Это было короткое, но удивительное время. Наш батальон вышел в Чирчик, небольшой городок под Ташкентом. Моя командировка в Среднюю Азию завершилась, и в конце мая я прилетел в Москву.
Кроме военной общаги в столице был ещё один адрес, куда я непременно должен был попасть - квартира двоюродной тёти моего друга. Костя в тот момент застрял в Кабуле, и в другой ситуации я бы не стал навязываться чужим людям. Но спрятаться за забором облезлого Хилтона было никогда не поздно, и меня подмывало увидеть знакомых из той московской довоенной жизни.
На станции «Красные ворота», прижав коленкой чемодан к стене, я вставил монету в телефон-автомат, набрал номер, и аппарат снисходительно проглотил пайсу.
– Сейчас заплачу, – всхлипнула Нина Борисовна на другом конце провода, – так я рада, Витя, что ты вернулся. Выкинь из головы предрассудки о москвичах – давай к нам! Кира не простит. Вера перестанет со мной завтракать, если узнает, что я не уговорила тебя приехать, – мы очень ждем!
Не откликнуться на такие слова я не мог, а обидеть Киру Георгиевну, первую женщину-адвоката в послевоенной Москве, или Веру Ивановну, дворянского происхождения, ровесницу века – тем более.
Через час на Подбельского мы вчетвером смеялись за столом на кухне, уплетали судака и пили Тамянку. Красивую жестяную банку с синей пагодой на боку, привезённую мной из-за речки для такого случая, Нина поставила на самое видное место, на холодильник – в хорошем чае они знали толк. В свои двадцать с небольшим я без зазрения совести купался в обожании трёх взрослых женщин…
– Останешься у нас! Я постелю тебе на Костиной софе, – безапелляционно заявила Кира в зелёной блузе с каре и двумя тонкими смешными косичками на висках.
– Конечно! Куда на ночь глядя мы тебя отпустим, до ещё пьяного? – посмеялась Вера Ивановна в розовом платье с длинными седыми волосами под гребнем, с белой кружевной шалью на плечах.
– Пойдём, покурим! – тихо сказала мне Нина в сером комбинезоне, в очках с короткой стрижкой. – При тебе они не посмеют меня пилить. Боже! Скоро тридцать пять, – вздохнула она по дороге, – а я прячусь от них, как в восьмом классе.
Прикрыв дверь в тамбур, крадучись, мы проникли на общий балкон в ночную прохладу. Только стихли наши шаги, как в тёмной громаде клёна напротив выдал короткую изящную трель ошалелый соловей.
– В Афгане даже боль-боль поёт по-другому, – улыбнулся я, чиркнул спичкой и в ладонях поднёс огонь к её тонкой коричневой сигарете.
– Настоящий певец всегда неповторим, – сказала Нина и выпустила дым сквозь губы в сторону, – особенно, когда знает для кого старается, – она помолчала и продолжила, – надеюсь, правильно поймешь. Молодые люди в твоём возрасте часто совершают ошибку… Не приближайся к краю! – она рукой за плечо отодвинула меня от угла балкона. – Окурок на голову скинут запросто… У меня много друзей, и достаточно влиятельных, а в семье – одна дочка. Скажу прямо. Найти зятя, чтобы двигать по карьере, не просто, – она усмехнулась, – многие с этим сели в лужу. Понимаешь, о чём я говорю?
– Видимо о том, что в семье нужно иметь больше детей, – улыбнулся я.
– Ну да, – ответила Нина, – вот и братцу моему двоюродному, Костиному отцу, говорили: куда ты за ней в Курскую губернию?! У тебя светлая голова, Москва – семь миллионов, – тогда было. Ужели не найдешь себе по душе? Никого не захотел слушать, рванул в провинцию… Сын родился, денег не хватало… Это как всегда. Он – археолог – в Афганистан. Мы тоже руку приложили. При Захир-шахе туда было не пробиться! А король со свитой на охоту прилетал в Завидово, жена его в Сочи лечилась у нашей знакомой… Во второй командировке Серёжа заболел… Говорила Косте, всё сделаю, поступай в МГИМО, ко мне на экономический… Нет, упёрся, как отец…
– Костя хотел в Афганистан, – согласился я, – Считал, офицером туда легче попасть…
– Ну, конечно! – возмутилась Нина. – Вы же о родителях не думаете! Гале, маме, одной эти два года как дались? А нам? Да и не помню я, чтобы Серёжа видел своего сына военным. Ладно… Совсем не то хотела тебе сказать! Пойдём, выпьем за Костю, чтобы он вернулся живым и здоровым в срок. И потом – ты с дороги, мне вставать чуть свет. У нас с утра теперь два завтрака: мы с Верой любим пораньше, Кира – строго в восемь. Сам выбирай, с кем удобнее.
На Костиной софе в маленькой комнате я уснул только под утро… Проснулся, когда Кира на кухне жарила сырники.
– Давай скорее за стол, пока горячие! – позвала она весело. – Давно для мужчины не готовила завтрак. – Она поставила блюдо с сырниками на стол, сметану, мёд, в два бокала насыпала по ложке чёрного чая, запарила их небольшим количеством воды и накрыла блюдцами, аромат жареного творога на кухне смешался с тонким бергамотом. – Моя подруга из Питера говорит, что у них принято пить хороший кофе, но когда приезжает ко мне, просит чай, и чтобы я ей заваривала только по московскому рецепту.
– Спасибо, Кира Георгиевна! – сказал я с улыбкой, положив на тарелку сметану. – Забыл, что бывают такие вкусные сырники. Душевно у вас очень. Вчера хотел произнести «третий тост», за тех, кто погиб, да так и не решился.
– Ну и зря. Я бы тебя поддержала. Мой Боря хоть с войны и вернулся, но раны привёз серьезные. Я долго не могла забеременеть… Только одну Нину и родили. Отца толком она и не помнит…
– А как вы после войны… – я замялся. – Был специальный тост за погибших, как у нас «третий»?
– Специального второго или третьего не было, – сказала она, нахмурившись, – на праздники пили за праздники. А на 9 Мая у нас всегда собирались, много народа было. За погибших пили, стоя, – Первый тост.
– Всегда думал, что фронтовики первый тост пили «За Победу», – удивился я.
– Витя, наш класс почти весь был двадцать первого года рождения... К сорок шестому семь человек осталось, и всего два парня. Борю я любила. После войны и выбора-то у девчонок не было. Он пришёл и остался… А потом больше семью начинаешь ценить. Дети пойдут – тем более, муж на второй план уходит. Ты на жену за это не обижайся – понимать должен. Я прямая – тебе такого никто не скажет. Мама твои носки, трусы стирала? А жену это делать не заставляй… Ты молодой, орёл. С порошком замочил, через час простирнул, выжал – пять минут, не сложно, и жена оценит! Это не я такая умная, это Боря меня берёг, из их семьи в нашу перешло, мой отец был другой. И ещё… Понятно, вы с Костей без женщин не обойдётесь – природу никуда не денешь. Я как адвокат многих вела. Вот заходишь в квартиру, возраст не важно, и сразу видно, есть у неё дети или нет. Убрано, постирано, за собой следит, значит где-то и ребёнок. Или разбросано… Ну, и с гигиеной там, понимаешь? – Кира хитро улыбнулась. – Молодую, без паровоза, замучаешься искать – не те времена, чтобы на выданье дома сидели... Я за женщину с ребёнком. Она и в ЗАГС не станет тянуть раньше времени, да и нахлебалась уже по жизни – не школьница, хорошего мужика научилась ценить. Ну, и ты не будь жадным – для ребёнка, для неё… потом, может и сложится, по крайней мере, не подхватишь, чего не надо…
– Я иду! – раздался бодрый голос Веры Ивановны из коридора, послышались старческие тапки. – Всё слышу! Это кого? Витю решили без меня женить?!
Для осознания счастья мало надо: чья-то забота, сырники, чай… жизнь впереди… и всё это должно быть в прошлом.
Моё первое утро в Москве было безоблачным во всех отношениях. Я выскочил из подъезда – сама серьёзность. Но майская зелень, стайка воробьёв, дворник с чёрным шлангом в облаке сирени… Идти с портфельчиком в гражданке так запросто… – Я не помнил, когда такое было в последний раз.
Красный бегунок остановил нас, рьяных, у дороги. Поливалка – рыжая цистерна тонкой струйкой прочертила на проезжей части старт, зелёный человечек на столбе дал отмашку, и мы пошли. На той стороне Открытого шоссе потоки соединились – лавина ринулась в метро…
Ещё недавно, следуя провинциальной моде, я пенял столице: «Муравейник… Большая деревня… Пробки… Народу столько, что не продохнуть…» После безлюдных степей Гамбирая и Гулемхана я трепетал от счастья в этом водовороте. Слух, привыкший улавливать бег шакала, оглох. Боковое зрение гребло девичьи головы с сектором охвата не менее двухсот семидесяти градусов, и я смеялся над хмурыми лицами собратьев. С лотка на ходу купил газету и спрятался за неё в вагоне метро, боялся задохнуться.
Военному заведению было не до меня – старшие курсы готовились к выпуску. Я написал отчёт о командировке и заявление на отпуск.
В столовой за два года мало что изменилось. На десерт так же предлагали полстакана сметаны, варёное яйцо под майонезом с зелёным горошком, «Птичку» – одну шестнадцатую прямоугольника в шоколадной глазури. Но, если этого не брать, то можно было прилично пообедать за один рубль.
– Молодой человек! «Птичье молоко» – торт целиком, сколько стоит? – спросил я широкую спину в белом халате и её коротко стриженный затылок.
– А! Это Вы о мечте курсанта? – повернулся ко мне дородный повар с бородкой, он сделал пару шагов и заглянул в подсобку. – Вам точно хватит. Три пятьдесят в кассу, – сказал он и добавил гордо, – Фабрика, с которой я вожу эти торты, для Брежнева их пекла в своё время!
– Тогда понятно, почему в кулинарии напротив у него совершенно другой вкус, – улыбнулся я.
– Ну что Вы? Наша «Птичка» на целый сантиметр выше! – шутливо не согласился он. – Обедайте спокойно, подойдёте потом, торт никуда не денется.
Была пятница. Начальник отпустил всех раньше, и я летел с полными авоськами продуктов, с «мечтой курсанта» в надежде порадовать моих женщин. От перехода срезал по нестриженой траве. Ноги вдруг стали дёргаться в коленках. Замедлил шаг – чудо пропало, ускорил – повторилось. Носок цеплял траву, и возникало непроизвольное движение в ногах. Ходьба по каменистым тропам ночью на ощупь въелась в мышечную память и требовала дисциплины: по газонам не ходить! Вот она – расплата за лёгкую жизнь – за то, что отряд летом щеголял на боевых выходах в кроссовках. Адидас Ереванского производства был у каждого бойца, жаль, что недолго.
Я вошёл в квартиру добытчиком. Женщины были дома – ждали меня.
– Отличные эскалопы! – похвалила Кира Георгиевна в своём бархатном бардовом, раскладывая на кухонном столе продукты, небрежно отодвинув торт в дальний угол.
– Других не было, – улыбнулся я, поняв, что с «Брежневской Птичкой» облажался перед москвичками по полной.
– Вот это я понимаю! – вознесла руки ладонями вверх Вера Ивановна, войдя на кухню в зелёном элегантном платье.
– Мы голову сломали, Витя, чем тебя кормить? – призналась Нина, стоя у окна в салатном сарафане.
– Сегодня будет жареная картошка! – безапелляционно сказала Кира Георгиевна. – Да, женщины, – на сале, с мясом на ночь. Иногда надо.
Из сушилки над мойкой она достала бокалы, и тут раздался звонок в дверь. Кира с Ниной недоумённо переглянулись, а Вера быстренько выскочила в коридор.
– Заходи! Здравствуй, Олечка! Наконец-то пришла! – послышалось из прихожей.
Младшие женщины бросились вперёд, я застрял в кухонных дверях.
– Здравствуйте! Я – Оля, – представилось за спинами невидимое меццо – сопрано, – у метро в кондитерской свежие профитроли и эклеры – не удержалась.
– Очень вовремя! Мы как раз собираемся пить чай. Я – Кира Георгиевна – дочь! – сказала она почти басом и смерила гостью взглядом. – Поверьте, в мои годы это дорогого стоит! – приняла она от неё коричневый бумажный пакет.
– Нина – наша младшая – репетитор от бога! – сказала довольная Вера Ивановна. – Я тебе, Олечка, про неё рассказывала. Витя! Что ты там прячешься на кухне?! Костин друг – издалека. Стесняется – для его возраста это хорошо. Обувай! Вот мои новые розовые тапки – будут тебе в пору.
– Вера! - усмехнулась Нина Борисовна. – От Бога – это учителя!
– Расскажи мне!
– Всё! Соловья баснями не кормят, – распорядилась Кира, – давайте к столу!
Я улыбался, но сердце моё как-то стало бухать непонятно. Ну, нет! Такого со мной не могло случиться.
Кухня была большая, вытянутая, метров двенадцать. Мы с Ниной отодвинули стол, и мне досталось место с широкой стороны у стены, Вера Ивановна села справа, Оля в джинсах и белой кофточке с рюшками – напротив, за её спиной Кира хлопотала с чаем у плиты, Нина раскладывала пирожные в две синие фарфоровые вазы.
– Сто лет не ела профитроли, – зычно, радостно сказа Кира Георгиевна, – Если кто хочет птичий торт, Витя режь!
Желающих не нашлось. Нина села рядом с Олей, Кира слева от меня, спиной к окну. На столе перед каждым стоял бокал, накрытый блюдцем, рядом тарелочка с голубой каёмочкой, у столовых приборов полоска была золотой.
– Нина, вот что ты скажешь? – начала хитрая Вера Ивановна. – Оля у нас собралась в пединститут.
– А есть варианты? – не ожидала вопроса Нина Борисовна, она отложила в сторону чайную ложку. – Почему педагогический? Какой факультет? – она склонила очки в её сторону.
– Исторический – нравится, но вряд ли. Всё-таки биология, – ответила та.
– Это же совершенно разные экзамены! – задохнулась Нина от возмущения. – В школе, какие предметы идут легко? Предполагаются пятёрки?
– Кроме геометрии пятёрки были по всем, в прошлом году.
– Интересный поворот! – не удержалась Кира. – И как же?
– Поступала в медицинский – не прошла.
– Вот почему на биологию! – всплеснула руками Кира. – А у меня мозг пухнет. Что такое? – Cлышу и не вижу логики. Люди по три раза в медицинский поступают. Нельзя сдаваться! Нужно работать в больнице, получать направление!
– Я и работаю в Двадцатой, на Бабушкиской, младшей медсестрой, – сказала Оля без оптимизма.
– И что? – продолжила Кира. – Не хотят давать направление? Ещё год требуют отработать?
– Воюю я со всеми, – невесело улыбнулась Оля, – Комиссия приехала, старшая сказала: всем – постельное с иголочки! А у меня лежачая: "Дочка, оставь старую, тонкую, она чистая. Не могу я на новой – кожа как бумага". Проверяющие и не заметили, но только не старшая сестра… Я в десятом классе, пока скорая приехала, роды у соседки приняла, фельдшер глазам не поверил; во дворе всем знакомым уколы делала, считала – врач по жизни. А этой весной парень пятнадцать лет у меня в палате. Нога гниёт и гниёт. Её пилят и пилят… И я заболела – ничем не могла помочь… На биологию я буду поступать. Это мне ближе всего. Давайте, я вам лучше про бабушку мою Фёклу расскажу. Она у меня рыбница…
Я не шевелился, смотрел на моих женщин, как они, разные, проникались общей болью. Нина насупилась в очках, обиделась на весь свет, Кира – самурай сжала кулаки, Вера Ивановна с умилением и слезами внимала каждому слову. И тут я вдруг понял, как же они с Олей похожи! Словно вот – один человек сейчас передо мной, и он же справа через семьдесят лет! Тот же рост, овал лица, прямой тонкий нос, разрез глаз. Волосы! Волосы спутали меня, не дали разглядеть это сходство с самого начала. У Веры Ивановны – прямые белые, спрятанные в пучок под старинный гребень, а у Оли – вьющиеся, темно–русые до плеч.
– Оле непременно нужно поступать в пединститут, – сказала Вера Ивановна, отпив из бокала в виде лилии, – у нас во второй палате все ждали её дежурства, расстраивались, если по каким-то причинам она не могла заглянуть вечером. Вызвать у больного интерес к жизни – тонкая терапия. Она это делает, шутя. Ну, кто мог подумать, что в животном мире есть отцы – нашим многим поучиться, те же королевские пингвины. Или про блох и вшей, простите меня, что за столом, может, кто-нибудь из вас интересно рассказать?
– И что там выдающегося? – засомневалась Кира.
– Ничего особенного, – сказала Оля, – просто появилась гипотеза о происхождении бескрылых насекомых – от морских креветок.
– Ужас какой! – сказала Нина. – Хорошо, что я не любитель пива.
– Это ещё что, – улыбнулась Оля, – у хищных тираннозавров, бегающих крокодилов, образно, конечно, современные рептилии не имеют к ним отношения, на Земле после всех катаклизмов сохранился настоящий потомок – курица. Некоторые виды были с перьями…
– А я что говорила?! – тут же нашлась Кира. – Дурная затея – выращивать бройлеров!
Я уши развесил, восторгался, а сам не мог вставить ни одной путёвой фразы. Почему так бывает в жизни – если всё хорошо и даже замечательно – жди, появится особа с талантами, заблокирует тебе логическое полушарие.
Помню, в пять лет – радостный, в предвкушении чего-то вкусного во рту захожу с мамой в магазин, а там девчушка, копна волос, в углу кулаками глаза трёт, плачет, и так жалостливо. Вырвался я из родительских рук и давай несчастную жалеть – целовать, а она – ещё сильнее реветь. Взрослые в очереди хохочут, говорят, жениться должен – не ума не фантазии… Мама на обратном пути: «Ну как же ты так?! Она же сопливая, к тому же избалованная. Не купили ей родители сладкого – вот и ревёт». А я: «Нет. Она хорошая и красивая!» – Не понимают нас родители…
– Разговор про блох трогательный, – сказала Кира Георгиевна, – но давайте не забывать о чае. Смотрите – шикарные заварные Оля принесла. Делай как я! – с этими словами она взяла из вазы профитроль, откусила половину. – Ум! Чудо!
Мы с Ниной тоже взяли по шарику с белым кремом, Вера Ивановна и Оля потянулись за эклерами в шоколадной глазури.
– А Вы, что так улыбаетесь? – неожиданно спросила меня продвинутая медсестра прямо в лоб.
«Я не хотел», – была моя первая мысль, но вслух сказал ещё хуже.
– У Зощенко есть рассказ «Аристократка»… там люди тоже эклеры едят…
Тут Нина зажала рот рукой. Остальные за столом усмехнулись, а она, видимо, не успела чай проглотить или кусочек пирожного, вскочила с места, замахала рукой и убежала в ванную. Вера Ивановна проводила внучку взглядом, сказала.
– Ничего страшного – у неё просто богатое воображение. А рассказ хороший и автор замечательный, дух времени, безусловно, передает, но всё-таки – Ильф и Петров мне ближе. В «Золотом телёнке» словно моя юность – я с удовольствием листаю этот роман. Если хотите, молодые люди, окунуться в ту атмосферу, читайте его не спеша – лучшего описания нет.
– Я бы поспорила, – сказала Кира Георгиевна, – но не сегодня.
Оля прожгла меня испепеляющим взглядом, когда на кухню вернулась внучка и обняла Веру Ивановну.
– Не ожидала, что однажды в пятницу могу так бесславно закончить жизнь, – сказала Нина, усаживаясь за стол, – что там, начали уже без меня про Фёклу – рыбницу?
– Нет. Я ещё не закончила о литературе! – сказала Вера. – Чтобы вызвать на откровение, Оля подсовывает темы из романов: «Знахарь», «Поющие в терновнике», «Сага о Форсайтах» – в палате все попались на удочку, – улыбнулась Вера Ивановна, – её методы я раскусила, но «Атлант расправил плечи» Айн Рэнд от юной медсестры – никак не ожидала! Работать с людьми, Оля, твоё призвание.
«Ужас! – подумал я. – Сейчас этот профессор с рюшками задаст мне простенький вопрос, а я ни в зуб ногой со своим Зощенко».
– Ну, теперь ясно, как вы познакомились… на чём сошлись… чем сердце успокоится, – усмехнулась Кира Георгиевна, – а я уж думала, родственница.
– Я до сих пор на это надеюсь! – воскликнула Вера Ивановна. – Лежала в палате, мечтала: вдруг от брата весточка такая, с гражданской. А себя вопросом мучила – почему не родила ещё девочку? – Можно ведь было, вполне. Мальчишек не знаю, как воспитывать, а девочку-то…
– Да-а! – усмехнулась Кира. – И когда же ты собиралась это сделать – в 29-ом? В 37-ом? Не в 16-том же!
– Да. Революцию я приняла вместе с тобой, – грустно ответила Вера, – и не пожалела.
– Сорви голова – какая есть! – сказала Кира. – Давайте, «рабяты», ещё по пирожному!
Настроение за столом было отличное, уговаривать никого не пришлось. В вазу стали нырять женские пальцы. У Оли они были удивительные: тонкие, изящные, ногти без лака, почти детские: «Интересно, как она ими делает уколы?» У Нины руки были по-своему красивые: ухоженные, с розовым маникюром… я мог разглядывать её сколько угодно, а на Олю глаза не поднимались – к человеку надо привыкнуть, наверное…
– А в девичестве какая фамилия у бабушки была? – спросила Кира. – Фёкла – это же Феня?
– Яблонских, – ответила та.
– Польская?
– Точно не знаю. Бабушка говорит, прадед на Волгу из Белостока пришёл, других сведений не осталось.
«Я обрадовался, что на Волгу, как будто это всё и должно было решить в моей жизни».
– Интересно, – сказала Нина, – а дальше?
– В тридцатом году в Поволжье был голод. В Несмеяновку разнарядка пришла на Дальний Восток, на рыбозавод. Взрослые собрались у сельсовета, боялись с земли уходить, долго обсуждали, спорили, а дети без присмотра костной муки за селом наелись, бабушкины братья тоже – горе было большое. Отец ей велел ехать, так и спас, а ещё Борисок – грудничок выжил на материнском молоке. В тридцать пятом она вернулась, замуж вышла в соседнее село. Дед Антон заботливый был, рукастый. Троих они до войны родили, двух мальчишек и девочку, мой отец – средний в 38-ом появился на свет, а Мариночка в 43-ем от скарлатины умерла, не смогла её бабушка в войну спасти. Дед Антон разведчиком служил в пехоте, в 44-ом погиб за Белосток. Вот, где круг замкнулся. Для бабушки лучший гостинец – рыбка, маленький кусочек: белой, красной. Она говорит: «Память о молодости – для души, а теперь вам можно…», – Оля смутилась...
– Не стесняйся, говори! – подбодрила её Вера Ивановна.
– Теперь можно рожать. Есть в магазинах хлеб и сгущёнка? Значит детей можно выкормить… Голос у неё удивительный – когда поём вместе, он расщепляется, и, кажется, уже трое песню выводят.
– Круг не замкнулся, Оля, – сказала Кира Георгиевна, – бери пример с бабушки Фени, раз у тебя такая родословная… А в больнице с рассказами про голод осторожнее будь – лучше уж про пингвинов. Люди всякие есть – одной кляузы достаточно, чтобы закрыть тебе дорогу в институт.
Женщинам хотелось поговорить, а я, видно, мешал, так мне показалось. Вера Ивановна спасла ситуацию.
– Пойдёмте со мной, молодые люди! – встала она из-за стола. – Альбом покажу, больше нигде такой не увидите.
– Топай, не стесняйся! – подтолкнула меня в плечо Кира Георгиевна.
Вечно я страдаю из-за своих ушей – уже из коридора входил в гостиную, когда услышал с кухни за спиной.
– Нина, тебе это «Старую сказку» с Далем не напоминает?
– Неёлову ещё баловать и баловать, – ответила та.
Я скорее прикрыл за собой дверь, пытаясь вспомнить, о чём это они?
Предыдущая часть:
Продолжение: