Конечно, Магомед Шапиевич понимал, что люди такого уровня, как Заворотынские, не будут жить в какой-нибудь развалюхе. Он ожидал увидеть добротный коттедж, но зрелище, открывшееся его глазам, буквально ошеломило его.
Трёхэтажный белый дом под серой черепичной крышей производил впечатление дворянской усадьбы – сдержанно-благородной, без вычурности и показной роскоши, но в панорамных окнах, изящных фонарях вдоль подъездной дорожки и над крыльцом, в аккуратных дорожках, огибающих здание, и даже в дополнительных постройках, виднеющихся за деревьями, чувствовались надёжность, основательность и благополучие. Этот дом дышал спокойствием и уверенностью в том, что он построен на века, и хотя Магомед Шапиевич знал, что зданию не больше пятнадцати лет, он не сомневался, что в нём будет жить не одно поколение Заворотынских…
Эта мысль немного приободрила его. Ведь следующее поколение напрямую зависит от его племянницы – значит, и Алиев-старший имеет к нему некоторое отношение. Интересно, сохранила ли Карина беременность? Он уже готов был строго спросить с неё за выполнение супружеских обязанностей, совсем забыв о том, по чьей вине она оказалась в больнице.
Он ещё раздумывал, посигналить ему или сразу подойти к крыльцу и позвонить (или постучаться?), как увидел, что из-за дома к крыльцу выходят люди.
Магомед Шапиевич поспешно вылез из машины, не отрывая глаз от Георгия Константиновича, который вёл под руки двух женщин. Их Алиев-старший узнал сразу – светловолосая жена-красотка и седая тёща-аристократка. Наверно, гуляли, погода вон какая солнечная… Значит, и настроение у них хорошее, и гостя примут, как положено… Хвала Аллаху, всё отлично складывается!
Он надел свою самую обаятельную улыбку и шагнул им навстречу.
- Добрый день, дорогие хозяева!
- Вы!.. – только и вымолвил Заворотынский-старший, изумлённо глядя на визитёра. Удивлённые женщины смотрели то на одного, то на другого мужчину, ничего не понимая.
- Да, - ответил Магомед Шапиевич с той же улыбкой. – Простите, что без приглашения, но, к сожалению, я никак не мог до вас дозвониться, а в клинику меня по какому-то недоразумению не пускали…
Он тщательно выбирал слова, чтобы родственник сразу понял, в каком тоне должна происходить беседа. Всё это недоразумение, просто недопонимание, Алиев-старший вовсе не в обиде на заблокированный телефон и отсутствие допуска в клинику! Сейчас Заворотынский пригласит его в дом, и они как мужчины и главы семей всё разрешат…
- Георгий, кто это? – спросила светловолосая, недоверчиво глядя на гостя.
- Магомед Шапиевич Алиев, - медленно ответил Георгий Константинович. – Дядя того самого… стрелка.
Видя, как бледнеют женщины, как с каждым словом мрачнеет мужчина, Алиев-старший торопливо вмешался:
- Увы, да, наше с вами знакомство остановилось на весьма неприятной ноте, но…
- Неприятной?! – перебила его светловолосая. – То есть, по-вашему, это просто… неприятность?
Магомед Шапиевич, не ожидая, что его так бесцеремонно прервут, на секунду опешил. По лицу прошла тень недовольства: как смеет женщина перебивать мужчину? Никаких понятий о воспитании в этой Москве! Но он тут же опомнился и проникновенно продолжил:
- Нет, конечно, нет… Это очень грустное недоразумение, я бы даже сказал, трагическое, но… ведь Карина, насколько я знаю, жива. Может быть, она уже дома? Я хотел бы повидать её…
- А на каком основании вы интересуетесь Кариной? – вступила в разговор старая женщина. – Мало вам того, что ваш племянник её чуть не убил?
- Дело в том, уважаемая, - Магомед Шапиевич добавил в голос крохотную нотку оскорблённого достоинства – может, хоть старуха вспомнит, что перебивать невежливо? – что этот мой племянник – её родной брат. Соответственно, я – дядя не только ему, но и самой Карине. Старший мужчина в семье. – Эти слова он произнёс значительным тоном, расправив плечи.
Алиев-старший предполагал, что эта новость ошеломит Заворотынских, однако ошеломление получилось каким-то странным. Никто не спешил рассыпаться в извинениях за то, что дорогого гостя держат во дворе, никто не распахивал перед ним двери, не звал в дом…
- Видите ли, - пояснил он, так и не дождавшись желаемой реакции хозяев, - я не хотел говорить о нашем с вами родстве сразу, во время первого визита в клинику. – О том, что в тот момент Магомед Шапиевич понятия не имел об их родстве, он решил умолчать – к чему лишние детали? – Подумал, что вы можете неправильно понять меня и воспринять эту новость как попытку достичь каких-то корыстных целей… И поверьте, уважаемые родственники, мне искренне жаль, что всё сложилось именно таким образом. Клянусь, я даже представить себе не мог, что брат Карины воспримет её брак с иноверцем как некое… преступление! Если бы я хоть на мгновение заподозрил бы что-то подобное, то ноги бы его не было не только в вашей чудесной клинике, но и вообще в Москве! Я просто запретил бы ему выезжать из родного села!
- Вот как? – поднял бровь Георгий Константинович. – Запретили бы?
- Разумеется! – воодушевился Алиев-старший. – Для этого у меня достаточно влияния! Я не только старший в тухуме… в роду, но и в самом Дагестане – далеко не последний человек, и меня знают и уважают не только в родной республике, но и далеко за её пределами. И своим визитом к вам я хотел продемонстрировать всю чистоту и искренность моих намерений, уладить этот досадный конфликт, в котором я, видит Аллах, ни капли не повинен! – Он перевёл дух. – И… может быть, мы всё-таки пройдём в дом? Я хотел бы повидать Карину… и обсудить дальнейшее лечение своего сына.
- Карина ещё в больнице, - холодно возразила светловолосая. Магомед Шапиевич наблюдал, как семья встаёт у крыльца, но не приглашая гостя войти, а загораживая ему дорогу.
- Что касается лечения вашего сына, - тем же тоном продолжал Георгий Константинович, - то ни я, ни Константин, увы, ничем не можем вам помочь. Мой юрист уже работает над расторжением договора в одностороннем порядке.
- Но… как это? – растерянно спросил Магомед Шапиевич. – Вы не можете… есть же врачебная этика…
- Смею вас уверить, в данном случае ни один врач меня не осудит. Я понимаю, что вашей вины – по крайней мере, прямой – в произошедшем нет, раз уж вы на свободе, а не в КПЗ как соучастник преступления. – Глаза Заворотынского-старшего сузились. – Поэтому всё, что я могу в данном случае сделать, - это передать эпикриз вашего сына своему коллеге, который тоже заведует частной клиникой пластической хирургии. Не волнуйтесь, он хороший специалист и сделает для пациента всё возможное. Мы с ним уже обсудили этот вопрос, он согласился пойти мне навстречу. Но не ждите от меня большего.
- Как это? – повторил Алиев-старший, не веря своим ушам. – Вы же врач… вы должны понимать… Ведь есть же элементарное человеческое сострадание! Милосердие, в конце концов! – Он перевёл взгляд на старую женщину. – Вот для вас эти слова не могут же быть пустым звуком! Вы прошли войну… блокаду…
Светловолосая задохнулась от возмущения, но не проронила ни слова, потому что Мария Александровна – наконец-то Магомед Шапиевич вспомнил, как её зовут! – повелительно подняла руку.
- Войну, говорите? Блокаду? – переспросила она таким тоном, что гость передёрнулся – столько брезгливого презрения было в старческом голосе. – Да, я видела в блокадном Ленинграде таких, как вы… Нечасто, правда, но доводилось. Они бывали у нас на заводе – и мы смотрели на них во все глаза, потому что они были сытые, румяные, холёные… в отличие от нас, полускелетов. Одному Всевышнему известно, как им это удавалось – в городе, умирающем от голода. За одной из наших девушек-фрезеровщиц ухаживал такой… влиятельный. Проходу не давал. Однажды она, чтобы отвязаться от него, заявила: «Принесёшь мне персиковый торт со взбитыми сливками – пойду с тобой на свидание!» Вряд ли вы поймёте, чем тогда был для нас торт… Луну с неба достать – и то казалось проще. Но на следующий же день он принёс ей торт – именно такой, персиковый и со взбитыми сливками… И она, хотя едва не падала от истощения, не взяла. И никто из нас не взял бы. Слишком много чести было бы этому упырю, жирующему на чужих костях… Такому, как он – и как вы – неведомы милосердие и сострадание, эти слова для них пустой звук. Такие ищут лишь выгоды – и только для себя самих!
- Вовсе нет! – горячо возразил Магомед Шапиевич, мысленно проклиная болтливую бабку – на кой ему эти подробности из её заплесневелого прошлого?! – Вовсе нет! Поверьте, я искренне переживаю за Карину! Даже если вы не будете лечить моего Хизри, мы же всё равно останемся с ней родными людьми, и…
- Вот как?! – гневно прищурилась светловолосая. – Вы, значит, останетесь с ней родными? А где же вы, со всем вашим влиянием и уважением, были, когда она страдала в родном доме? Когда задыхалась в ненавистном замужестве? Почему она даже не подумала о том, чтобы обратиться к вам за помощью? Может быть, потому, что вы бы и пальцем не шевельнули ради бедной родственницы из какого-то задрипанного села? Почему племянница «не последнего человека в Дагестане и за его пределами» вынуждена была бежать в огромный чужой город, ночевать на вокзале, надрываться за гроши на непосильной работе? Почему ей помогали чужие люди, а родня даже не почесалась узнать, где она и что с ней?
- Али узнавал… - слабо запротестовал Магомед Шапиевич. – Она сама не захотела… написала, что совершеннолетняя и…
- Не сомневаюсь, что Али узнавал. – Лицо Георгия Константиновича потемнело. Елизавета Петровна, так и державшая мужа под руку, чувствовала, как поднимается в нём тяжёлый мужской гнев, холодный и страшный. Она видела Георгия таким только один раз: тогда она, Лиза, студентка-первокурсница, в слезах выбежала из аудитории, где её группа сдавала экзамены. Пожилой профессор, сально поблёскивая глазами, оставил Лизу напоследок и, когда в аудитории остались только они двое, предложил ей присесть к нему на колено, «а то я, голубушка, глуховат…», и потянулся дрожащими пальцами к подолу её платья. Георгий – «Гошка с медицинского, Лизкин ухажёр», который ждал её с экзамена, - выслушал рассказ девушки, перемежаемый всхлипами, и вот точно так же потемнел лицом. Не проронив ни слова, сунул ей носовой платок, сам зашёл в аудиторию и минут через десять вернулся, помахивая Лизаветиной зачёткой с кривовато выведенным «отл.» и подписью. Неловко вытер возлюбленной нос и повёл в студенческую кафешку, где напоил чаем, по-прежнему молча. И уже Лиза успокаивала его…
- Конечно, он узнавал, - повторил меж тем Георгий Константинович, и его обычно мягкий голос стал похож на хриплое рычание. – Думаю, мы все понимаем, зачем ему нужна была Карина, правда? Точно так же, как понимаем, почему вы сейчас потрясаете своим родством с ней – теперь, когда она стала нашей невесткой, вы рассматриваете её как выигрыш в лотерею, некий джек-пот, который поможет вам продвинуться и в карьере, и в деньгах. И не трудитесь опровергать мои слова – вы сами отлично знаете, что это правда.
Магомед Шапиевич сейчас ничего не смог бы ни подтвердить, ни опровергнуть. Он беззвучно открывал и закрывал рот, потрясённый проницательностью москвича, которого всё это время считал наивным и простоватым.
- Здесь и сейчас, - гремел Заворотынский-старший, - ваше родство с Кариной аннулируется раз и навсегда! Она – жена моего сына, наша невестка, и поэтому я запрещаю вам впредь появляться на её либо на нашем горизонте. Считайте, что её застрелил ваш сумасшедший племянник. А теперь убирайтесь отсюда!
Алиев-старший наконец обрёл дар речи.
- Нет… Нет, подождите! Георгий Константинович, я… вы…
Его снова прервали – на этот раз оглушительным выстрелом. Подскочив, гость обернулся и увидел недалеко от машины угрюмого пожилого мужчину с охотничьим ружьём.
- Тебе русским языком сказали – пшёл вон! – пророкотал пожилой и демонстративно передёрнул затвор.
- Как вы смеете? – выдавил Магомед Шапиевич, чувствуя, как шевелятся волосы у него на затылке. – Это разбой… вы… с оружием…
- А ты думал, только ваши стрелять умеют? – хмыкнул пожилой. – Я не понял, ты глухой или что? Повторяю: пшёл вон отседова! Здесь частная территория. Считаю до трёх. На «три» прострелю тебе ногу – будете с сынулькой в соседних колясках под себя гадить. – Он вскинул ружьё к плечу. – Раз…
Алиев-старший затравленно оглянулся на хозяев. Те даже не пошевельнулись, чтобы унять своего бандита-работника.
- Два…
Магомед Шапиевич торопливо нырнул в машину и трясущимися руками повернул ключ в замке зажигания. Кое-как крутя руль и буксуя на поворотах, он выполз на главную дорогу…
Новогорск и несостоявшееся родство осталось позади. Навсегда.
