«Литургией», или, в переводе с греческого языка, – «общим делом», общим священнодействием, общею службою называлось в древности все богослужение целиком: оно состояло, как увидим сейчас, из разных частей и заканчивалось Евхаристией.
Из чего состояла тогда эта «общая служба»? Нетрудно сложить современные части – вечерню, утреню, часы и «обедню», но нельзя думать, что именно такова и была литургия. Все это осложнилось, выработалось, оформилось позднее и постепенно. Вначале же было и проще, и иначе располагалось, но вместе с тем существенное было и тогда то же самое, что и теперь: Евхаристия, Святое Причащение, Евхаристический канон были почти одинаковы в своем строе, смысле и молитвах.
Разве что в первые времена благодарственно-радостный элемент был еще сильнее, чем теперь; а постепенно, с ослаблением христианской жизни и благодати, стали больше, чем прежде, проникать покаянные струи, моления, прошения, сокрушение, страх Божий; и тогда стал оттеняться «искупительный» характер Жертвы более чем благодарственный, радостно-любящий, самое слово «Евхаристия» (благодарение) стало как бы меркнуть.
Это «падение» можно заметить и вообще в истории богослужения, которое постепенно начинало приобретать характер все более и более покаянный. Службы, относящиеся к IV – вв. (от великих отцов и до Дамаскина), несравненно более возвышены, отрешены не только от земли, но даже и вообще от человека с его нуждами и болезнями, и прикованы к Богу. Это особенно видно даже и теперь на праздничных службах, где мы забываем самих себя, а душа наша всецело отдается Богу, созерцанию празднуемого события.
А после привходили и покаянные элементы, чему причиной, может быть, было и то, что авторами являлись преимущественно иноки, взявшие своею задачей «житие покаянное»: святой Феодор Студит, брат его «господин (кир) Иосиф», впоследствии митрополит Солунский (883; он написал до 300 канонов и прочее), которому принадлежат умилительнейшие, но все же покаянные каноны на повечериях и другие.
Даже святой великий Дамаскин, с поста первого министра у арабского князя ушедший в скалистый суровый монастырь Саввы Освященного (недалеко от Иерусалима), – и он дал множество покаянного материала: разочарованный в суетности этого мира, он жил одной частью души на земле, а другой – и большею – в горнем мире. Отсюда его чудные стихиры на отпевании, его покаянные песнопения в Октоихе, особенно в понедельник и вторник всех восьми гласов.
Да и невозможно было иначе: с упадком благодати Утешителя человеку труднее становилось радоваться, а отсюда тяжелее стало и благодарить; легче было каяться, плакать и просить.
То же самое можно сказать и про проповеди: у святителя Григория Богослова, отчасти у Златоуста,у святителя Прокла Константинопольского, у Дамаскина зрится такая высота и слава, что современному слушателю они покажутся скучным набором похвальных слов или неинтересным и малопригодным сухим «богословствованием». И только живущий отданною душою в Боге будет и понимать, и услаждаться их пламенными вдохновениями...
А отец Иоанн Кронштадтский, пламень наших дней, говорил тем же языком и сейчас: «Дух Святой не истощится до века». «Златая цепь святых отцов, – говорил святитель Нифонт Цареградский, – не прервется до конца мира», ибо «Христос вчера и днесь, тойже и во веки» (Евр. 13, 8).
Литургия более всего сохранила на себе характер древности, и это понятно: здесь все слишком свято и чрезвычайно значительно и потому хранилось с исключительною бережностью.
И вот теперь скоро уже 1600 лет после смерти Василия Великого и 1550 лет с кончины Златоуста, как мы неизменно повторяем обедню, и особенно в ее главной, Евхаристической, части.
Поэтому можно утверждать, что сущность литургии была всегда одна и та же: Евхаристические каноны и благодарственные моления. По внутреннему содержанию они современны зарождению христианской Церкви, тем более, что совпадают по духу с Евангелием и посланиями.
Это была «первая любовь»,как осмелился сравнить христианский дух святой апостол любви (Откр. 2, 4).
Все прочее представляло уже второстепенный интерес и, следовательно, могло более или менее изменяться и в строе, и в количестве, и даже в характере духа. Здесь могла быть и была несравненно большая свобода творчеству церковному. И теперь мы видим: литургия везде почти неизменна, особенно с Херувимской, а вечерня, утреня, всенощная произвольно сокращаются, приспособляются, заменяются.
Ветхозаветные элементы неизбежны и в христианстве, и они или постепенно изживаются (у святых), или наоборот, увеличиваются у грешных. В зависимости от этого или увеличиваются и покаяние, сокрушение, прошения, умилостивление, как теперь, или молитвывосходят до постоянной хвалы и радости.
Так чувствовал себя преподобный Серафим Саровский, постоянно, а не на Пасху лишь, говоря: «Христос воскресе».