Металлическая дверь с лязгом закрывается, угрюмый стволовой отходит в сторону и трижды звякает сигнал отправления. Закрываясь от летящих сверху брызг, мы втягиваем головы в плечи, и клеть стремительно падает вниз. В неверном свете укрепленных на касках светильников и гуле вентиляции, перед глазами проносятся металлические расстрелы ствола, его бетонная, слезящаяся водой армировка и призрачно мелькающие приемные площадки верхних «горизонтов».
Через несколько минут падение замедляется, и клеть плавно останавливается. Снова лязг открываемой двери, ощущение вселенского покоя и непередаваемой тишины недр.
Негромко переговариваясь и внося во все это некоторый диссонанс, мои попутчики исчезают под сводами уходящего вперед штрека, и я остаюсь один. До находящегося впереди разветвления, вслед за которым начинается лабиринт добычных участков, около километра, и с него начинается мой маршрут. Я горный мастер участка буро-взрывных работ, призванный осуществлять надзор за соблюдением техники безопасности в шахте.
Работа, честно говоря, «не пыльная» и располагающая к философии. О чем только не передумаешь, бродя в одиночку по хитросплетению горных выработок и ползая в забоях на километровой глубине.
Намотав на руку ремень самоспасателя и поправив на груди шахтный интерферометр, я направляюсь вслед за ушедшими. Метров через сто деревянный настил штрека заканчивается, и идти приходится по чавкающей грязи. По стенам штрека струятся тонкие ручейки, переполняя тянущуюся вдоль него водоотливную канавку, где-то в забуте пищат крысы, воздух наполнен влажными испарениями и сладковатым запахом гниющего дерева.
У развилки я сворачиваю в правое ответвление и метров через сто останавливаюсь.
Над головой, уходя в темноту, подвешены два десятка длинных полок с инертной пылью. Это так называемый сланцевый заслон. В случае взрыва, облако пыли препятствует его дальнейшему распространению. Это в теории. А бывает и не препятствует. Шахты непредсказуемы.
Проверяю пыль, она сухая. Следовательно, при необходимости, заслон сработает. Затем настраиваю интерферометр и замеряю концентрацию метана и углекислоты. Они в норме. На прибитой к деревянным затяжкам металлической таблице мелом черчу дату, результаты замера и свою фамилию. Таково требование. Потом в полной тишине иду дальше.
Через некоторое время впереди возникают размытые блики света и глухая дробь отбойного молотка. Подхожу ближе. На стоящей на рельсах вагонетке с породой, корячатся трое мужиков, пытаясь установить вверху одно из звеньев арочной крепи. Слышатся тяжелое сопенье, хриплый мат и лязг металла. Звено, а по нашему «верхняк» весит сто двадцать килограммов и сделать это с вагонетки далеко не просто. Швырнув под стену спасатель, я включаюсь в работу, общими усилиями верхняк становится на место и намертво схватывается хомутами.
- Вовремя ты, - говорит один из шахтеров, утирая рукой потное лицо. -Заклинило суку, - кивает он на верхняк. -Ну, чего стоите, мать вашу! - внезапно орет он на напарников, обирайте! - и тычет пальцем в оголенную кровлю. Снова грохочет отбойный молоток, вниз летят куски породы и отборные маты.
Прихватив спасатель, топаю дальше.
Вот и «насыпка» - сопряжение штрека с наклонной горной выработкой, именуемой «бремсберг». Из него торчит привод конвейера, который в добычные смены скачивает уголь в доставляемые сюда электровозами вагонетки.
Напротив, пристроившись на топчане у кнопочного пульта, скучает насыпщик, а вдали, в тупике штрека мигают огоньки ламп.
При моем появлении насыпщик оживляется и сообщает, что там готовятся «палить». Как лицу горного надзора мне разрешено присутствовать при выполнении взрывных работ, и я иду в тупик.
У груди забоя копошатся несколько человек.
- Здорово, десятник - басит один из них, разматывая бухту электропровода,- вот, собираемся с хлопцами палить. Говорящий - мастер-взрывник, а «хлопцы», самому молодому из которых лет тридцать - проходчики, работающие в ночную смену.
- Сколько зарядили? - киваю я на забой.
- Сорок, - отвечает мастер.
- А метан?
- Меряли, в норме, - бормочет он, зачищая концы провода.
Несколько минут я наблюдаю, как проходчики запыживают глиной шпуры с амонитом, а Полупан - так зовут взрывника, монтирует электросеть.
Потом он дает два предупредительных свистка, мы покидаем тупик и прячемся в бремсберг.
- Ну, с богом, - подмигивает мне Полупан и склоняется над взрывной машинкой.
Через секунду в тупике оглушительно ухает, по штреку проносится вихрь воздуха и куски породы.
- Кажись нормально, - удовлетворенно хмыкает мастер и, дав отбой, вместе с проходчиками спускается в штрек. Вскоре оттуда доносится вой включенного вентилятора, и я, отряхнувшись от пыли, чапаю вверх по бремсбергу. Его наклон около тридцати градусов, протяженность две сотни метров. В центре, по всей длине, массивный став цепного конвейера. В прошлом году, но на другой шахте, такой вот махиной, у которой при работе сорвало привод, нас с приятелем едва не прихлопнуло.
Одолев подъем и хлебнув из фляги остывшего кофе, я сворачиваю в ведущий к лаве промштрек. Он низкий и тесный - давлением горных пород многие арки вогнало глубоко в почву и я бреду полусогнувшись. Из-под сапог взлетают облачка угольной пыли, которая лезет в нос и глаза.
Минут через десять, обливаясь потом и отплевываясь, выбираюсь к лаве. Ее узкая, полуметровая щель зияет в правом боку выработки. Немного отдышавшись, делаю очередной замер и втискиваюсь в щель.
Теперь предстоит ползти на карачках. Лава наклонно уходит вверх и это не особо приятно. Тем более, что по почве струится смешанная с угольной пылью вода, а над самой головой нависает массив обнаженных пород. Извиваясь между рядами уходящих вверх стоек, наконец добираюсь к комбайну. У его холодной туши, лежа на боку, орудуют ключами двое «грозов», а еще несколько, стоя на коленях, извлекают металлические стойки из выработанного пространства. Это называется «посадкой» лавы. Работа смертельно опасная, поскольку освобожденная от крепи кровля может в любой момент рухнуть и похоронить всех под завалом.
- О! - белозубо скалится один из посадчиков. - Надзор, приполз.
- Делать ему нехрен, вот и приполз, -хрипит кто-то из шахтеров, выбивая кувалой клин из очередной стойки.
Впрочем, я не обижаюсь. Сам бывал в этой шкуре. Побеседовав со звеньевым и проверив состояние крепи, лезу дальше.
На вентиляционный штрек выбираюсь грязный и мокрый как крыса. Перемотав портянки, несколько минут отдыхаю и заполняю извлеченную из внутреннего кармана робы маршрутную путевку. В ней указываю результаты замеров и набрасываю схему лавы с положением комбайна и состоянием крепи на время осмотра. Затем смотрю на часы - фосфорицирующие стрелки показывают половину четвертого.
Осталось посетить еще две выработки и можно топать «на гора». В последней, где располагается участковый водоотлив, я ополаскиваю руки и, усевшись на лежащую под стеной старую шпалу, достаю «тормозок». В нем небольшой кусок сала, два пупырчатых огурца и ломоть хлеба.
Подкрепившись, делаю несколько глотков из фляги и чувствую приятную усталость - длина пройденного маршрута больше пяти километров.
Размеренный гул насосов клонит в сон, и я клюю носом. Потом энергично трясу головой и, сбросив сонную одурь, иду в сторону бремсберга.
Через час, вызывав клеть, выезжаю наверх по второму, наклонному стволу. Выйдя наружу, присаживаюсь на скамейке у подъема, закуриваю сигарету и гляжу вдаль.
Над еще спящей степью всходит солнце, а в бездонной синеве неба уже весело трепещет жаворонок…
