Я приехал к дядьке – Исмаилу Малкондуеву – в середине лета, в самую страду. В Ламгуте начиналось холощение ягнят совхоза имени Али Байсултанова, то есть – Яникоя. Три бригады согнали отары в конец урочища к загонам для сортировки животных. Собрался целый парад, человек восемь чабанов, пара ветеринаров и я.
Если по-хорошему, холощение – настоящая операция, производиться она должна в индивидуальном порядке, с особым подходом к каждому баранчику. Раньше, в эпоху частно-собственнического хозяйства, так и было. С приходом Советской власти восторжествовал коллективизм, маленьким самцам просто отстригали края мошонок и выдёргивали их несчастные орешки.
Экзекуция предназначена для сохранения рабочих качеств. Приём – в цивилизованных формах – с успехом практикуется во всём мире, защищает поголовье от близкородственных скрещиваний и от вырождения. Но в данном случае речь идёт об овцах карачаевской породы. Они закупаются регулярно, любовь производителей и маток протекает под жесточайшим контролем зоотехников, однако уже во втором поколении «карачаевцы» начинают меняться.
Там, у себя на родине – в какой-то сотне километров к западу – это маленькие чёрные полукурдючники с небесными очами. В первом же приплоде, полученном в балкарских ущельях, присутствуют особи с белыми отметинами, синеглазость становится редкостью. Внуки приезжих – обычные белые овцы, с мясом, конечно, лучшим, чем всё остальное на этой планете, но далёким от оригинального. Описать ощущения от шашлыка из настоящего карачаевского барашка невозможно. Легче посочувствовать тем, кто его не пробовал – они всю жизнь жевали мокрый картон, гретый на шампурах.
Тогда я впервые принимал участие в массовом оскоплении. Мимолётность процесса сглаживала впечатления от него. Короткое «бе-е!», и он уже валух. Раны присыпались каким-то жёлтым порошком, потом бедняг поили раствором медного купороса. Далее выступала самая низкоквалифицированная пастушья сила, то есть я. В зоне моей ответственности лежала последняя профилактическая процедура – не дать им лежать на земле во избежание сепсиса. В реальности мои обязанности вылились в суетливые и бесполезные перебежки внутри загородки.
Среди чабанов присутствовал невысокий старик по имени Комай. Я немного знал его по Яникою, но понятия не имел, что он может быть занят столь хлопотливым делом здесь, на высоте двух с половиной километров. Дедушка с картинной внешностью – светлые глаза, белая бородка, розовая лысина, просвечивающая сквозь редкие серебряные волосы и суковатая дубина в крупных мосластых руках. Слегка прихрамывая, Комай подошёл к загону и некоторое время, саркастически улыбаясь, наблюдал за моими эволюциями.
– Да, если голова не работает, приходится бегать, – наконец, соизволил заговорить этот Мафусаил, – Не видишь, что ветра нет?
Я вопросительно посмотрел на него. Какова связь между моей беспомощностью и перемещениями атмосферы? Старик указал дрыном на центр загородки:
– А ну, стань там.
После выполнения его команды образовалось пятно свободного пространства и широкое кольцо из ягнят. Комай с интересом смотрел на меня, но я, всё-таки, сообразил и погнал животных вдоль стены. Стоять в середине и слегка ускорять отстающих намного легче, чем участвовать в броуновском движении баранов наравне с ними.
Через полтора часа я разрешил мучавшую меня проблему ветра, спросив о нём у деда. Он ехидно сощурился, прошёлся насчёт городских и пояснил, что при заметном напоре, бьющем в морды, животные останавливаются и, прижимаясь друг к другу, прячут головы вниз.
– Побежишь по кругу – хоть в одном месте, подует и в твою физиономию, ты понимаешь?
Я понимал, о чём и сообщил старикану. Тот поздравил с проявлениями интеллекта и поинтересовался, не знаком ли мне писатель Кангауров. Узнав, что прихожусь ему сыном, Комай кивнул головой:
– Так и подумал, что Исмаил тебе по матери приходится. Зейтун поживей был. Даже чересчур! Но за ухо вы одинаково хватаетесь.
Выяснилось, что старец помнил отца ребёнком, с казахстанской Назаровки, и заподозрил родство по единственному жесту – в затруднительных случаях я теребил мочку уха. Кроме этого, Комай удивил критикой проводимых ежегодных кастраций. Оказывается, он был поборником естественной селекции с возможным инбридингом, в коей и видел шанс сохранять качества карачаевской овцы.
В целом его подход к тайне её вырождения стал для меня откровением. Как считал Комай, Аллах запечатлел в крови каждого существа письмена – особые в каждом конкретном случае. Неиспорченная разумом живность интуитивно знает наилучшие сочетания Божьего слова и, при свободе выбора, разыщет оптимального партнёра для продолжения рода. Ограничения портят породу.
Равным образом все едящие, пьющие, дышащие тела имеют склонность к поглощению определённых трав, вод, газов и минералов. Видовое постоянство, по Комаю Махиеву, поддерживается набором поступающих в организм веществ, гармонирующих с индивидуальными письменами Всевышнего. И в Балкарии они не совпадают с имеющимися в Карачае. Так что все мучения ягнят, все эти издевательства над ними, абсолютно напрасны. В наказание за них обездоленные здесь, но выросшие за небесным перевалом в мощных красавцев, кочхары[1] будут скидывать виновников с моста Сыйрат прямо в адский огонь.
Я стоял. Прослушал его полноценную лекцию по современной генетике и химии биоценозов, открыв рот и в полной прострации. Между тем от соседнего загона крикнули, чтобы Комай посмотрел – всё ли закончено? Тот глянул на волнующееся море кучерявых спин и ответил, что четверых не хватает. Пока их искали в двух других оградах, мне вдруг стало понятно, что визуальных методов столь оперативного подсчёта сотен животных без погрешностей не существует. Но не прошло и четверти часа, как недостача обнаружилась на площадке третьей бригады.
Надоедать старшему, демонстрируя собственную тупость – верх невоспитанности, и, всё же, я не сдержался. Махиев кратко объяснил свой способ. Из того, что смогли усвоить мои мозги, получалось, что его схема базировалась на скользящих триангуляционных построениях, фрактальной геометрии и традиционном счёте, называемом у нас осетинским, а в Осетии – балкарским.
В свою очередь, и Комай задал мне вопрос. Его интересовала работа орбитальных космических станций в автоматическом режиме. Направляющие реплики старика походили на касания скальпеля академика Амосова. За двадцать минут были пройдены азы компьютерной техники, понятие алгоритма, физическая природа машинных команд и двоичная система исчисления. Потом нас позвали к столу, дед снисходительно потрепал меня по плечу, и мы пошли отмечать кастрацию.
Ещё один примечательный момент. Когда я бегал туда-сюда в должности шапы – ухаживающего за столом – сын Исмаила Исса в шутку поставил мне подножку. Брат, не закончивший ветеринарный, даже потягался со мной, но затем, вспомнив, в каком качестве находится на коше, активно открестился от продолжения силовых упражнений. В ответ на мои несолидные предложения побороться, молодой специалист порекомендовал обратиться к патриарху, уверяя, что старец никогда в жизни от схваток не отказывался. Замечание о возрасте предложенного оппонента вызвало на лице собеседника загадочную ухмылку. Затем стол, столь тягучий для непьющих – Комая, Иссы и меня – стал заканчиваться. Пастухи, без какого-либо видимого эффекта поглотившие по бутылке водки на душу, двинулись с отарами на свои коши.
На следующее утро проснулся поздно. Прислушался. Овец не было. Следовательно, и чабанов тоже. Но кто-то ходил вокруг хибары. Затем этот кто-то начал рубить дрова. Жилище соседней бригады располагалось в двух сотнях метров, поленница считалась общей. Я приподнялся на нарах и посмотрел в отверстие над низкой, не доходившей до верха стен, дверью. Какой-то незнакомый лысый мужик, стоя непомерно широкой спиной ко мне, размахивал топором.
Недовольно почесав бока – придётся вставать и здороваться – пошёл отдавать долг вежливости, недоумевая по поводу вчерашнего отсутствия гостя. Подходя к человеку, кашлянул и остановился, ожидая, пока он обернётся и поздоровается. За короткие мгновения, в которые добивался суковатый пенёк, я невольно подумал, что, вот, ходишь, ходишь на всяческие спортивные секции, изнуряешь себя тренировками… А этому мать-природа дала разом. Столько, что в случае надобности он повернётся и придушит тебя, курёнка, одной рукой. Торс лысого поражал расстояниями и бугрящимися волнами массивных мышц, играющими на солнце.
Он повернулся. В те далёкие времена портреты бодибилдеров и пауэрлифтеров представляли собой шпионские провокации империализма и были крайне редки. Тщедушный и гладенький Арнольд Шварцнегер едва успел отметиться в Нью-Йорке в роли Геркулеса. Алексеев и Жаботинский напоминали поставленные торчмя дирижабли. Так что я впервые в жизни увидел мускульные блоки, более всего похожие на бетонные плиты, разделённые провалами глубиною в вершок. Это был Комай.
– Долго спишь, сын Зейтуна, – пока моя челюсть приходила в обычное положение, он легко поставил на попа огромный чинаровый сутунок, воткнул в него топор и протянул мне руку, – Салам алейкум!
Я, полностью ошарашенный, поздоровался. Мельком подумалось, что ещё вчера кисти его рук не соответствовали общему впечатлению от стар-р-р… От субъекта. Хорошо, что я не поддался на братскую провокацию, в тягалове между цыплёнком и хорьком не может быть ничего примечательного! Но времени на систематизацию впечатлений мне не дали.
– Смотри сюда, – Комай прошёл к скамье у входа в кошару, поднял порванный сапог, валявшийся там же и, повертев головой, вытащил из кладки гвоздь, – Правильно я делаю?
Он сидел у выложенных неровным овалом камней, заменяющих чабанам совхоза имени Али Байсултанова стены. Под обкусанной непогодой кровлей из толя. Царапая ржавым железом потускневшую резину старого голенища, Комай Махиев продемонстрировал знание четырёх основных действий арифметики в двоичной системе исчисления. Мне, как и большинству моих одноклассников, буквально за несколько месяцев до этого пришлось потратить уйму школьных уроков и усилий, чтобы перевести обычные арабские цифры в нули и единицы. При хороших, при очень хороших преподавателях. Что я мог сказать? Ничего. Я был в упор застрелен, наповал убит собственной бездарностью и ничтожеством моего головного скопления нейронов.
…Сегодня стали модными различные IQ-тесты, разговоры о стимулирующей роли регулярной учёбы и неизбежной деградации интеллекта с возрастом. Всё убедительно. Однако у нас считается, что прожитые годы прибавляют природному уму человека. И вот, что я хочу сказать. Старик Махиев получил образование во времена ликбеза, оно заключалось в умении читать, писать, складывать и вычитать в пределах сотни. Умножение и деление освоил сам, по ходу своей нелёгкой жизни. Вряд ли он прочитал хотя бы одну книгу – было не до самосовершенствования. И ещё. Отец вспомнил его и удивился самому факту нашей встречи. Там, в ссылке, дома Комая и воспитавшей Зейтуна Кангаурова тётки находились рядом. Уже тогда этот человек был стар.
[1] Кочхар – баран-производитель.
