Декабрь восемьдесят четвертого прощался с киевлянами снежками, смехом, сварочным салютом заиндевелых контактных проводов. Счастье сыпалось на город хлопьями, таяло на волосах, цеплялось к шапкам и подошвам - просилось в дом.
На проспекте Победы, в дважды Краснознаменном высшем военном училище имени Фрунзе, ждали гостей. Курсанты без шинелей выскакивали на расчистку плаца, впрягались по двое в широкие скребки, носились во весь опор и ржали как кони - юному задору не было границ.
После обеда командиры строили народ на самоподготовку, но учебный процесс почил в бозе. Энергия обоих полушарий в военных головах личного состава работала, исключительно, на новогодний бал. Идеи сыпались наперебой, будущие офицеры мечтали отличиться, произвести впечатление на еще неведомых, но уже обожаемых незнакомок.
Все по Фрейду: в воздухе висел густой дурман гормонов (пополам с извечным запахом армейских сапог), творческая мотивация зашкаливала, срывая тормоза (лямки на штанах)и клапаны.
Каждый, у кого на погонах рядом с буквой «К» прорезались лейтенантские звезды, мнил себя той зимой неотразимым мачо, ну, или на худой конец, - альфа самцом.
Замполит третьего батальона майор Анисимов заблаговременно изучил сценарии вверенных ему рот, в том числе десятой «китайской», прозванной так за ее раздутую штатную численность, как в Поднебесной. Особенно пришлась по душе политработнику идея борьбы с натовскими базами в Испании с использованием их же знаменитых (по крайней мере - в Советском Союзе) литературных персонажей – миниатюра курсантов четвертого взвода.
- Растут, растут питомцы, товарищ Куцов! – хвалил он ротного, - Вон какие идеологически зрелые решения выдают наши без пяти минут офицеры. Надо поощрить авторов. Такую-то сцену можно смело ставить перед командованием училища, не то, что перед студентками кооперативного института…
Давайте ее в конец, под кульминацию, а потом уж эти ваши танцы, порнографию и кордебалет, - морщился майор, чуя блестящим местом галифе предпосылки к залету в училище.
Чтобы там ни говорили о майоре Анисимове, а отеческие чувства к курсантам перевешивали в нем здоровый карьеризм, и он взял на себя в очередной раз ответственность за приглашение женского контингента на новогодний бал: "Как-то там еще сложиться их судьба? Как-то там его выпускники встретят этот праздник через год?"
Час настал. В украшенную под зимний маскарад казарму приоткрылась дверь. Чей-то рыжий сапожок первым переступил порог, и понеслось…
С нарастающим напором повалили пестрою толпой помпоны, вязаные шапки, чернобурки, длинные шарфы, пальто, болоневые куртки, шубки и дубленки, благоухая удивительно, на все лады Европы. И лица, лица, лица…
Чуть застенчивы раскрытые глаза с мохнатыми ресницами, изящными бровями, они сорили искрами по сторонам и в тайне для себя искали обожания в мужских сердцах.
Под одобрительный и немного ошалелый гомон сверстников в погонах, красавицы в один момент снесли уклад военных стен и гордо удалились в Ленинскую комнату десятой роты, и там расположились, как в будуаре Зимнего дворца.
- Представление начинается! Все в сад! - командным голосом дежурного по роте гаркнул курсант Абрамов, поправил бабочку на шее, на месте шишечки привычного галстука, и продолжил дальше как конферансье:
- Здесь возле елей на качелях встречают кавалеры дам.
Ну! Смелее! Вы ждете?
Пусть же льется песня незаслуженно забытого идальго «На охоте»!
Две пары высоких парней синхронно повернулись друг к другу лицом, перекрестили руки между собой и стали слегка раскачивать ими, опустив ниже пояса, изображая качели. Девушки, стоявшие вдоль стены, прилегающей к Ленкомнате, переглянулись, улыбнулись, но предпочли благоразумие и осторожность – не бросаться же так сразу в руки к двум парням. И чем?!
С противоположного плацдарма, от каптерки, вышли два гитариста, ударили по струнам и запели для разогрева «Утиную охоту», не то чтобы официально запрещенного, но сильно нежелательного Розенбаума:
- В плавнях шорох – и легавая застыла чутко…
Со словами: «И сыграю... Если я ещё на что-то годен,
И спою вам... Если я на что-нибудь гожусь…» по залу пронесся смешок. Общее внимание привлекли два курсанта, вышедшие к импровизированным качелям. Один демонстративно за козырек лихо надел на голову помятую кепку, второй - накинул на плечи скромненький платочек с синим узором. Первый взвод дружно грянул:
- Я помню, давно, учили меня отец мой и мать…
С каждым куплетом женский бэк вокал набирал мощь. К концу песни лед смущения растаял, превратившись в мощную реку девичьих голосов.
Следующую песню того же автора «Задремал под ольхой» казаки и казачки встретили на ура.
Капитан Куцов, бывалый воспитатель, решил сразу сбавить обороты, а то такими темпами к вечеру народ не обуздать.
- Абрамов! Объявляй «картины»! Будем усмирять толпу!
Кира и Лера
Кира стояла у стены на галерке, не понимая, чего она здесь забыла, какого рожна притащилась за Леркой в казарму?! Разве мог чужой праздник помочь ее горю?!
- Хватит киснуть! Васька твой давно уже немкам хвосты крутит. Или еще кому. Идем с нами! Мы же все решили, ты же обещала! Будет просто и весело, - начала очередную миссию по спасению подруги неугомонная Лера, расхаживая после обеда по комнате в общежитии университета Тараса Шевченко.
- Отставь меня! Никуда я не пойду! – натягивала одеяло на голову Кира, лежа на кровати.
- У тебя тут шаром кати. Ты когда ела последний раз? - взялась Лера за кнут, скинув со стола в корзинку для мусора последний засохший пряник.
- Ein voller Bauch studiert nicht gern, - загробным голосом из-под одеяла отвечала подруга. (Полный живот учится без прилежания).
- Ой, не смеши мои коленки. Кто это сказал? Сытый Энгельс? Про беременных студенток? Да твой "баух" давно к спине прилип, - давила Лера, веря, что победа близка, - спустись на землю, Богема! Вы скоро все тут по хуторам поедите, училками немецкого языка, а переводчицей или стюардессой "Аэрофлота", ну, может Майка станет, если ее папаня пристроит. А Васька, если там не женится, так будет на кафедре аспирантом-лаборантом зарабатывать семьдесят рублей, - цеплялась Лера за любой предлог, чтобы вытащить подругу из постели и дипрессии.
- И пусть! Буду любить его из туркменского аула! И никогда не выйду замуж, - хоронила себя заживо Кира, свернувшись калачиком на боку.
- Ой-ой-ой! Зарекалась бабка "нэ исты хрэну на ночь", - издевалась Лера, - помнишь, ты меня спросила: «Красиво звучит: Вася и Кира?» Прости – я тогда соврала! «Васякира» - не звучит, и никогда не звучало! Вот Кира и Лера – звучит, потому что мы подруги. А парень, который увел у тебя из-под носа стажировку – слов нет приличных! Но уж точно – не свихнул себе мозги от любви. Интересно, как он тебе все это объяснил? Ему нужнее? У него зад шире? Все! Вставай! В душ, бегом!
Два года назад они даже, толком, не были подругами – так, выпускницы параллельных классов из города Сумы, которые поехали поступать в Киев: Кира, как мечтала - в университет на романо-германскую филологию, Лера – в кооперативный институт, как настаивала мама. Каждая маялась в своей общаге, стойко перенося тяготы и лишения студенческой жизни, но домой и в школу, на встречи выпускников, девушки возвращались столичными героинями, на зависть подружкам. А когда у Киры от тоски и предательства разорвалось сердце, Лера взяла над ней шефство: приходила после занятий, тянула в гости, на выставки по льготному студенческому, каждый раз что-то придумывала – позволяла подруге страдать, но под личным присмотром. Соседки по комнате, Мая из Львова и Оля из Одессы спелись давно и сразу, регулярно нарушали режим общежития всеми доступными способами и на переживания немки с параллельного потока, которая оторвалась от коллектива, плевали с высокой колокольни.
Виной сердечному надрыву был Вася, одногруппник. Он жил по-богатому, в городе на Васильковской улице, в квартире у своих родственников, а перед Новым годом пришел нарядный в общежитие университета на студенческую вечеринку, и больше они с Кирой не расставались, до этой осени.
На втором курсе перед их языковой группой замаячила двухгодичная стажировка в Берлинский университет Гумбольдта. Кира была первым кандидатом. Ей и хотелось, и кололось – она не знала, сможет ли выжить на чужбине без Васи. Судьба сама решила за нее эту задачу. На Кириного дедушку всплыл донос с войны. В 56-м его оправдали, за отсутствием состава преступления, но самого факта оказалось достаточно, чтобы в последний момент отстранить внучку от стажировки в ГДР. А может, кто из друзей помог.
А Вася? Он громче всех сетовал на несправедливость, но потупил глазки и от стажировки, ради Киры, не отказался…
Курсанты что-то пели, девочки из кооперативного веселились, а Кира была в прострации между Киевом, Берлином и Сумами. Новогодняя атмосфера училища возвратила ее к их первому вечеру с Васей, в комнату общежития …
Ее глаза созерцали, как в центе холла коренастый курсант с носом боксера средней весовой категории, в военной форме с черной бабочкой на месте галстука, нес какой-то несвязный текст, а все вокруг смеялись:
- Дорогие гости! Барышни - красавицы! Позвольте представиться – Виктор, ведущий нашего голубого огонька, нашего КВНа, не побоюсь этого запретного слова. Аббревиатура же – проста: «Кто Военного Не любит» - не ходите девки замуж.
Пока конферансье отвлекал внимание, курсанты поджимали гостей к центру, перекрывая им обзор за своими спинами.
- Выдающиеся живописцы часто вдохновлялись армейской жизнью, гарнизонной службой. Чего уж там скромничать, они писали картину жизни с нас, с таких как мы! - продолжал ведущий, - Сейчас вы увидите сюжет, который лег в основу знаменитого полотна. Назовите имя живописца и название картины. Тема: «жизнь ратных подвигов полна». Пантомима первая!
Курсанты разомкнули живую ширму, и взору девушек предстал застывший военный патруль, в портупеях, с папахами. Крупный бугай посередине устремил вперед левую руку с вынутой из ножен саблей, а с помощью правой руки, приставленной ко лбу, изображал, что всматривался вдаль. Двое тощих курсантов по бокам, грозно схватившись за штык-ножи, тоже угрюмо смотрели на входную дверь в казарму.
- Кира, Кира! – нетерпеливо толкала в бок подругу Лерка, в синем шерстяном платье, - Ну же! Кто автор у «Трех богатырей»?
- Васнецов? – очнулась та, в нарядном черном кардигане.
- Васнецов! Три богатыря! – как оглашенная закричала Лера.
- В этом крике: силу страсти, жажду первенства и счастья, и уверенность в победе слышат стены в этом крике, - с сарказмом, но и с уважением прокомментировал ведущий, направляясь к подругам, - Совершенно справедливо! Итак: у нас первый победитель! Вы становитесь девушкой дня! Нет, дамой сердца второго взвода! Вот медаль. Позвольте? – он накинул Лере на шею черный гайтанчик с золотой шоколадной медалью. Виктор так низко наклонился, что казолось, хотел ее поцеловать.
- Спасибо, дорогая! - прошептала Лера, когда он отошел.
- Ой, смотри не зазнайся, дама дня второго взвода! – улыбнулась Кира и с благодарностью обняла подругу за плечи.
Росинант, Вислоух и другие
- Картина вторая! В лесу!
- громко объявил конферансье Виктор, и живой занавес из курсантов расступился.
На опрокинутом табурете, поджав левое колено к щеке, в черном ботинке с белыми бантами-шнурками восседал крупный парень в бабушкином платье с кучерявой головой и скуластым лицом. Перед ним лежало синее армейское одеяло, левый угол которого укрывал игрушечного мягкого козлика. Горшки с живыми зелеными цветами у табурета стояли полукругом. Нелепая картина вызвала дружный девичий хохот:
- Аленушка! Бугай на камне! Мать моя женщина! Бедный Васнецов!
Сразу несколько прелестных девушек за правильные реплики удостоились шоколадных медалей в области угадывания русской живописи в армейской среде.
- Черная птица ночами мне снится! - поэтично продолжил ведущий и томно положил правую руку тыльной стороной ладони себе на лоб. За его спиной уже расступилась очередная живая ширма.
Зрителям открылся групповой портрет: два парня, сидя на корточках, держали мётлы прутьями вверх, а вокруг трое ребят с жуткими гримасами на лицах замерли в разных приседах, раскинув руки-крылья, изобразив застывший полет.
- Кира! Ясно, что птицы, - затараторила Лера своей подруге рядом, оттеснив бедром мешавших ей девчонок, - Но с какой картины? Ван Гог? Вороны над полем?
- Уточняю! - конферансье, видимо, слышал их разговор. - “Пшеничное поле с воронами”, из музеев НАТО, не сочетается с нашим новогодним балом по политическим соображениям. Подсказка! Типичная картина для военной столовой. Дежурные вынуждены давать отпор оголодавшим за зиму курсантам!
- Лера! Голые кусты, после зимы! - вполголоса на ухо подруге проговорила Кира, - Может, “Грачи прилетели?” а автор? - задумалась она.
- Грачи прилетели! - азартно выкрикнула та.
- Совершенно верно - Саврасов! - обрадовался ведущий. - У нас в столовой на раздаче присказка: “Жрачи прилетели”, - пошутил Виктор на ходу, и с удовольствием надел на шею уже знакомой Лере вторую шоколадную медаль.
-Ой, смотри, подруга, - заболят губы от сладкого! - барабанила ноготками Кира по плечу двукратной обладательницы наград, и на ухо, - Ведущий пал к твоим ногам, повиснув шоколадкой на груди. Эх, Саврасов!
- Итак, прекрасные дамы и достопочтимые товарищи! - громогласно заявил конферансье, выйдя на середину воображаемой сцены, - Гвоздь программы! Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский и его верный оруженосец Санчо Панса! Прошу!
Из-за спин товарищей, слегка гарцуя на швабрах, с картонными головами коня Росинанта и осла Вислоуха появились два улыбчивых курсанта. Один - высокий, широкоплечий в серой шинели под ремнём, в темной фуражке козырьком назад, другой ему по плечо - коренастый с шеей борца в зеленом промасленном бушлате и в газетной шляпе. Идальго начал:
- Блаженны времена и век, который древние прозвали золотым, — не потому, что золото, в наш железный век представляющее собой такую огромную ценность, в ту счастливую пору доставалось даром, а потому, что жившие тогда люди не знали двух слов: твое и мое. В те благословенные времена, Санчо, всё было общее.
- Сосед мой, Маркс, твердит упрямо, что “всеобщее” еще вернется.
-Не глупый малый! Верно рыцарь? Уж не соперник ли? Знаком он с Дульсинеей?
- Куда там! Четверо детишек. В ту сторону смотреть забыл, погряз в литературе. Я усомнился, ваша милость, в нем, ну, разве умный отказался бы стать ростовщиком?
- Санчо, ты опять за деньги?!
- А как без них я стану губернатором острова Майорки?! Сплю и вижу.
- Панса! - вскричал идальго, - Что за повозка там с нечистой силой?
Курсанты справа сделали шаг в сторону, и появились три стула, замаскированные под телегу. На первом восседал возничий с длинной палкой. На двух других, обращенных спинками к рыцарю и его оруженосцу, стояли в полный рост два парня с картонными изделиями, на которых было написано: “Крылатая ракета” и “Першинг -2”. С закатанными рукавами они поворачивались направо и налево, демонстрирую девушкам свои накаченные бицепсы.
- Пропали наши головы, ваша милость, нужно удирать!
- О чем ты, друг мой Санчо? - с пафосом заговорил Дон Кихот, - Я ли не цвет странствующего рыцарства?! Не затмеваемая звезда военной славы?! Я ли не зеркало и честь испанского народа?!
- Все так, ваша милость, но уж больно враг коварен!
Услышав эти слова из уст высокого красивого парня, Кира расплылась в смущенной улыбке и продолжала на него смотреть. Она вспомнила, как преподаватель по зарубежной литературе Татьяна Карловна, полная веселая еврейка с толстыми линзами на носу, любимица всей учебной группы, прочитала наизусть этот же отрывок из Сервантеса, даже больший, и издевалась над студентом своим прокуренным голосом: "И Вы после этого не любите Дон Кихота?! Да вы, батенька, похоже, всю жизнь ходили в отличниках? Терпеть не могу отличников! Особенно “круглых”. Они никого не любят и не могут полюбить! Я в школе была троечницей, но русский и литературу всегда любила и знала на пять. Некоторые мои “круглые”, одноклассники, бутылки собирают, а я профессор, мои труды изучают за рубежом.
Дон Кихот, Женька Фадеев, был в ударе. Он выбрал глазами высокую девушку справа и играл роль для неё. Все вокруг были цветные, пестрые, смешливые, а она одна, как тонкая черная лебедь с выгнутой шеей, грустной улыбкой и взглядом из-под ресниц. “Какая же причина заставила тебя прийти на новогодний бал в такой обличье. Или ты не видела отражение в воде и не знаешь своей красоты”, - улыбался он ей.
- Чьих будете? Кого куда везете?- пристал с вопросами к ребятам на стульях Санчо Панса, Юрка Рыбаков.
- Не местные мы, везем из-за моря подсадных уток в Барселону, - отвечал ему со стула каптёрщик Саша Дидик.
- Хороши утки - с троянского коня! - не унимался оруженосец.
- Санчо, скажи этим заморским дурням, что я великий рыцарь и такого не позволю никогда! Я прежде бился с сатаной и победил!
- Сударь, не говорите так! Вы бились с мельницами, а “сатаной” у них зовут ракеты СС-20. Не поминайте всуе, а то ведь прилетят.
Танцы под Брейгеля
- Новогодний бал кружит мундиры, платья и сердца, - напевала под музыку Лера, обнимая красивыми руками погоны Виктора, - не дворянское собрание Киева, как у Булгакова, конечно, но весело.
Локти и бедра соседних пар прижимали их друг к другу, и никто не возражал - теснота друг молодежи, темнота, кажется, тоже. Судя по счастливым лицам вокруг, эта толчея и была гвоздем новогодней программы, молодёжным тактильным счастьем.
- А в августе люблю по хлебному полю на Колосе, отличная машина. Первый раз за штурвал сел после шестого класса, - развлекал Абрамов Леру рассказами и байками.
Она ожидала от танца с конферансье чего-то большего. Без восторга, но и без тоски слушала, как под Брянском деревенские мальчишки в жару носились с вёдрами по стерне, выливали из нор коварных сусликов, вместе с комбайнёрами жарили их на вертеле; бегали в сельпо за вином, чтобы старшие давали пацанам порулить. В десятом классе Виктор ездил на сборы, стал чемпионом области по боксу в полусреднем весе…
Почему-то в тот момент ему было необходимо выложить ей блок детских воспоминаний, и про замечательного тренера, который заставлял их в столовой "съедать всё, за что заплачено". А Лера из-за его плеча в толпе искала глазами Киру. Та танцевала с красавцем Фадеевым.
Эх, Саврасов! - горевала над судьбой Лера. - А ведь час назад ты был крутым ведущим. Поплыл, парниша? Влюбился? Превратился в заводик по производству дофамина и серотонина? А я тебе даже завидую и тем двоим, кажется, тоже. Эх, сейчас бы с выпученными глазами хохотала как дура над твоими байками... Но моя голова устроена иначе...
- Молодец, Королёва! У тебя быстрые мозги. Ты должна продвигать науку, а то-о...
- А то что, Сергей Валентинович? - состроила физику томные глазки красавица десятого "Б" с русой косой до пояса, вытянувшись стрункой у доски в школьном платье с кружевным воротничком и манжетами.
- Э-э! - показал ей язык двухметровый усатый волейболист с чёрными битлами до плеч, копируя портрет Эйнштейна над своим столом.
Он лениво встал, с усмешкой плюнул на три пальца правой руки и быстро-быстро застучал мелком по линолеуму доски. За пару минут физик выдал альтернативное решение Леркиной задачи. Формула была непонятная, но ответ сошёлся.
- Молодец, Королёва! - довольный собой стряхнул учитель белую пыль с рук, - Иди, садись!
Но одноклассники этот красочный диалог так просто не оставили. Неделю Королёва с физиком были у всех на языке. Многие в десятом "Б" сочли своим долгом предложить Лере окончание фразы Валентиныча, и она как нельзя лучше характеризовала внутренний мир доброжелателя.
- А то выгоню из волейбольной секции за малый рост, - ехидничал Цветков.
- А то затащу после урока в лаборантскую, - поднялся ещё на ступень в эволюции Мурзин.
- А то знаешь, как страдает советская наука без красивых женщин, - заявил приватно в школьной раздевалке Симоненко.
Королёва делала вид, что ничего не произошло, старательно училась, особенно по физике.
- Лерка! Девки! - влетела на перемене Зойка Фёдорова, зажмурилась и завизжала от удовольствия. - А-а-а! Я знаю, как заканчивается присказка нашего физика! Он не одной тебе, Королёва, заливает про мозги! Сейчас на крыльце Валентиныч перед молодой биологичкой распинался: "Татьяна Николаевна..." - передразнила Зойка учителя совершенно непохожим гнусавым голосом.
- Врёшь! - шагнула к ней грудью Королёва.
- Сочиняешь на ходу, Фёдорова! - бросил ей долговязый Симоненко, очередной Лерин воздыхатель.
- А что? - сказал Якубилович. - Биологичка у нас шустрая, - вон пятиклашки от неё - не отходят, даже на переменке обнимаются, - его дружки захихикали.
- А вот и не вру! - набычилась Фёдорова. - Он ей сказал: "Ах, оставьте, Татьяна Николаевна! У Вас быстрые мозги, моя дорогая, а то..." - Не верите?! Хорошо-о! Вот он начнёт фразу, хоть про кого (!), я встану при всех и закончу! И по его роже вы поймёте - я не вру!
- Ладно, Фёдорова, колись уже! - прогнусавил Мурзин. - Всё равно же разболтаешь к вечеру - ждать неохото.
- Чья бы корова мычала! - бросила ему высокомерно Зойка. - Ждите! Моё слово - алмаз, кремень!
- Ага! - усмехнулся Симоненко. - Лобзик - ты хотела сказать, Фёдорова.
Десятый "Б" посмеялся и стал ждать развязки, и она скоро наступила.
- Королёва! - расплылся в улыбке Сергей Валентинович, открыв Лерину тетрадь для контрольных работ по физике. - Тебе в жизни заказано в науку. Я же говорю: у тебя быстрые мозги, а то...
- А то! - выкрикнула с места Фёдорова, спрятав голову за Лериной спиной. - Погрязнешь, как я, в пьянстве и разврате!
Класс поник ушами. Кто-то исподтишка смотрел на физика, но большинство - на Королёву. Лера выпрямила спину, повернулась назад и влепила Зойке пощёчину.
- Девки за физика дерутся! - завопил Мурзин, кот мартовский, и тут же получил в морду от Цветкова...
У меня, Витя, мозги быстрые, - вздохнула Лера, - вот только счастья они что-то не приносят... Опять вон красавчик склонился к её уху… Боже! Как я их ненавижу! Что он шепчет? Как мне в прошлом году? Конечно! Заливает про Яна Брейгеля Старшего, Питера их Младшего, про бабку художницу, спасительницу рода живописцев... Про младо голландцев с их пчёлами, бабочками, навозными жуками... Тоже мне - сердцеед на швабре, искусствовед деланный. Боже!
Леру душила обида и боль, страдала каждая клеточка её организма - разрывалась её связь с подругой. Она ведь мечтала о другом: Женя подойдет к ней, а Кира познакомится с хорошим парнем, может, с другом Фадеева, хотя бы и с Сашей Мусиенко. Они будут дружить семьями... Был и запасной план, нежелательный.
В конце концов, она выбрала Женьку первая - пригласила на белый танец ещё год назад. Он ответил, ввёл её в круг своих товарищей на рок-н-ролл, но дальше отношения не пошли. И всё бы ничего, на танцах - обычная история, без претензий, но судьба преподнесла сюрприз.
Выяснилось той же зимой, что Фадеев - земляк из Сум. Дочь маминой подруги, с универмага, старше на год, училась с ним в одном классе.
Маме снесло крышу. Энергичная брюнетка с шиньоном, в вечном обтягивающем платье, она с напором принялась устраивать личную жизнь дочери.
- Смотри - красавец! - присела она рядом на диван с фотокарточкой в руках. - Через год училище закончит. Медкомиссию прошёл. Вы же молодёжь об этом не думаете, а для семьи важно, - продолжала старшая Королёва, рассматривая хитрыми глазами Женькину фотографию в полевой форме, - Дочь, очнись! Нельзя счастье пускать на самотёк! - взорвалась она как бешеный помидор и вскочила на ноги.
Кто бы говорил! - дулась младшая. - Фото раздобыла. Весь десятый были в контрах, жили как кошка с собакой. От твоего(!) сумасбродного характера уехала я в Киев, отец-то давно сбежал. И смотрит, как на своего - влюбленными глазами! Твоих-то кавалеров отродясь не видели... За всю школу ни одного мужика в дом не привела! Вон Рая, снизу, плевала на детей, развелась - через день гуляет, - Лера очнулась и взглянула на маму по-новому, ей стало ужасно жалко и её и себя.
Фотка была действительно классная! Да и мама искренне старалась - чувствовала кровиночку, как та страдала, когда в феврале с обтянутыми скулами заявилась домой на каникулы. Обе они соскучились, обнялись. А характеры? Так у всей семейки не подарок…
Стоп! А кто первый сказал про Киевское ВОКУ? Мама и рекомендовала сходить на Новый год в училище, пока приглашают, бабский век короткий! Лера в декабре звонила домой с телеграфа, просила у неё денег, а получила совет...
То, что Женька западёт на швабру Киру, Лера не сомневалась. Она чувствовала их обоих: восторженную подругу с романо-германского факультета, и весёлого скуластого парня, который на фотографии так нравился маме. Сейчас ей казалась, она видела их насквозь, читала мысли на расстоянии, мамины тоже...
А Виктор? Из Брянска? Маманя костьми ляжет поперёк, если что не по её. Да и встретился он поздно, достался легко, со своими медальками и сусликами.
А Женька всё это время сидел где-то глубоко внутри. И то, что он, гад, пригласил не её, а Киру - разрушил такие отношения!
Той же ночью Виктор напился. Раскопал в сугробе бутылку водки, которую спрятал перед окном казармы. У каждого взвода было своё место под тайник, чужого не брали - дело чести. Каптёрщик Саша Дидик закрыл изнутри дверь на ключ, среди шинелей и бушлатов на столе порезал луковицу и колбасу, сам закусывал, а Абрамов заливал тоску прямо так.
- Понравилась мне Лерка, Сань.
- Фигуристая девка! Под тебя кроили - дерзай.
- А не клеится у нас, и всё. Начинаем танцевать - поёт, а потом замолкает, и как оглоблю проглотила, с места не сдвинешь. В прошлом году тоже самое было, я же помню.
- Не бери ты, Витя, в голову! Значит не судьба, и первая свадьба во взводе светит другому. Может, Фадееву с чернявой повезёт... Но мы-то с тобой поборемся за главный приз?! - усмехнулся друг каптёрщик, смял кольцо лука кусочком сервелата и отправил себе в рот.
