Марина проснулась к тому времени, когда началась утренняя суета. В кабинет к Марку то и дело заглядывали медсестры. И кабинет утратил сходство с домом, превратился в проходной двор. Сюда все входили без стука. Марина на диване вопросов не вызывала. Все привыкли к тому, что к Марку тянется народ – знакомые и знакомые знакомых. И все надеялись на помощь, и почти всегда ее получали. Капельн-ицы, уколы, обследования – Марк прекрасно понимал, как трудно бывает пробиться к врачам, и как дорого время при той или иной болезни. Но он был не всесилен, и н всех его не хватало.
— Как рука? — спросил он, видя, что Марина проснулась, и сидит на диване, и пытается руками, без зеркала и расчески как-то поправить волосы.
— Когда гипс наложили, почти не больно стало.
Он кивнул:
— Так что все-таки у тебя случилось, можешь сейчас, на свежую голову объяснить?
Марина раздумывала, но не долго – несколько секунд. Всей правды открыть этому человеку было невозможно. Она никогда не стеснялась того, что работает у шеста, но почему-то не могла сказать об этом именно Марку. Язык не поворачивался. И про Павла тоже не могла – ведь с иной точки зрения получается, что она его обокрала. Она, Марина, еще и воровка. И тогда ее в два счета отсюда выгонят.
Начало здесь:
— Понимаете, — сказала она после паузы, — Ко мне случайно попала одна вещь. Она очень опасная. И меня сейчас ищут. А если найдут, то, наверное, у-бьют…
— Сказочка из девяностых, — он вздохнул, — Какая у тебя там вещь, надеюсь, не граната?
— Нет-нет… Так… Для всех других ерунда… Говорить не о чем…. Я вам очень благодарна, что вы…
— Ладно, — когда начинался рабочий день, времени у Марка было особенно мало, — Короче, ты хочешь остаться здесь? Сегодня освободится место в женской палате, могу тебя положить на несколько дней. Вообще-то с переломом руки мы не кладем, но ладно, напишем тебе какие-нибудь осложнения. В девять у нас обход, бабушку заберут сразу после обхода, двести шестая палата, запомнишь? Второй этаж… Короче, поднимешься и скажешь на посту, что я прислал. Больше мне пока некогда с тобой возиться. Да, еще… У нас на первом этаже есть буфет, аптека и киоск, где можно купить разную фи-гню вроде зубной щетки. Все понятно?
Марина кивнула, и даже руки к груди прижала:
— Спасибо вам, большое-пребольшое….
— Ну всё, давай…
И Марк стремительно вышел из кабинета.
Официально смена его уже закончилась, но никогда он не уходил минута в минуту, всегда находились дела. Когда он вновь заглянул к себе, чтобы переодеться – Марины уже не было, значит, она перебралась в палату. Сегодня у Марка был выходной, но он знал, что, поспав несколько часов, к вечеру снова приедет в больницу. И не только ради Марины. У него были тут пациенты, которых он оперировал. И среди них – сложные случаи. Он не то, чтобы не доверял словам других медиков, что все в порядке. Марк всегда хотел убедиться в этом сам.
Но прежде, чем добраться домой, ему нужно было еще заехать к Ксении, посмотреть ее сына. Хотя лечение детей никоим образом к нему не относилось, отказать этой женщине он не мог.
С Ксенией он был знаком давно, и хотя он всегда старался дистанцироваться от пациентов, с ней у него сложилось что-то вроде дружбы. И это – черт побери – шло вразрез со всеми его правилами. После Вероники он сам себе дал слово, что не будет больше в жизни его ни друзей, ни любимых женщин. Знакомые, приятели – но не более того. Но как получилось – так получилось.
В первый раз в дом Ксении он попал, еще когда работал медбратом на «скорой». У нее тогда последние свои месяцы доживал дедушка, или «адский папаша», как она его называла. Это был крест всей семьи, отравивший жизнь не одному ее поколению. Когда-то бабушка его безумно любила – он был красив, остроумен, способен на широкие жесты. Словом, казался ей ярче всех мужчин, которых она знала. И при этом он пил и изменял ей при каждом подвернувшемся случае. И бабушка, не знавшая ни одной спокойной минуты, ушла молодой, ей и сорока лет не было.
После этого «адский папаша» по наследству перешел дочери. Запо-и его становились все более тяжелыми. Он уже бывал опасен, в припадках гнева крушил все вокруг. Его пытались лечить, клали то в одну наркологию, то в другую, но помогало ненадолго. А потом у него случился тяжелый перелом, дело кончилось операцией. В больнице всем было ясно, что «с головой у дедушки плохо», и Ксения не узнавала свою мать, которая ухаживала за больным. Мать осунулась, постарела, у нее затряслись руки. Если слег любимый человек – ухаживать за ним – это тоже испытание. А мать своего отца ненавидела.
Ксения прибегала в больницу, приносила передачи, мать выходила к ней на лестничную клетку.
— Представляешь, — делилась она, нервно закуривая, — Его врачи заставляют вставать, ходить – нельзя иначе, нужно разрабатывать ногу. А он обзывает всех врагами, твердит, что ему с операцией напортачили, и он теперь будет только лежать…. Ксюшка, поверить не могу, что мне теперь из-под него до конца жизни горшки выносить…А куда денешься? Но он меня добьет. Я уйду, как мама ушла…
И Ксения не выдержала.
— Не мучайся так, я его к себе заберу, — сказала она, — У меня сил больше, я справлюсь, ничего. Я просто хочу, чтобы у меня мама была — и сейчас, и потом. Лучше за дедушкой ухаживать, чем лишиться матери…
И из больницы старика перевезли к Ксении. Позже Марк понял, она всегда всё тяжелое брала на себя. Разведенная, с двумя маленькими сыновьями, она безропотно стала ходить за стариком. И относилось к этому более, чем добросовестно. «Скорую» она вызвала, потому что у деда прихватило сердце.
Марк увидел молодую еще женщину с тонкими чертами лица, с тревожными и печальными глазами. Дети играли в соседней комнате. А она стояла у постели больного, с тетрадью, где вела что-то вроде дневника. Записывала давление, температуру, лекарства, которые давала деду.
Фельдшер успокоила – ничего страшного, после укола все будет в порядке.
— Как вы хорошо за ним смотрите, — не удержалась она, — Ишь, вон, во всем белоснежном лежит.. Вы б знали, сколько я видела семей, где молодые ногами перебирают, не дождутся, пока старшее поколение уйдет…Бабушка нас вызовет. Мы ее отхаживаем. А внучок или внучка головы от компьютера не повернет.
Губы Ксении чуть дрогнули, и Марк понял, что и в этой семье не все так просто. Потом молодая женщина стала расспрашивать фельдшерицу о пролежнях, Марк рассматривал комнату.
На всем лежала печать некой несовременности. Книжные полки — в то время, как многие избавляются от обычных книг, предпочитая электронные. Хорошее пианино – но это раньше детей сплошь и рядом отдавали в музыкальные школы, а сейчас это вышло из моды.
Словом, много было квартир, много семей, в которых он побывал в то время, а эта запомнилась.
Потом знакомый попросил его посмотреть женщину, которой врачи поставили скверный диагноз. Марк уже давно привык к тому, что к нему часто обращаются не по специальности. Да, он хирург, но кто-то в шутку прозвал его «рыцарем медицины», поскольку народ, понимая, насколько это грамотный и вдумчивый врач, идет к нему с любыми хворями, как к земскому доктору.
Когда к нему привели Ксению, он узнал ее, и ему искренне захотелось ей помочь. К счастью, тяжелый диагноз оказался ошибочным, и он увидел, как засияли ее глаза, какой груз упал у нее с души.
— Я не так беспокоюсь, сколько мне жить, как о мальчиках. С кем они останутся, если что, — говорила она, доставая кошелек.
Ей и в голову не приходило воспользоваться блатом «по полной», не заплатить. А он не мог взять у нее деньги – ведь он видел, как бедно она живет. Пианино – не в счет. Они чуть тогда не подрались в этот день. Она пыталась засунуть купюры ему в карман халата, а он удерживал ее руки.
Марк дал ей свой телефон, наказав обращаться, если что. Но Ксения звонила ему редко, только если случалось что-то действительно тяжелое, и участковый не мог помочь. Они перешли «на ты». И как-то Марк, смеясь, сказал ей, что она напоминает ему ту женщину из книги, которая звонит пожарным со словами: «Извините, у меня горит дом. Не будете ли вы так любезны заехать, если случайно будете проезжать мимо?»
Ксения откуда-то узнала его день рождения, и всегда приносила подарок, и оставляла в больнице – ему передавали. Она боялась отнять у него лишнюю минуту. А он про ее день рождения всегда забывал. Но теперь у нее болел сын, и вчера, хотя не было еще явной угрозы, мальчик очень не понравился Марку. Он ненавидел эти свои предчувствия, но ничего не мог с ними поделать.
Уже выходя из машины, он увидел Ксению у окна. Значит она выглядывала его, значит – совсем беда. У него при себе был саквояж, кем-то ему подаренный, старинный докторский саквояж, набитый лекарствами. И лестницу он одолел в несколько секунд.
Ксения ждала его у открытой двери:
— С утра дышит очень тяжело, — сказала она торопливо, опуская приветствия, — И к-ашель с кр-овью…
Осмотрев мальчика, он поднял на нее глаза:
— В больницу не хочешь?
— Если самый край и без этого не обойтись… Но может, еще можно попробовать дома.
— Тащи швабру или лыжную палку.
Скотчем, который у него всегда был с собой, Марк примотал палку к спинке кровати. Поставил капель-ницу. И сидел, держа Алешу за руку, слуш-ая пульс. Мальчик дремал, у него был сильный жар. Время шло, Марк сменил лекарство. И когда уже заканчивалось и оно, Алеша открыл глаза.
Ксения все это время стояла в изножье кровати. И сын ей слабо улыбнулся. Они понимали друг друга без слов. Ее движение подбородка значило – как ты? Его кивок в ответ – ничего, держусь…
— Я заеду вечером, — сказал Марк, вставая, — Если не станет лучше. Значит все-таки – в больницу.
Теперь он хотел только одного – рухнуть в постель, и чтобы телефон не звонил хотя бы несколько часов.
**
Павла Уколова в городе знали как бан-дита. Нет, теперь он был почтенным бизнесменом, но люди средних лет и старше хорошо помнили прошлое, когда братья Уколовы сначала крышевали район, а потом стали птицами высокого полета, без них уже ни одна крупная сделка на сером и тем более, черном рынке, не совершалась.
Александр ушел рано, вернее, ему в этом помогли, и Павел знал, что те же люди ждут не дождутся его кончины. А если у них будет шанс, то они ее и поторопят. У него имелся свой бизнес – он рулил фирмой, строившей коттеджные поселки. И хотел заниматься этим прибыльным делом еще долго, а не лежать рядом с братом. Хотя у того и было лучшее место на кладбищенской «Рублевке». Целый мавзолей. И площадка, огороженная тяжелыми железными цепями обозначала границы семейного участка, где в дальнейшем будут захоронены все Уколовы.
Павел знал, что ему нельзя оступаться – этим тут же воспользуются. Только что на новый срок был переизбран старый губернатор. А у Уколова не складывались с ним отношения. У губернатора имелся свой человек, близкий, которому он хотел бы передать ту долю «пирога», которая сейчас принадлежала Павлу. И он вполне мог это сделать — учинить столько препятствий, что бизнес Павла развалился бы, а сам он в лучшем случае оказался бы за решеткой.
Но Уколов готов был начать войну даже с таким сильным противником. Имелся у него компромат на губернатора, да такой, что иной западный чиновник, не задумываясь свел бы счеты с жиз-нью, лишь бы не переживать пороз. Здесь, конечно, до такого не дойдет, но и кресло свое губернатор потеряет, это как пить дать.
И, прежде чем, переходить к открытым действиям, хотел Павел показать противнику крошечку того компромата, что у него имеется. Если бы речь шла о звере – это был бы кончик хвоста. Но и того довольно. Эта информация и была на той чер-товой флешке, которую сп-ерла эта девка трижды кл-ятая…
Из рук в руки одному человечку должен был Павел передать эту серебряную фитюльку, и она бы дошла куда надо. А потом…Нет, конечно, основной материал оставался у Уколова, и никто не видел его, кроме самого Павла и его ближайшего помощника. Но и записи на флешке хватило бы для грандиозного скандала – если бы кто-то решил ее обнародовать.
Павел покрывался холодным потом и скрежетал зубами. Ведь эта девка будет носить изящную вещицу с собой, рано или поздно сунет ее в компьютер. Ой, а что это здесь, ну-ка гляну… А потом и другим покажу… И все тогда, пиши пропало. Тогда место рядом с братом покажется тихим и обетованным, по сравнению с тем, что его Павла ждет.
Если бы удалось захватить девку, когда она еще запись не смотрела – тогда можно было бы и оставить ду-реху в живых. Но, судя по тому, что она как в воду канула – тайна уже стала ей известна. И оставалось одно – и ее саму, и тех, кто с нею связан – стереть с лица земли. Лучше так, чем если «зараза» эта распространится дальше, и уничтожит самого Павла.
Поэтому и ждали Маринку в ее съемной квартире, и дежурили в клубе, и недобрый гонец поехал уже к ней домой, в тот затхлый городок за тридевять земель. Но результатов пока не имелось.
И теперь следовало предпринять следующий шаг – обыскать все больницы, и на всякий случай – все мо-рги… И заодно, через своих людей, дать ориентировку в полицию, чтобы отловили ту клятую Маринку, где бы она ни была.
(продолжение следует)