«Как видимы по сравнению с Рембрандтом другие мастера: какой это по существу театр, зрелище, представление! Как видимы, скажем, люди на картинах его учителя Ластмана. Посмотрите: вещи и фигуры расставлены в прямоугольном пространстве, на сцене с открытым занавесом. Нам их показывают. Если мы в самом деле видим Рембрандта, нам нечего сказать о его «технике», «композиции», мы не перескажем его рассказа, не истолкуем его значений, если только прежде не отвернемся от него. В Рембрандте представление, зрелище европейской живописи кончается», - пишет в своих «Письмах о Рембрандте» современный поэт Ольга Седакова.
И тут же добавляет: Он сам начинал с этого театра, с немых сцен в духе Караваджо… Но что-то случилось. Нечто уничтожающе простое отменило театр: не перед кем представлять. Актеры (в том числе и актеры живописной драмы – цвета, очертания, распределение масс) говорят не сценическим, а своим голосом. Больше: своим последним голосом».
У раннего Рембрандта, Рембрандта 1620-30-х годов, этого еще нет. Перед нами именно эффектные остановленные мизансцены, мгновения талантливого, но условного театрального искусства. Даже когда Рембрандт всматривается в себя, он смеется, его переполняет жизнь. До поздней молчащей живописи пока очень далеко.
В ранней живописи Рембрандт еще не преодолел влияние своего учителя, богатого и успешного мастера Питера Ластмана. Мастерство росло стремительно, но главные свершения ждали впереди. Вот каким было начало одного из величайших художников мира.
