Продолжаем делиться с вами фрагментами книги Сергея Соловьева «Анатолий Зверев и мировое искусство».
Цена свободы
При том что Зверев был у всех на виду и на устах, он, повторимся, лишен биографии в привычном смысле слова: с конца 1950-х годов официально он нигде не работал и нигде не числился, не получал званий, наград и прочих регалий советского художника. Зверев вообще живет вне советского времени — он пребывает в своих исторических координатах. И он совсем не лукавил, когда говорил:
«По рисункам моим и картинам можно видеть и слышать меня».
Другими словами, единственный путь узнать Зверева — надо много и долго изучать его искусство. Его портреты говорят о близких ему людях, они свидетельствуют о тех домах и мастерских, где Зверева принимали, где он обретал временный ночлег. Его бесчисленные тетради со стихами, посвященными Оксане Асеевой, а также сотни ее портретов рассказывают о музе художника. (Любовь художника — отдельный захватывающий сюжет, о котором скажем отдельно.)
Жизнь Зверева, как мозаика, складывается из разрозненных воспоминаний, из встреч со случайными и неслучайными людьми, из кухонных посиделок, из философских бесед в мастерских и балагурства в ресторанах и кафе. Однако эти пазлы часто не подходят друг к другу, рассыпаются и перемешиваются. Бытие кочевника не дает сфокусироваться на одной точке отсчета.
Благодаря особой динамике жизни и состояний Зверев-художник очень быстро освободился от рамок социалистического реализма. Эта полнокровная, безусловная свобода далась огромной ценой: в том числе и ценой саморазрушения — бездомность и алкоголизм были той платой, с помощью которой Зверев откупился, по его собственному выражению, от страшной «скованности жизни». Он умер при до конца не выясненных обстоятельствах в квартире в Свиблово (не случайно он называл этот район «Гиблово») в 1986 году в возрасте 55 лет.
Вместе с перестройкой началась громкая посмертная слава художника — его картины взлетели в цене, появилось большое число подделок. Но, как сказал один авторитетный искусствовед, «бесталанных не подделывают» — это еще одно свидетельство огромного признания.
Арт-стрельба по непробиваемой стене
Самое время сказать о количестве и качестве зверевского наследия. Нередко эти два момента резко противопоставляются. Анатолий Зверев был чрезвычайно плодовит — он покрывал графическими этюдами любые поверхности, которые принимали краску: листы, холсты, обои, обрывки плакатов и конторских бланков. У него совершенно не было страха перед пустым листом. Скорее даже наоборот — он яростно набрасывался на чистый лист. Такая же одержимость проявлялась и в писательском творчестве — он исписывал трактатами, поэмами или стихотворениями десятки тетрадей. Дотошные искусствоведы нередко пытаются найти ответ на вопрос, каково хотя бы по приблизительным подсчетам наследие Зверева. Кто-то произносит цифру 30 тысяч произведений. Собрать полный зверевский каталог-резоне нет никакой возможности. Да и смысла тоже нет. Ведь при такой плодовитости сразу встает проблема качества: естественно, у Зверева множество проходных вещей, «почеркушек», необязательных этюдов… Его вообще не особенно волновала реакция зрителя, ценителя и уж тем более критика-историка – разве что в тех редких случаях, когда он писал портрет «на заказ» для близкого человека.
Многие критики считали и считают поныне, что такая беспорядочная арт-стрельба Зверева дискредитировала его талант. Не пытаясь сейчас научно объяснить бурный темперамент художника, скажу о двух причинах зверевской плодовитости.
Одну причину подсказал художник Владимир Немухин — не самый большой апологет зверевской графомании. В своих воспоминаниях он обрисовал такую картину: советская реальность постоянно воздвигала препятствия, возводила стены, которые невозможно было пробить и разрушить. Но однажды в присутствии Немухина Зверев вдруг произнес замечательный афоризм: если стену невозможно разрушить, ее стоит завесить листами и холстами. Так возникнет, по крайней мере, иллюзия свободы. В этом и есть спасение — в постоянном артистическом горении, в выплеске энергий, в визуальном разрушении стен.
В оправдание Зверева остается добавить, что ХХ век перевернул представление о правильном, хорошо сделанном произведении. В классическом искусстве высшей ценностью считался законченный образ, где идейный замысел переливался в четкие формы. Теперь все изменилось — во главу угла ставится метафоричность, эскизность, намеренная незаконченность, которая дает простор воображению зрителя. Именно таково большинство шедевров Анатолия Зверева: они балансируют на тонкой грани знака и символа.
Зверевская экспрессия проявлялась не только в обилии выдаваемого на-гора изобразительного материала, но и в невероятном жанровом разнообразии его творчества. Он прославился, прежде всего, своими женскими портретами. Но его не слишком известные автопортреты — совершенно выдающееся явление. Отдельно стоит виртуозная анималистика. Конечно, пейзаж и натюрморт. Потрясающие иллюстрации к литературной классике (особенно к Гоголю). Большой корпус абстрактных работ в духе русского авангарда. Зверев всегда удивляет, его крайне интересно изучать и открывать.
Приобрести книгу можно в онлайн магазине Музея AZ.
