «Какова скромность!.. Какая простота! Какая невинность!»
Не видит он и истинной цены её родным и знакомым: «Добрые люди, друг мой, добрые люди; ты критику-то оставь. Они — люди неучёные, это правда; зато сердце у них лучше нашего». А что же на самом деле представляют собой эти «милейшие и самые простые люди»? Может быть, ещё можно просто улыбнуться, слушая «пасторальные» речи чиновника Переяркова («Солнце склоняется к западу, мирные поселяне возвращаются в свои хижины и свирель пастуха…»), а возможно, и согласиться с Кисельниковым («Ну, уж это нужно ему извинить… Люди семинарского образования всегда склонны к риторике»). Но ведь дальше будут даже страшноватые поучения его и отставного военного Турунтаева, услышавших о желании Погуляева стать учителем: «Ребятишек сечь? Дело! Та же служба. Только как вы характером? Строгость имеете ли?» - «Пороть их, канальев! Вы как будете: по субботам или как вздумается, дня положенного не будет? Ведь методы воспитания разные. Нас, бывало, всё по субботам». И потом – однозначный вывод: «Нет, вы не годитесь в учителя, и в военную не годитесь — я по глазам вижу». А ведь мы ещё не знаем, как они поспособствуют разорению и самого Кисельникова, и его будущего тестя…
Но Кисельников не придаёт значения этим речам. Его не смущает, к примеру, что, расспросив его друга и выяснив, что у него «состояния нет», будущий тесть безапелляционно заявит: «Плохо. Значит, вы моему зятю не компания», - да и вообще не волнует отношение Боровцова к дружбе: «Оно конечно, без товарищев нельзя; только уж женатому-то надо будет от них отставать; потому от них добра мало».
Конец первой сцены наполнен пророчествами, которые, увы, окажутся верными, хотя Погуляев и скажет другу: «Прощай! Я первый буду рад, если мои слова не сбудутся». Он попытается открыть глаза Кисельникову, вернув его на грешную землю: «Да это чёрт знает что такое! Это — безобразие в высшей степени!» «Это тебе потому кажется безобразием, что ты совсем отвык от семейной жизни». – «Да какая ж это семейная жизнь? Это — невежество и больше ничего». – «Так вдруг тебе показалось, а ты вглядись хорошенько».
И будет подлинное пояснение: «Не вглядеться, а втянуться нужно; я понимаю, что можно втянуться, только потом уж и не вылезешь. Если уж тебе пришла охота жениться, так бери девушку хотя не богатую, да только из образованного семейства. Невежество — ведь это болото, которое засосёт тебя! Ты же человек нетвёрдый. Хоть на карачках ползи, хоть царапайся, да только старайся попасть наверх, а то свалишься в пучину, и она тебя проглотит».
Вот оно – то самое «зрелище ужасное и тягостное», о котором уже шла речь, и наполнено оно не мелодраматическими ужасами, а чертами самой обычной, реальной жизни. И именно это ожидает «нетвёрдого человека» Кисельникова.
Семнадцать лет спустя матушка его станет рассказывать: «Семья, батюшко, да родные Кирюшу сгубили». А дочь будет недоумённо спрашивать Погуляева, сказавшего, что её «папеньку знал молодым, красивым»: «Разве он был когда-нибудь молод?.. Я никак и вздумать его не могу, чтоб он был молод».
А как это произойдёт? Об этом речь впереди.
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
"Путеводитель" по пьесам Островского здесь
