Письма протопопа Аввакума Петрова входят в копилку древней русской художественной литературы XVII века. Написанные в стиле «плетения словес», они стоят в одном ряду с книгами древнерусского проповедника и книжника Епифания Премудрого (конец XIV — начало XV века) и пользующегося особым авторитетом в старообрядческой среде великого писателя митрополита Даниила (XVI век). Письма Аввакума переписывались и ходили по рукам наравне с челобитными другими его сочинениями (проповедями, беседами, поучениями, обличениями), которыми он откликался на текущие события в переломный период истории страны - проведение церковной реформы с избранием Никона патриархом. Протопоп Аввакум возглавил борьбу «ревнителей благочестия» против нововведений патриарха Никона, отказался служить в Казанском соборе по новому обряду и перенес службу в сеновал во дворе дома опального Ивана Неронова, за что был арестован и расстрижен. С этого момента и до конца своих дней (в течение тридцати лет) Аввакум, несмотря на пытки, сидение на цепи в монастыре, ссылки, пятнадцатилетнее заключение в срубе и в земляной тюрьме - не покаялся и от своих убеждений не отказался. По царскому указу 14 апреля 1682 года Аввакум вместе с тремя «соузниками» были сожжены заживо в Пустозерске, а через две недели в Москве умер подписавший указ молодой царь Федор Алексеевич.
Боярыня Феодосия Прокопьевна Морозова [вдова одного из первых бояр при царе Алексее Михайловиче] и княгиня Евдокия Прокопьевна Урусова [жена приближенного к царю кравчего князя] — родные сестры [Соковнины, родственницы Ф.М. Ртищева], свойственницы царя и царицы, ярые приверженцы раскола и последовательницы Аввакума. Умерли в заключении в боровской земляной тюрьме в 1675 году.
Письмо Аввакума боярыне Ф.П. Морозовой, 1669 год: "Да пишешь ты ко мне в сих грамотках на Фёдора [юродивый, «духовный сын» Аввакума, которого он привез из Великого Устюга в Москву. Удавлен на Мезени в марте 1670 года], сына моего духовнаго, чтобы мне ему запретити от святых таин по твоему велению, и ты, бытто патриарх, указывашь мне, как вас, детей духовных управляти ко царству небесному. Ох, увы, горе! Бедная, бедная моя духовная власть! Уж мне баба указывает, как мне пасти Христово стадо! Сама вся в грязи, а иных очищает; сама слепа, а зрячим путь указывает! Образумься! Веть ты не ведаешь, что клусишь! Я веть знаю, что меж вами с Фёдором сделалось. Писал тебе преж сего в грамотке: пора прощатца — неть худо будет, та язва будет на тебе, которую ты Фёдору смышляешь. Никак не по человеку стану судить. Хотя мне 1000 литр злата давай, не обольстишь, не блюдись. Дочь ты мне духовная — не уйдешь у меня ни на небо, ни в безну. Тяжело тебе от меня будет. Да уж приходит к тому. Чем боло плакать, что нас не слушала, делала по своему хотению — и привел боло диявол на совершенное падение. Да ещё надёжа моя, упование моё, пресвятая богородица заступила от диявольского осквернения и не дала дияволу осквернить душу мою бедную, но союз той злой расторгла и разлучила вас, окаянных, к богу и человеку поганную вашу любовь разорвала, да в совершённое осквернение не впадете! Глупая, безумная, безобразная, выколи глазищи те свои челноком, что и Мастридия [преподобная Мастридия выколола себе глаза, чтобы избавиться от любовных соблазнов]. Оно лутче со единым оком внити в живот, нежели две оце имуще ввержену быти в геену. Да не носи себе треухов тех, сделай шапку, чтобы и рожу всю закрыла, а то беда на меня треухи те. Ну, дружец мой, не сердитуй жо! Правду тебе говорю. Кто ково любит, тот о том печётся и о нём промышляет пред богом и человеки. А вы мне все больны: и ты и Фёдор.
[…] Ещё ли, государыня браниться? Мне мнится, обленилась ты на ночную молитву... Дние наши не радости, но плача суть. Вспомяни: егда ты родилася, не взыграла, но заплакала, от утробы исшедши матерни. И всякой младенец тако творит, прознаменуя плачевное сие житие, яко дние плача суть, а не праздника... Тако и ты, государыня, плача суетного жития своего и грехов своих, понеже призвал тя бог в домовое строение и рассуждение: но и возвеселися, егда, в нощи востав, совершиши 300 поклонов в седмь сот молитв веселием и радости духовныя. И меня, грешного, помяни тут, надежда моя, к богу, и жену мою и дети мои. […] Нощию воставай, - не людям себя приказуй будить, но сама воспряни ото сна и без лености, - и припади, и поклонися сотворшему тя. А к вечеру меру помни сидеть, поклоны: еда метание на колену твориши, тогда главу свою впрямь держи; егда же великий получится, тогда главою до земли. Нощию триста метаний на колену твори.[…]
Блюдися, ты, государыня, льстецов — чернцов, и попов, и черниц, еже бы не развратили душу твою, и всех злых человеков уклоняйся, а с добрыми беседуй.
Письмо боярыне Ф.П. Морозовой и княгине Е.П. Урусовой (1672-1673 гг.): "Свет моя, ещё ли ты дышишь? Друг мой сердечной, ещё ли дышишь или сожгли, или удавили тебя? […] Чадо церковное, чадо мое драгое, Феодосья Прокопьевна! Повещай мне, старцу грешну, един глагол: жива ли ты? Увы, Феодосья! Увы, Евдокея! Два супруга нераспряженная, две ластовицы сладкоглаголивыя, две маслицы и два свещника, пред богом на земле стояще![…] Как вас нареку?[…] Не ведаю, как назвать! Язык мой короток, не досяжет вашея доброты и красоты: ум мой не обымет подвига вашего и страдания. Как так, государыни, изволили с такия высокия степени ступить и в бесчестия ринутися? Воистину подобны сыну божию[…] Чюдно о вашей честности помыслить: род ваш, - Борис Иванович Морозов сему царю был дядька, и пестун, и кормилец, болел об нём и скорбел паче души своей, день и ночь покоя не имуще; он сопротив тово племянника ево роднаго, Ивана Глебовича Морозова, опалою и гневом смерти напрасной предал, - твоего сына и моего света. Увы, чадо драгое — твой сын плотский, а мой духовный! […]В последнее увиделся с ним, когда причастил ево. Да пускай, богу надобно так! И ты не больно об нём кручинься. Хорошо, право, Христос изволил. Явно разумеем, яко царствию небесному достоин... А мы ещё не вемы, как до берега доберёмся.
Поминаешь ли Фёдора? […] Он небольно пред вами виноват был, - обо всем мне пред смертию, покойник, писал: стала-де ты скупа быть, не стала милостыни творить и им-де на дорогу ничево не дала, и с Москвы от твоей изгони съехал, и кое-што сказывал. Да уже бог вас простит! Нечево старова поминать: меня не слушала, как я говорил, а после пеняешь мне. Да что на тебя и дивить! У бабы волосы долги, а ум короток.
Ну, прости ж меня, а тебя бог простит во всем. Мучься за Христа хорошенько, не оглядывайся назад. Спаси бог, денег ты жене моей и кое-што прислала. Да мужик ничево не отдал, ни полушки! Пускай ево! Не до денег нам ныне. У тебя и больше нашева заводов было, да отняли же. Да добро так! Благодарите же бога, миленькие светы мои, не тужите о безделицах века сего. Ну, и тово полно — побоярила: надобе попасть в небесное боярство. Мир вам, Евдокеи и Феодоре [имя боярыни Морозовой после пострижения в монахини], и всем благословения. Заплатите же сему за труды принесшему."
Продолжение следует...
