Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Уж не стану и жаловаться на многопудовые трудности, свалившиеся на меня с самонадеянной инициативой предложить человечеству сценариус "самаго лучшаго историческаго" сериала. Вот уж истинно - чорт попутал! Видел бы уважаемый читатель количество закладок на экране моего ноутбука - мемуары, исторические справки, портреты, ещё мемуары... Однако же, делать нечего, перемалываю в голове всю эту кашу, пропускаю через фильтр собственного воображения, да и смотрю не без священного ужаса на получаемый в итоге словесный фарш. Вторая серия, поехали...
Полностью и в хронологическом порядке с проектом САМЫЙ ЛУЧШiЙ ИСТОРИЧЕСКiЙ СЕРИАЛЪ можно познакомиться в каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
"ВОДА ЖИВАЯ И МЕРТВАЯ"
СЕРИЯ ВТОРАЯ ЭПИЗОД 1
К тому моменту, как я заступил на службу в канцелярию Гудовича, судьба последнего, кажется, была уж решена. Слухи об удивительном его управлении Москвою, поговаривали, давно доходили до Государя, но - по всегдашней занятости его и из уважения к былым заслугам генерал-фельдмаршала - замена его на лицо более уместное изрядно затянулась. Ему шёл тогда уж восьмой десяток. И без того не обладая сколь-нибудь сносным характером (что вовсе не удивительно для человека его положения и богатства), к 1812-му году Иван Васильевич сделался и вовсе, что называется, самодуром (и хотел бы сказать - "персоною самобытной", да не, слукавив, не выйдет) и слепцом. Да-да, хоть и витали в свете анекдоты о престранной неприязни его к носителям очков, сам граф по старости не видел (или упорно не хотел видеть) самоуправства, чинимого младшим братом его, при нём же и жившим, Михаилом Васильевичем, вместе с врачом своим Сальватори превратившим Москву в неистощимую кормушку для пополнения собственных карманов, что заглазно обсуждалось не только москвичами, но и в столице.
Пик карьеры Гудовичей пришёлся на царствование Павла Петровича; видимо, от покойного своего царственного благодетеля Иван Васильевич перенял и вздорность натуры, и нетерпимость к чужому мнению, и многие странности - вроде запрета ездить по Москве на тройках, так что неосведомлённым о таком правиле въезжающим в Первопрестольную приходилось перепрягать экипажи, привязывая "лишнюю" лошадь сзади.
Разумеется, по молодости годов я ничего этого тогда не знал, да, впрочем, за всё недолгое время службы при Гудовиче в доме на Тверской, где располагались губернаторские экспедиции, видел его самого лишь пару раз. Росту он был среднего, но, держась, несмотря на возраст, весьма прямо, с надменно поднятой головою, казался очень высок. Выслушивая доклад управителя канцелярии, нетерпеливо дёргал уголками губ, напоминая сноровистого, разве что не бьющего в желании понестись в самую гущу сражения землю копытом, жеребца. До меня, слава богу, дела ему никакого не было, как, впрочем, и до десятка других убогих, принуждённых изводить чернила за грошовое жалованье в каждодневном присутствии. После уж мне рассказали, что на Москве было довольно и иной службы - менее хлопотной, но более с перспективою; Межевая канцелярия, архив Коллегии Иностранных дел... Там заводились полезные знакомства, чинопроизводство шло быстрее, а начальство не глядело на тебя зверем. Ежели бы дядюшка мой генерал-майор Рихтер имел поболее знакомств по статской службе, бог весть, сколь бы счастливее сложилась судьба моя! Как выяснилось позже, место при канцелярии Гудовича мне досталось через дядюшкиного зятя (вернее, через одного из двух), полковника Протасова, ведавшего при фельдмаршале одной из его интендантских экспедиций.
Однако же, именно в канцелярии московского главнокомандующего открылся у меня неожиданный талант, о коем сам я до поры, до времени и не подозревал. Мельком глянув на пару представленных мне для переписывания бумаг, непосредственный столоначальник мой Смирнов (кажется, Павел Никитич) кашлянул, буркнул что-то вроде "Погодите пока!.." и, забрав работу мою, исчез за дверями. Через десять минут он принёс мне документ поважнее и пообъёмнее, велев переписать его с особым тщанием, с чем я безо всякого труда справился весьма скоро. Как мне после сообщили (под большим секретом, разумеется), почерк мой был отмечен самим Иваном Васильевичем, который, скрепляя очередной документ своей подписью, одобрительно глянул на плоды моего труда, произнёс:
- Экое чёткое перо! Все важнейшие бумаги извольте отныне предоставлять мне переписанными этой рукою. Кто таков?
Узнав мою фамилию, Гудович с одобрением припомнил дядюшку Андрея Карловича, служившего под его начальством в русско-турецкую кампанию, и с тех пор служба моя пошла, что называется, в гору. Отныне я не занимался уж морем рутины, что в таком хлопотном хозяйстве как Москва наличествует в изобилии. Я - к зависти своих менее даровитых товарищей - сделался вдруг "Иваном Яковлевичем", используем был лишь для бумаг особых, идущих сразу под руку главнокомандующего, и стал понимать о себе чересчур - для своего щенячьего возраста и положения - много... До тех самых пор, пока - как гром посреди безоблачных небес - не пришло известие: генерал-фельдмаршал отзывался в Государственный Совет, на его место назначался граф Фёдор Васильевич Ростопчин, известный неуёмной кипучестью характера, литературными способностями и жаждою деятельности во благо Отечества. Само собою, среди его свиты был и новый начальник канцелярии по фамилии Рунич, сын сенатора. Приготовившись к закату своей, не успевшей и начаться толком, карьеры, я, однако, был успокоен дядюшкою Андреем Карловичем, молвившим:
- Пустое, племянничек! Верное перо нужно при любом начальнике. Я сего Ростопчина хорошо помню: человек он павлинистый, любит, чтобы погромче, да поярче, да покрасивее. Старайся, будь почтительнее, и не пропадёшь. Mehl wird gemahlen!*
------------------
- Перемелется - мука будет (нем.)
Жизненный опыт моего опекуна был много весомее моих опасений: так оно и вышло. Сей Рунич оказался человеком хоть и несколько заносчивым, но хватким. Бегло ознакомившись с тем, как велись дела при предшественнике, он уволил от службы сразу трёх, негодных - по его мнению - несчастных, меня же отличил, строго-настрого распорядившись оставшемуся при канцелярии Смирнову "не разбрасываться посланным свыше даром попусту" и использовать г-на Рихтера исключительно для особых поручений. Видел я тогда и самого Ростопчина, он оказался довольно высокого росту, значителен фигурою, но как-то на удивление некрасив; слишком много татарского было в плоском лице его, что он, видимо, зная собственные физиогномические недостатки, пытался скрыть за общей приветливостью выражения.
Немедленно развив бурную деятельность на посту военного губернатора, он весьма изрядно обеспечил меня работою: в указах и распоряжениях (едва не написал "эдикты", что, вспоминая личность графа, было бы очень кстати и к лицу ему) от него москвичи не знали передыху. Время было смутное, говаривали, что войны с Наполеоном не миновать. помнится, поведав за ужином генералу Рихтеру о носящихся по Москве слухах, я получил суровую отповедь.
- Ты глуп, племянник! Кто же допустит до такого? Ваш Буонапарте, конечно, счастливо удачлив до поры, до времени и самонадеян сверх всякой меры, однако, полагаю, ему достанет благоразумия не вступать в войну с Россией. А коли такая блажь всё же придёт в его голову, то...
Тётушка Авдотья Алексеевна, видно, решив снизить градус раздражения супруга, поведала последний анекдот о Ростопчине, который, бывая часто у Архаровых, возмущённо молвил: "Помилуйте, да Наполеону и через границу переступить не дадут!", на что Андрей Карлович лишь неопределённо фыркнул, то ли выражая презрение к французам, то ли - к персоне самого выскочки графа.
Несладко тогда пришлось носителям французских, италианских фамилий и масонам: все они подозревались Ростопчиным в шпионаже или в косвенном соучастии в нём. Я лично перебелял несколько посланий Ростопчина к тогдашнему обер-полицмейстеру Ивашкину, из которых следовало установление тайного надзора за огромным списком таких лиц. Москва гудела. Сладкий полуденный сон, в который Первопрестольная была погружена последний десяток лет и который, кажется, ничто не состоянии было изменить, оказался прерван самым бесцеремонным образом. А виною тому оказался граф Фёдор Васильевич и события, как предшествующие злосчастному 12-му июня 1812 года, так и последующие...
***********************************************
На сегодня, полагаю, довольно. Работы для съёмочной группы здесь достаточно, тем более, что общий видеоряд этой части серии предполагает опять же "клиповый" рваный монтаж с частой сменой коротких сцен и всё тем же закадровым авторским текстом. Некоторую иронию последнего по отношению к тем событиям, кажется, ярко может подчеркнуть симфоническая поэма Сен-Санса "Пляска смерти" - с её мрачноватым, но всё же, тем не менее, несколько гротескным музыкальным подстрочником.
КАСТИНГ СЕРИАЛА - 1.
На эпизодическую роль главнокомандующего в Москве генерал-фельдмаршала Ивана Васильевича Гудовича я бы с удовольствием пригласил замечательного нашего актёра Юрия Беляева. Внешнее сходство с оригиналом весьма спорное, согласен, но - фактура! Характер! Взгляд! И как же умеет Юрий Викторович передать жесткость, властность и упрямство своих героев. Его участие - честь для любого проекта. Безо всякого сомнения, появление его в "самомъ лучшемъ историческомъ сериале" было бы прекрасным украшением прожекта.
А в следующей части мы определимся с исполнителями ещё двух ролей.
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу
