В субботу д/р Никиты МИХАЛКОВА. Небольшой фрагмент нашей с ним беседы.
– Мне Градский Александр Борисович рассказывал, что когда он был вашим родственником фактически де-юре, то есть когда он был супругом Вертинской Анастасии и, стало быть Степан, ваш старший сын, был его пасынком, он (Градский) с вами проводил воспитательные беседы по поводу того, что вы сыном не занимаетесь. Вы как считаете, вы как родитель хороши?
– Вы знаете, это вещь такая тонкая.
Когда, скажем, Степана забирали в армию, я понимал, что он уходит, и я хотел скорее расстаться, потому что я боялся, что дам слабину.
– Дадите слабину и отмажете его?
– Нет.
– А что?
– Просто как бы так расклеюсь. И он ждал этого. И я сделал все, чтобы этого не случилось.
Не занимаюсь сыном? Ну, я надеюсь, что я появился тогда, когда ему был нужен. И именно это, наверное, послужило тому, чтобы мы были очень близкие и любящие друг друга друзья.
Мы – близкие друзья. И он, и я, мы откровенны друг с другом в самых интимных и личных вещах.
– У меня был кое-кто из ваших детей в студии. Я обратил внимание, что…
– Какой номер ребенка? (смеется)
– Артем был.
– Третий значит. Номер 3.
– Я обратил внимание, что у номера 3, да и у других членов клана, с кем приходилось общаться мне в студии, что у них совершенно нет того, что называется словом «понты», что они особенные, что они – Михалковы. Такого у них нет. Скажите, вы считаете, что вы с братом отца понимали своего?
– Абсолютно.
– А то, что вы попали в возрасте 27 лет в армию, и Сергей Владимирович ничего не сделал для того, чтобы в общем-то вас, уже совершенно звездного, состоявшегося кинематографиста, такого всего из себя – да на три года на флот. Вас это никогда не наводило на мысль, что он бы мог что-то сделать для того, чтобы…
– Нет, надо знать отца.
Я тоже ничего не сделал, когда Степана забирали. Ведь он тоже на три года ушел в армию.
– Почему? Потому что вы считали, что вы на виду у всей страны и что это будет обсуждаться?
– Нет. Потому что в семье Михалковых существовало правило, выраженное замечательной русской поговоркой: «На службу не навязывайся, от службы не отказывайся». И я понимал абсолютно точно, что, если захочет Господь, чтобы я не поехал, я не поеду. А не захочет, я поеду. Поэтому в данном случае это, по-моему, Алешковский сказал: свобода – это абсолютное доверие Богу. Гениальная мысль! Не вера даже, а доверие. Раз так, ты за меня отвечаешь, я готов. В этом есть потрясающая внутренняя свобода. Она может быть сродни русскому …дяйству, понимаете. Но с другой стороны это потрясающее ощущение, что да, надо. Мама говорила: «Это значит так надо».
– То есть она фаталистка была?
– Нет, она просто верила в то, что если это происходит, значит так надо. Это поразительно совершенно. И такое отношение к жизни она воспитывала и во мне, и в моих детях потом. Она с ними много общалась. Потом, правда, с Надькой меньше. Но все равно это перешло. Вот как говорила мама: «Если тебе что-то катится в руки – только протяни и возьми, подумай, сколько из 10 человек от этого бы не отказалось? Если больше пяти, откажись».
– Гениально!
– Потрясающе, да?
– Потрясающе, да, действительно. Ничего похожего не слышал.
– С тех пор я, между прочим, если есть ворота и калитка, я хожу в калитку. Даже если она закрыта, я прошу ее открыть. Через узкие врата.