– Я тебя никому не отдам. Даже твоему прошлому! – слова Вадима пронзили до глубины души.
– Что с отцом? – спросил Вадик.
– А ты на мать смотрел? В момент переменилась! – сказал Мирон.
– Я пойду, проверю бабушку? – спросила встревоженная Милена.
– Нет! Не надо мешать взрослым. Они разговаривают. Лучше иди в комнату Вадима и поиграй! – приказала Геля. Дочь скептически взглянула на мать. «В телефоне ...» – добавила та.
– А. Понятно! – повеселела девчонка. – А то, думала, старые куклы с антресолей надо доставать. Спасибо, мамочка! – чмокнула в щёку, исчезла за дверями. Вадик спросил: «А что с мамой не так? Я всё на отца смотрел!»
– Она побледнела, когда Анита про двойника сказала... – ответила брюнетка.
– Это я виновата. Сразу предупредила, что испорчу настроение, и не стоило всё это рассказывать.
– Стоило! – хрипло пробасил Мирон. – Теперь хоть понятно стало, чего так на меня взглядывали, словно я ... преступление какое-то совершил. Всё сидел и думал, чем так напугал девушку... Теперь понимаю. Тоже бы, наверно, обалдел, если б встретил в парке, допустим, Димку – одноклассника, который погиб в горах.
Я уже без опаски смотрела в глаза Мирона, слушала голос, точно такой, как у Вани.
А когда он почесал висок, как это делал Иван, сердце пропустило удар, а потом забилось часто-часто. …Снова увидела перед собой Ванюшу. Живого! Сильного, смелого, надёжного, самого добрейшего человека на земле, и не важно, что теперь его звали Мироном и были у него жена и дочка, и со спортом не дружен, но ... я физически ощущала присутствие родного человека! Страстно захотелось уйти, а не сидеть за столом, доедая порцию салата сельди под шубой, оборачиваясь на дверь спальни, откуда слышались голоса хозяев. Захотелось оказаться с ним наедине в каком-нибудь уютном, немноголюдном месте и дышать одним воздухом, слушать, смотреть на малиновые с трещинками губы, в голубые с прищуром глаза, ловить каждое слово, каждый вздох...
Набралась смелости и попросила: «Мирон, Вы можете рассказать о себе, о вашей работе?» Геля недовольно отодвинула тарелку с остатками вегетарианского салата и спросила, хмуря брови: «Это ещё зачем?» Муж обнял жену и прошептал так, что слышно было, наверно, и на балконе: «Затем, что она войдёт в нашу семью. Вадька жениться собрался».
Последнее слово заставило содрогнуться. Давно уже вытянула ладонь из горячей руки Вадима, и тут снова сжал мою. Я встала. Шепнула: «Руки помою. С вашего позволения», – и направилась в ванную. В зеркале не сразу узнала себя. Глаза лихорадочно блестели, лицо красное, словно температура под сорок. Сердце билось, как бешеное.
Такое было со мной, когда шла домой, сдав ЭГЭ по математике, и услышала голос, похожий на отцовский, и пошла потом за этим голосом на край света. И два года выполняла все прихоти его обладателя – патологического ревнивца с наклонностями садиста.
И там перед зеркалом, с ужасом поняла, что теперь тоже оказалась в плену не только голоса, но всего облика Мирона. И словно проснулась. В душе распахнулась настежь дверь, которую никогда не позволяла открывать моя совесть. До сего момента не позволяла вспоминать о том, как впервые влюбилась на перроне в Ивана. Он возвращался из Армии. Выпрыгнув из вагона, закружил в крепких объятьях Карину, потом …меня с возгласом ликования: «Девчонки! Я вернулся! Вернулся! Я дома!»
Мы с Кариной знали, когда придёт поезд с Востока. Иван служил на монгольской границе. Подруга отпросилась с лекций, а у меня закончились уроки в школе. Мы знали, что никто не встретит Ваню, кроме друга Петьки и нас. Ни воспитатели детдома, ни старая бабка – соседка из дома барачного типа, которая приглядывала за квартиркой, выделенной Ване государством, не придут на вокзал.
Мы прибежали на час раньше. Каринка изнервничалась, истомилась ожиданием. Она каждую неделю писала солдату письма. Сидя на лавке у здания вокзала, я успокаивала подругу. Когда подошел пассажирский поезд, люди стали выходить из вагонов, вернее, спрыгивать с высоких подножек, я выглядывала в людском потоке могучего парня – атлета, ведь он семь лет до Армии ходил в секцию. Тягал гири и штанги и в детдоме, потом в своем бараке, а перед нами вдруг возник высоченный и очень стройный, даже худой солдат с горящими от радости глазами. Я с удивлением узнала Ваню. Как же ему шла эта стройность и этот восторг в распахнутых огромных глазах, еще без характерного прищура, приобретенного позже. Солдат схватил Каринку на руки, закружил вокруг себя, и тут я почувствовала, как ноги отрываются от земли, а тело находится в горячих, нежных и сильных руках: «Девчонки! Я дома! Спасибо, что встретили!»
Потом был праздник, который устроили у себя для Ивана Филатова семья Карины и трое детдомовских друзей. … В деревянный дом Семёновых пришли тогда немало людей, кто знал и даже не знал Ивана. Разделить радость подружки заявились и мы с бабулей, да не с пустыми руками! Принесли огромный таз пирогов с разными начинками. Тесто поставили с вечера, а стряпали с раннего утра.
На том празднике у меня впервые так необычно и больно заныло сердце. Неожиданно все гости стали не милы, кроме одного единственного, самого высокого, стройного, красивого и веселого. Тогда поняла, что влюбилась в Карининого жениха. И за тем же столом росток неведомого ранее чувства к тому, кто принадлежал подруге, был растоптан на корню. Позже не позволяла себе даже думать в том направлении, и, возможно, поэтому пошла за первым встречным, как оказалось, абьюзером. Пошла ни сколько от того, что влюбилась в глаза и голос, похожие на отцовские, а чтобы заглушить в душе вой тоски по Ивану и недобрый голосок зависти к единственной на всей земле подруге.
ЗАВИСТЬ. ...Я знала, как умели завидовать сёстры, как это чувство к более успешным и богатым одноклассницам уродовало их лица, а, главное, характеры. Знала, какое это зло, и делала всё, чтобы искоренить в себе даже намек на это чувство. ... Мне удалось! Но какой ценой?! В результате, тогда я потеряла всё. В первую очередь, себя.
«А впрочем, – подумала, вглядываясь в изображение в зеркале, – была ли я тогда личностью, которую жалко потерять? Нет! Была ли нужна кому-то, кроме Карины да бабули? Нет! Да и не будь меня, подружка нашла бы с кем дружить, а бабуле на одну внучку было бы меньше переживать! Я – вообще, ошибка природы. Мне незачем было рождаться на свете! У матери была пятым ребенком! Пятым ртом! Отцу стала не нужна. Совсем. Он ушел, когда мне было пять. Когда училась в первом классе, вообще, перестал приходить. Больше его не видела. Сёстрам была как служанка и объект для оттачивания их жестокого остроумия. Мать спасибо за всю мою помощь по дому сказала, только когда я школу заканчивала. До этого словно не видела, кто горы посуды мыл, полы намывал, толчок драил. ... Ладно, маму обидами трогать не стоит. И так с нами надрывалась. Но если б меня не было, меньше напрягаться бы пришлось.
Любви настоящей в моей жизни не было тоже. Росточек зарождающегося чувства к Ване раздавила, не дав и третий листочек выпустить. История с гражданским мужем – будто не со мной. Перенос в жестокий параллельный мир. Игорь! Да. Был Игорь. Но была ли это настоящая, всепоглощающая, вдохновляющая на самопожертвование любовь, как с моей, так с его стороны, если она рассыпалась карточным домиком при первом серьезном испытании? Может быть, правильно, что так случилось? Судьба – кукловодка знает, что делает! Могло быть хуже. Если человек своё Я ставит выше всего, случись с нашим ребенком, например, беда, родился бы с дефектом. Игорь поступил так же, как в истории с Леной. Сказал бы, что инвалид ему не нужен и бросил нас легко. Опустил бы обручальное кольцо в карман куртки и ушел...
ЛЕНА. …Наверное, я родилась на свет, чтоб её удочерить? Заменить маму? Но это могла сделать другая женщина, которой Бог не дал ребенка. Возможно, они с мужем смогли бы создать для девочки другой мир: жила бы в богатстве, отдыхала за границей, училась в престижной школе, имела только брендовые вещи, и, вообще, всё, что ей пожелалось.
«ЗАЧЕМ? Зачем я есть, вообще?» – чуть слышно шептали губы. Слёзы лились по лицу. Тушь, тени – всё размазалось. Выходить в прихожую за сумкой, в которой была косметичка, не хотелось. Боялась, что в таком виде меня заметят. ...Нашла на полочке шкафчика ватные диски, жидкость для снятия макияжа и через десять минут вышла из ванны, как после бани: с красным лицом, без косметики. Окликнула Вадика. Он в момент оказался рядом.
– Ты можешь увести меня домой?
– Конечно. Тебе плохо, – не спросил, констатировал. С искрой тепла в душе подумала: «Чуткий мальчик». Подал куртку. Ушел на минуту проверить маму. Вернулся с ней. Женщина так же плохо выглядела. Мы в унисон сказали фразу: «Извините меня!» Потом улыбнулись робко друг другу. Она сказала: «Я виновата перед Вами. Моё поведение непростительно. Расстроила такой прекрасный вечер. Захлестнули эмоции». Я хотела вставить слово покаяния, она мягко перебила: «Вы абсолютно ни при чём! Просто в моей жизни была трагическая история, связанная с двойниками. Вот её и вспомнила».
– Мама! Какие двойники? Ты никогда не рассказывала.
В прихожую вошел отец. Мать испуганно обернулась, съежилась, но продолжила: «Когда я рожала …Мирона, – споткнулась на слове, – в палате мамочку с двойняшками бросил парень, отец малышей. Она решила отказаться от детей. Всей палатой слёзно умоляли не делать этого. А девчонка была сирота бездомная. Училась на маляра, жила в общаге ПТУ. Детей нести некуда. Жить было не на что».
– Грустно, мама. Я тебя понимаю, – обнял за плечи Вадик. Мать просияла. Я сказала: «Спасибо за угощение, все было так вкусно! Словно у родных дома побывала».
– Приходите чаще, Аниточка! Мы будем очень рады! – ответила хозяйка, и муж поддержал жену.
– Мам, я провожу на машине. Мирон разрешил.
Мать метнулась из прихожей. Появились Мирон с женой и дочкой. Попрощались. Милена просительно посмотрела снизу вверх: «Вы к нам ведь ещё придете?» Я улыбнулась, не желая давать несбыточных обещаний: «Ты – славная девочка! Спасибо, что рисовала куколки для моей Лены, развлекала в больнице». Девочка зарделась от удовольствия.
Вбежала хозяйка, вручила пакет с гостинцами со словами: «Это вашей дочке!» Отказываться было неудобно. Сердечно поблагодарила.
По дороге молчали. Я сидела позади Вадика с закрытыми глазами. Мне было очень плохо. Думала о безрадостном прошлом, о недоступном Иване – Мироне, о тщетности своих чувств к нему. Сожалела, что дочки не было дома. Вместе с классом, учительницей, членами родительского комитета уехали на выходные на базу отдыха. Я представляла, что буду совершено одна. Некому будет перестроить настроение на другой лад, и, возможно, всю ночь проведу в слезах и горьких раздумьях о своей несчастливой судьбе.
Как оказалась у дома, не помню. Зато помню, как Вадик открыл дверцу, помог выйти из машины. Поднялся ветер, сбил шарф с головы.
Парень захотел поправить, но вместо этого крепко обнял. Я стояла безвольно, как сломанная кукла.
– Я тебя никому не отдам. Даже твоему прошлому! – слова пронзили до глубины души.
– Ну, Вадик, – ткнулась в грудь сырым от слез лицом. – Нельзя же быть таким.
– Каким? – спросил, крепче обнимая и целуя мои волосы.
– Таким чутким!
– Я, действительно, никому тебя не отдам, потому что люблю.
Ночью я не плакала. Была в другом измерении. ... А утром, когда проводила парня, заревела. Слезы были злыми. Ненавидела себя.
– Да что за натура такая! – рычала вслух. – Стоит влюбиться, бросаюсь в объятья, но не к объекту любви, а к другому человеку!
Действительно, когда влюбилась в Ивана, стала жить с абьюзером. Поняла, что люблю Мирона, (иначе быть не могло, ведь они – одно лицо, одна душа), так оказалась в постели с Вадимом!
«Как теперь всё разрешить? Как, вообще, жить, дышать? – бились отчаянно мысли, отражаясь болью в сердце. – Видеть Мирона, умирать от тоски, а быть с Вадимом? Обманывать парня? Но он не заслуживает этого. Неужели повторю то, что уже было в жизни? Начну жить с одним, чтоб заглушить вой тоски по другому человеку? Что делать? Но я уже сделала то, что не должна была совершать! Дура! Какая дура!»
Остервенело тёрла шваброй пол, сбрасывала звонки Вадика и ругала себя, не переставая. А когда немного успокоилась, то почувствовала тоненький неуверенный шепот, невесть откуда взявшийся в голове: «Разве тебе плохо рядом с ним? Он – сама нежность. …И любит без меры…»
– Нет! – швырнула швабру в угол, а тихий шепот, почти шелест, продолжал: «Не будь мазохистской, не придумывай себе страданий, забудь об Иване. Его давно нет, а Мирон – просто копия лица и фигуры, но с другой душой, другим миром и своей любовью к жене и дочке. Прекрати придумывать себе любовь, которой нет, и не может быть. У тебя в руках сокровище, а ты, смакуя свои страдания, не видишь этого».
Чей был голос? Явно, не кукловодки Судьбы, которая говорила со мной во сне грубым, повелительным тоном. Подняла глаза и уставилась на … икону Божьей матери. На икону, которую подарила бабуля, на икону, которая висела всё это время над письменным столом, но я ни разу не перекрестила перед ней лба…
Подошла ближе и жадно стала вглядываться в тёмный лик: «Это ты прошептала, пресвятая Царице - Богородице?» Вдруг из меня полились слова, которые слышала только от бабушки, но сама ни разу раньше не произносила.
Царице моя Преблагая, Надеждо моя, Богородице, Приятелище сирых и странных Предстательнице, скорбящих Радосте, обидимых Покровительнице!
Зриши мою беду, зриши мою скорбь; помози ми, яко немощну, окорми мя, яко странна!*
Автор: Т. Сунцова.
*Царице моя преблагая (перевод)
Царица моя Преблагая, Надежда моя, Богородица, Приют сирот и странников Защитница, скорбящих Радость, обиженных Покровительница! Видишь мою беду, видишь мою скорбь; помоги мне, как немощному, направь меня, как странника. Обиду мою знаешь: разреши ее по Своей воле. Ибо не имею я иной помощи, кроме Тебя, ни иной Защитницы, ни благой Утешительницы – только Тебя, о Богоматерь: да сохранишь меня и защитишь во веки веков. Аминь.
Сайт. Молитвослов.
ОКОНЧАНИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ "ИГРУШКИ КУКЛОВОДА ПО ИМЕНИ СУДЬБА"