Последний рейс U-3519
Пролог
Баренцево море – подскальная база немецких подводных лодок
1951 год
Вырвавшись из плена морской пучины и поддержав на поверхности двух товарищей, Матвей огляделся по сторонам.
Вокруг плавали ящики, бочки, трупы людей, обломки такелажа; от воды нестерпимо несло соляром. Неподалеку покачивалась белая деревянная шлюпка с надписью «Вельск». Ее борт едва не захлестывали волны от того количества моряков и охранников из МВД, что набившихся в ее утробу. Никто из них даже не повернул головы на просьбу о помощи.
«Худо дело, – откашлялся бывший капитан-лейтенант. – В такой холодной водице не продержатся и часа». Один вызволенный из трюма бедолага чувствовал себя неплохо, на лбу второго кровоточила рана, он с трудом шевелил конечностями. Поймав колыхавшийся рядом поломанный спасательный круг, Матвей подтолкнул его товарищам по несчастью.
– Держите. И дышите ровнее – так сбережете силы.
Однако вскоре он понял: беречь силы незачем. В одном кабельтовом над водой показалось ограждение рубки субмарины.
– Что это? – обеспокоились зэки.
– Подводная лодка.
– Чья? Наша?..
– Конечно, это же Баренцево море – советские территориальные воды!
– Значит, нас спасут. Значит, скоро согреемся!..
Возрадовались и на шлюпке. И только Матвей, приглядевшись к силуэту черной рубки, сник и не выразил восторга.
Он хорошо знал типы советских подводных лодок, неплохо разбирался в кораблях Кригсмарине и видел парочку английских проектов. Форма низкой обтекаемой рубки приближавшейся субмарины не была знакома, зато сбоку отчетливо белела надпись «U-3519».
Матвея сразу смутил буквенный индеек «U», присваиваемый германским подлодкам любого класса после ходовых испытаний. Собственно, потому лодки нацистов и называли U-ботами. Это раз. И только воюющая Германия умудрилась понастроить такое невероятное количество субмарин, что для их обозначения пришлось использовать четырехзначный цифровой индекс. Это два.
– Откуда здесь немцы? – шептал он дрожащими от холода губами. – Ведь после победы прошло столько времени! Целых шесть лет! Бред…
Увы, но картина надвигавшегося форштевня современного подводного корабля вовсе не была плодом воспаленного воображения или следствием недавнего потрясения. Острый, немного закругленный сверху нос взрезал темную воду, расталкивая плавающий такелаж, и плавно подворачивал вправо – туда, где дымил и оседал на корму большой сухогруз.
Внезапно предутреннюю тишину оглушил густой бас скорострельных пушек, попарно торчавших из носовой и кормовой башен ограждения рубки.
– Что они делают? – заволновались товарищи. – Куда они стреляют?
– По антеннам и радиорубкам, – мрачно пояснил Матвей.
– Для чего?
– Чтобы радисты не успели подать сигнал бедствия.
– Но зачем?!
– Затем, что это немцы.
– Какие немцы?! Откуда?!
Бывший офицер оглянулся по сторонам. «Вельск» ушел под воду, рядом не было ничего, кроме деревянной шлюпки с десятком пассажиров, плавающих трупов и обломков. Не спрятаться, ни отплыть подальше.
Выхода он не видел. Тем более что боцманская команда спускала на воду большую надувную шлюпку с гитлеровскими орлами на покатых бортах.
– Да, парни – это немцы, – тихо сказал Матвей. – Кажется, мы серьезно влипли…
* * *
Не сбавляя хода, субмарина повернула к тонущему сухогрузу. А команда немецких моряков на резинке подошла вплотную к деревянной шлюпке и расстреляла всех ее пассажиров.
– Вот это поворот, – тихо отплевывался молодой зэк.
– Сейчас и нас в расход пустят, – прошептал другой – с разбитым и кровоточащим лбом.
Однако немцы не обращали на них внимания, решив видно, что болтавшиеся в воде люди окоченеют и отдадут концы без посторонней помощи. Они были заняты изучением трофеев, оставшихся на плаву после гибели «Вельска»: двое налегали на весла, а двое подтаскивали баграми и подбирали деревянные ящики, картонные коробки, мешки…
Приглядывая за парнями, Матвей осторожно наблюдал за незваными гостями. Головные уборы у всех были разными: «шапки пуделя» – шерстяные шапочки с помпоном; «зюйдвестки» – типичные морские шапки с простроченным «хвостом», закрывающим ворот от дождя и брызг; «балаклавы» или обычные форменные фуражки. Кто-то был одет в черный прорезиненный плащ, кто-то в серую двубортную кожаную куртку. Почти все члены боцманской команды были вооружены автоматами MP-40…
Прошло минут сорок. Было ужасно холодно и дабы не отключилось сознание, Матвей постоянно работал конечностями и периодически тормошил товарищей. Особенное беспокойство вызывало состояние парня с косой раной на лбу – он здорово обессилил из-за потери крови. Второй – широкоплечий, светловолосый, с украинским говором – пока держался.
«Если в ближайшие четверть часа не случится чуда – мы погибли», – с горечью заключил краснофлотец.
Вскоре снова послышалась стрельба.
Раненный парень на далекий звук не отреагировал, а украинец лишь вопросительно посмотрел на Матвея.
– Добивают выживших с сухогруза, – пояснил он. – Скоро вернутся, чтобы забрать своих с резиновой шлюпки.
– А потом? – открыл глаза и безо всякой надежды спросил раненный.
– Потом отчалят.
– Суки, недобитые, – прошептал тот. – Лучше бы меня свои расстреляли. В теплой Бутырке…
Подлодка действительно повернула к собирающей трофеи команде и застопорила ход всего в полусотне метров. Шлюпка причалила к борту; началась перегрузка добычи…
Скоро на палубном настиле стояли ряды бочек, из которых матросы с помощью заправочных шлангов перекачивали соляру в топливные танки; опустевшая тара сразу летела за борт. Тут же теснились штабеля из деревянных ящиков, ближе к рубке высились горы из замороженных говяжьих туш и каких-то мешков. Все это быстро передавалось по цепочке моряков и исчезало в темном боковом проеме рубки.
Командовал действом молодой офицер в морской фуражке с белым чехлом. Стоя на мостике, он отдавал команды и постоянно поторапливал подчиненных. Рядом торчало несколько наблюдателей, обозревавших в бинокли горизонт и воздушное пространство.
– Ты как? – спросил Матвей украинца.
– Почти не чувствую ног, – тихо ответил он.
Бывший капитан-лейтенант поддержал под руку раненного парня. Тот не открывал глаз, не шевелился, но еще дышал.
– Кажется, я тоже их плохо чувствую.
– По-немецки гутарят? – кивнул парень на лодку.
– По-немецки…
Переброска трофеев внутрь корабля заканчивалась; боцманская команда приступала к подъему надувной шлюпки.
Вдруг моряки остановились, повинуясь окрику командира. На палубе их действиями руководил второй офицер в фуражке с белым верхом. Между офицерами состоялся короткий разговор.
– О чем это они? – спросил украинец.
– Я не очень-то понимаю, – прислушался Матвей. – Что-то о крови… О болезни и врачах…
– Смотри! Они снова спускают на воду свою посудину!
Спустя минуту крепкие руки матросов затаскивали обессиленных зэков на борт надувной шлюпки. Правда, осмотрев раненного парня, два боцмана подхватили его и, раскачав, бросили обратно в воду.
Зато Матвей с украинцем остались сидеть на упругом резиновом днище. Поглядывая на спасителей, оба вспоминали последний час своей жизни и гадали: повезло им или испытания только начинаются?..
* * *
Подлодок подобной конструкции Матвей никогда не видел. Сглаженная форма рубки и легкого корпуса с минимальным количеством выступающих частей; отсутствие крупнокалиберной артиллерии и бортовых противоторпедных булей; поворотно-выдвижные горизонтальные рули в носовой части…
В январе сорок пятого – за три месяца до освобождения американцами концлагеря Дахау, в их барак прибыла последняя партия заключенных, среди которых оказался офицер-подводник с Северного Флота. Он рассказывал, будто слышал от офицеров разведки о строительстве на немецких верфях новейших электрических субмарин с невероятными показателями малошумности и дальности подводного хода.
«Видимо нас угораздило попасть на одну из таких», – покачиваясь, шлепал Матвей босыми ногами по ледяной металлической палубе. Сзади и спереди пленных сопровождали вооруженные моряки.
Обоих грубо затолкали в боковой рубочный люк и заставили спуститься по вертикальному трапу внутрь прочного корпуса лодки. Снаружи оставалась боцманская команда, поднявшая шлюпку и выпускавшая из нее воздух.
– Где мы? – стуча зубами, вопрошал светловолосый парень.
– В центральном посту, – осторожно огляделся Матвей и получил тычок в спину.
Унтер-офицер повернул к корме и провел пленных сквозь кормовой отсек жилых и бытовых помещений. Все свободное пространство, кроме узкого прохода, было заставлено ящиками, коробками, мешками; повсюду болтались подвешенные сетки с фруктами и овощами. В следующем отсеке, занятом двумя огромными дизельными двигателями, места было еще меньше. Немец бросил в угол какое-то тряпье и знаком приказал располагаться. Сам же уселся напротив и положил на колени автомат.
– По крайней мере, здесь тепло, – опустился на тряпки украинец. Его все еще колотило от холода.
– Погоди, – невесело усмехнулся краснофлотец, – скоро станет невыносимо жарко.
Экипаж готовился к погружению: через отсек сновали машинисты в рабочей одежде, из-за дальней переборки доносился гул электродвигателей.
«Малый вперед», – догадался Матвей.
А в ответ на эволюции корпуса прошептал:
– Цистерны приняли балласт. Дифферент на нос. Пошли на глубину…
* * *
Шли на приличной глубине.
Через несколько часов хода в отсек наведались два молодых офицера в фуражках с белым чехлами. Что-то сказав вооруженному охраннику, они присели на ящики, стоявшие неподалеку от пленников.
– Вы русские? – спросил один из них, изрядно коверкая слова.
– Да, – кивнул Матвей.
– А ваши корабли?
– Что наши корабли?
– Те корабли, которые мы потопили – куда они шли и зачем?
– На Новую Землю. А куда именно – не знаем.
– Разве вы не члены экипажа? – допытывался немец лет двадцати семи с нарукавными нашивками капитана третьего ранга.
У него была типичная арийская внешность: высокий лоб, обрамленный светлыми волосами; прямой нос и тонкие губы. Правда, наличествовал небольшой изъян – родимое пятно в форме оливки на левой скуле. «Оливка» терялась в зарослях рыжей бородки, и углядеть ее с первого раза было сложно.
Матвей коротко переглянулся с Богданом: молчи, говорить буду я.
– Мы заключенные, и нас конвоировали в один из лагерей Новой Земли.
Блондин перевел ответ товарищу и снова обратился к пленникам:
– Вы здоровы?
Вопрос заставил их переглянуться.
– А вы часто видели больных, способных продержаться в ледяной воде дольше часа?
Немецкие офицеры расхохотались.
– Кто вы по профессии? – прищурившись, задали блондин следующий вопрос.
– Этот, – кивнул Матвей на Богдана, – борец за независимость Украины, за что и осужден на десять лет без права переписки. Я помощник агронома.
– А ты за что осужден?
– За урожай. Точнее, за его отсутствие.
Перекинувшись парой фраз, немцы вновь засмеялись. Затем блондин встал, похлопал Матвея по плечу и, прощаясь, сказал:
– Вы будете хорошо кушать и хорошо отдыхать. Но за вами все время будет смотреть наш человек. Советую вести себя благоразумно…
Кормили действительно неплохо. Не трогали, не били, не допрашивали. Но свободно ходить по лодке не позволяли и даже в гальюн соседнего кормового отсека водили под усиленной охраной.
За время перехода Матвей успел познакомиться с собратом по несчастью. Украинца звали Богданом, родом он был из Винницы. Отца расстреляли за связь со Степаном Бандерой, сам же подался в банду уголовников и скоро попался на заурядном грабеже. В армии не служил ни дня, ни черта не умел, в морском деле не смыслил.
– Дивлюсь, почему они нас спасли? – чесал он белобрысое темечко.
– Не знаю, – качал головой капитан-лейтенант. – Во всяком случае, благородством здесь не пахнет.
– Вот и я о том же. Нас горемычных спасли, а тех в лодке – здоровых, сытых и прилично одетых – покрошили. Почему?
Матвей и сам не сумел бы объяснить причины, по которой их жизнь не оборвалась в ледяной воде Баренцева моря, а продолжилась в сносных условиях дизельного отсека неизвестной субмарины. Беседа с двумя офицерами-подводниками ровным счетом ничего не прояснила: невесть откуда появились, всадили по торпеде в два судна, уничтожили команды и сопровождение, собрали трофеи. И еще с какой-то целью прихватили двух исхудавших и еле живых зэков.
Нет, вникнуть в замыслы фрицев возможности не представлялось.
– Сам удивляюсь, – отмахнулся моряк. Ему надоело ломать голову над вопросами, ответов на которые никто давать не торопился. Посему он просто наблюдал и анализировал…
По грубым прикидкам путь до места базирования немецкой подлодки занял не менее четырех суток, и самым поразительным было то, что за все это время корабль ни разу не всплыл на поверхность для подзарядки аккумуляторных батарей.
Вторым по значимости необычным фактом Матвей назвал бы малошумность электродвигательных установок. В свое время ему пришлось немало походить на отечественных надводных и подводных кораблях – было с чем сравнивать. Начинал на легендарных эсминцах «проекта №7», затем командование доверило службу на «Ленинце», перед войной принял минно-торпедную группу на «Щуке», в сорок втором был переведен помощником командира на «эску». На ней же и закончил войну, подорвавшись на мине в сорок третьем и угодив с выжившими товарищами в немецкий плен…
«Да-а… просторная лодочка и комфортная: два гальюна, система кондиционирования, душ, изолированные от коридоров жилые помещения, – рассуждал он по себя. – Дизели и аппаратура контроля – загляденье. Выходит, повезло нам, что не успели фрицы наклепать на своих верфях этих лодок и запустить их в дело…»
* * *
По эволюциям и толчкам корпуса Матвей безошибочно определил окончание перехода. Подвсплыв, субмарина подняла перископ; командир осмотрелся и отчего-то снова приказал уйти на небольшую глубину. Несколько минут лодка шла самым малым, покуда легонько не тюкнулась в ограничительный брус. После толчка всплыла окончательно.
– Приехали, – прошептал краснофлотец, уловив затихающий гул из соседнего электромоторного отсека.
Богдан настороженно прислушался.
– И что теперь?
– Скоро узнаем. Да ты не дрейфь! Не для того нас сюда привезли, чтобы вывести на причал и шлепнуть…
Через несколько минут их в сопровождении вооруженного конвоя провели через два отсека и заставили вскарабкаться по вертикальному трапу и выйти на палубу. Оказавшись снаружи, пленные потеряли дар речи – оба рассчитывали увидеть что угодно: остров, покрытый ледниками или причал крохотного норвежского городка; большое гражданское судно или замаскированную во фьордах базу… И вдруг огромная пещера с искусственным водоемом посередине!
В себя они пришли только внутри небольшого каменного чулана, куда их привели три вооруженных матроса.
Когда за спиной грохнула стальная дверь, Матвей прислонился спиной к холодному камню и громко расхохотался.
– Ты чего? – испугался Богдан.
Отсмеявшись, краснофлотец грустно пояснил:
– В сорок третьем меня и шестерых товарищей немецкие моряки так же вытащили из ледяной воды, привезли на материк, сдали эсесовцам в айнзатцкоманду. А те, обработав и ни черта не поимев, отправили в концлагерь. В сорок пятом лагерь освободили американцы, но радость была преждевременной – из вернувшегося в родную страну эшелона сотрудники НКВД раскидали нас по тюрьмам, а следом, почти не разбираясь, упрятали в лагеря. И вот история повторяется: опять взрыв, ледяная вода, неожиданное появление немецких моряков, чудесное спасение… Правда, вместо Дахау – глухой карцер.
Размер жилища был скромен: четыре метра в длину, три в ширину. Каменные стены, пол и потолок; ни окна, ни отверстия вентиляции. Угол пола по левую сторону от двери занимало отхожее место – плита из того же камня с выточенным углублением-протокой посередине. По протоке текла морская вода, появлявшаяся из двухдюймовой трубы и исчезавшая в вертикальной дыре. Над «унитазом» из стены торчал старый бронзовый кран. Из мебели имелись две солдатские кровати и тумбочка между ними. Из постельных принадлежностей – матрацы, подушки и грубые шерстяные одеяла. Помещение освещалось единственной тусклой лампочкой, висящей над дверным проемом.
– Не густо, – побурчал Матвей, осматривая «роскошь» карцера, – но получше, чем в Дахау и в лагерях ГУЛАГа.
– Где мы? – безвольно опустился на кровать Богдан.
– Если ты о географии, то сравнительно недалеко от места гибели «Вельска». Четверо суток малым ходом – миль пятьсот.
– Миль пятьсот?.. Мне это ни о чем не говорит. Не понимаю… – оглядывал тот безумным взором серые стены. И вновь повторял: – Куда же мы попали?..
– Ты про это? – Матвей выразительно развел руками. – Думаю, немчура построила хитрую и довольно вместительную базу внутри какой-то скалы. Видел, рядом стояла вторая лодка?
– Заметил.
– Ну вот. Судя по ровным причалам – водоем искусственный с входом ниже уровня моря.
– А почему «хитрую»?
– Внутри целый город, а снаружи – наверняка обычная скала. Так что если нас и найдут, то очень не скоро.
Богдан тяжело вздохнул.
– И что же нам делать?
– Ложиться и отдыхать, пока есть такая возможность. А то клацнет замок, скрипнут петли, появится какой-нибудь матрос-ефрейтор и, прикрикнув, поведет нас исполнять самую тяжелую и неприятную работенку…
* * *
Замок клацнул через несколько часов. На пороге появился сорокалетний мужчина среднего роста с большими залысинами на голове. В сопровождении двух вооруженных моряков он вошел в карцер и на очень плохом русском приказал пленным встать.
Матвей с Богданом подчинились.
– Снимите свои робы, – последовал следующий приказ.
«Где-то я этого шваба с повадками врача встречал, – терпеливо сносил осмотр капитан-лейтенант. – Уж больно знакома его высоколобая морда с темными бегающими глазками…»
Богдан привлек внимание доктора в меньшей степени. Зато Матвея он осматривал долго и дотошно – то ли из-за возраста, то ли благодаря хорошему телосложению. Завершился визит взятием крови из вен, после чего компания удалилась.
– Как думаешь, что они с нами сделают? – лежа на кровати, разглядывал потолок украинский парень.
Бывший краснофлотец не стал отвечать – отвернувшись к стене, он прикинулся спящим. Откуда ему знать, что будет завтра? Их «спасители» носят нацистскую форму, а для нацистов не существует других народов. А если и существует, то исключительно для исполнения рабских обязанностей.
Ужасно хотелось есть. В последний раз их кормили на подлодке и, судя по силе голода, с тех пор минуло не менее суток.
«Надо поспать, – закрыл Матвей глаза. – По себе знаю: голод легче переносится во сне…»
Разбудил все тот же противный скрип дверных петель. Мгновенно проснувшись, пленные поднялись на грозный окрик вооруженных матросов.
Вслед за матросами в карцер вошел уже знакомый тип с высоким лбом и темными неспокойными глазками. Ткнув пальцем в Богдана, он сказал:
– Этот.
Матросы подхватили парня под руки; дверь гулко ухнула о стальной проем, сухо щелкнул замок. И Матвей надолго остался в одиночестве…
* * *
Часа полтора он мерил шагами крохотное пространство – надо было двигаться, иначе замучают проблемы с суставами и мышцами. Эту аксиому он тоже познал в годы пребывания в концентрационном лагере.
Потом, обессилев, упал на кровать, и некоторое время лежал в полудреме, прислушиваясь к каждому звуку. Извне звуки в карцер почти не проникали, зато собственный желудок регулярно урчал, извещая хозяина о необходимости подкрепиться.
Матвей сызнова встал и пошарил в правом кармане брезентовых штанов. Еще на палубе «Вельска» он заныкал туда часть ужина – половинку ржаного сухаря. Увы, сказалось долгое пребывание в воде – в кармане остались прилипшие к материи мелкие крошки.
Закинув их в рот, он постоял возле двери. Зачем-то зацепил край металла и потянул на себя.
Усмехнувшись своей наивности, посмотрел по сторонам…
Взгляд случайно упал на «унитаз». А точнее, на журчащую по углублению плиты воду.
– Что это? – присел на корточки пленник.
В водном потоке колыхался странный бесформенный предмет темно-зеленого, почти бурого цвета.
Он осторожно опустил руку в ледяную воду и сомкнул пальцы. Предметом оказалась морская растительность, пустившая корни в небольшой трещине. Оторвав один листок, Матвей сполоснул его под пресной водой и положил в рот…
Вкуса водоросли почти не имели – во всяком случае, прожевав лист, отвращения он не испытал.
– За неимением палтуса сойдет и килька, – вздохнул моряк и потянулся за следующим листом…
Богдан появился в карцере часом позже. Он был бледен и слегка пошатывался. Один конвойный остался у двери, второй довел его до кровати, уложил и накрыл одеялом.
«Ого! – удивился Матвей. – С чего бы такая забота?»
Дождавшись ухода матросов, он пересел на кровать товарища по несчастью.
– Рассказывай.
– Вот, – показал тот повязку на локтевом сгибе, – всадили в вену толстую иглу и откачали целый литр крови.
– Зачем?
Парень пожал плечами:
– Не знаю…
– А чего ж так долго? Тебя ведь не было часа три-четыре.
– После того, как откачали кровь, дали полежать. А потом покормили.
– О, это хорошо. А про меня, похоже, забыли.
– Я так думаю, что скоро и за тобой придут – тоже возьмут кровь и покормят.
«Наверное, так и случится, – подумал Матвей. – Теперь, по крайней мере, ясно, зачем немцы спасли нас и притащили на секретную базу».
В сороковом году, учась в Ленинградском военно-морском училище, ему в составе группы курсантов пришлось сдавать кровь для раненных бойцов Красной Армии – участников советско-финской войны. Из того небольшого опыта он запомнил несколько незыблемых правил: перед сдачей крови донору запрещается употреблять алкоголь, лекарственные препараты, жирную, острую и копченую пищу. Донор должен хорошо выспаться и отдохнуть. После сдачи крови для скорейшего восстановления полагается усиленное питание: сладкий чай, соки, овощи, фрукты, хлеб, отварные крупы и макароны.
«Что ж, стать донором – не самый плохой вариант», – улегся Матвей на свою кровать. Закинув руки за голову, он прикрыл глаза и принялся ждать конвойных моряков…
Глава первая
Архипелаг Земля Франца Иосифа – Баренцево море
Наше время
«Откуда здесь эти глыбы? – изучаю склон и постепенно смещаюсь к его вершине. – Их тащит за собой сползающий в бухту ледник или это следствие обычного обвала из-за разрушения скалы?..»
Да, видимо так и есть: поверхность некоторых обломков чиста от ила. Это означает, что камни откололись от скалы и упали сюда недавно.
Внезапно тишину нарушает взволнованный голос напарника:
– Евгений Арнольдович, посмотрите сюда!
Что за дела? Почему Фурцев использует открытый текст?
Оглядываюсь. Ага, вот он – уставился вверх.
Прослеживаю взгляд молодого пловца и… вижу огромную черную дыру – вход в подводную пещеру.
Ого! Молодец, глазастый ты наш.
Осторожно подбираемся ближе. Тормозим у входа и освещаем уходящее вглубь скалы пространство…
Ни черта не видно. Глубина здесь небольшая – поверхность воды при отливе покрывает верхушку грота всего метра на три-четыре, и волна вперемешку с ледяным крошевом стаскивает в море всякую муть.
Игорь вознамерился плыть внутрь. Схватив его за плечо, останавливаю порыв и знаком приказываю хорошенько осмотреть вход снаружи.
Снаружи ничего примечательного, кроме одной детали: сверху имеется свежий скол приличного размера. Оценив приблизительный объем отвалившейся породы, понимаю, что рухнуло не меньше тридцати кубов.
Фурцев глядит на меня умоляющим взором. Понимаю, насколько ему не терпится прошмыгнуть в нору и посмотреть, что там дальше. Мне и самому интересно, но… Едва мы вплываем в темное чрево, едва лучи наших фонарей устремляются вглубь длинного и на удивление ровного тоннеля, как о себе напоминает руководитель спуска.
– «Скат», я – «Ротонда», – произносит Устюжанин и, не дожидаясь моего ответа, выдает команду: – Вам срочный подъем. Как поняли?
– «Ротонда», я – «Скат». Что случилось?
– Приказ «Первого». На борт поступила важная информация. Срочный подъем.
«Первый» – это наш босс. Так мы его шифруем при общении по гидроакустической связи.
– Понял. Возвращаемся…
Спустя несколько минут мы сидим в шлюпке, подруливающей к борту «Академика Челомея». «Первого» нет, зато Георгий на месте – принимает вещички и помогает взобраться на палубу.
Сняв надоевшую маску, интересуюсь:
– Что за аврал?
– Снимаемся и уходим.
– Куда?!
– В ста пятидесяти милях к юго-востоку терпят бедствие шведы.
– Что им нужно в Северном проливе?
– Гражданское судно. Шло с гуманитарным грузом в Японию.
– Понятно. А без нас эмчээсовцы не обойдутся, надувным якорем им по лысине?! Нам туда пылить двенадцать часов!
– Не знаю. Самолеты, наверное, уже в пути, а мы – ближайшее судно. Старик приказал сниматься и двигать в точку бедствия…
Делать нечего. Если Горчаков чего-то про себя решил – ставь сургучную печать – не передумает.
Переодеваемся, собираем шмотки и топаем греться в каюты. «Челомей» тем временем выходит из пролива Кембриджа и, набрав хороший ход, подворачивает на юго-восток…
* * *
– Нет, товарищ генерал, это невозможно, – устало повторяю в пятый или в шестой раз. – Грот под скалой действительно есть, но его размеры не соответствуют габаритам боевых подводных лодок времен Второй Мировой войны.
– Как не соответствуют? – разводит он руками. – Я мало в этом смыслю – объясни на пальцах. И наливай-наливай! Грейся!..
Мы сидим в его каюте. На столике горячий чай, коньяк, порезанный лимон и шоколад – все, самое необходимое для скорейшего приведения организма в норму после ледяной купели.
– Та немецкая субмарина, что лежит на дне в паре сотен метров от западной скалы, имеет ширину корпуса чуть более шести метров, а высоту со всеми выступающими из рубки прибамбасами – около десяти. Представили?
– Вполне, – кивает генерал, придвигая к себе рюмку.
– Так вот. Ширина грота подходящая – лодка пройдет с хорошим запасом, зато высота – метров семь-восемь, что не позволило бы ей протиснуться внутрь. Или вылезти из пещеры на свободу. Поняли?
– Погоди-погоди, – волнуется Сергей Сергеевич, – ты ведь говорил о каком-то обвале!
– Верно, говорил. Перед входом в тоннель дно усеяно каменными обломками разной величины. Это осыпаются края у грота.
– И много там обломков?
– Полно.
– Так может быть, вход просто завалило? – не сдается шеф.
– Мы и собирались это выяснить. Не успели.
– Жаль, – морщится он. – Но ничего. Вот окажем помощь шведам и…
– Вернемся?
– Обязательно. Вернемся и продолжим охоту за призраком!
Опрокинув в рот содержимое рюмки, цепляю лимон, закусываю. И качаю головой:
– Упорный вы человек.
– Без упорства в нашем деле нельзя. Мы должны тщательно проверить каждую мелочь, касающуюся рабочей версии. А ты, стало быть, до сих пор отказываешься в нее верить?
– Возможно, экипаж «Верены» когда-то и партизанил в этих краях, но теперь-то чего напраслину городить? Субмарина давно подорвалась на мине, вход в пещеру засыпан, экипаж либо погребен внутри погибшего корабля, либо умер с голоду внутри базы…
– Все так, все так, – кивает Горчаков. – Знаешь, честно говоря, мне тоже не хотелось верить в существование хотя бы одной действующей базы нацистов. И все же для исключения любого совпадения мы обязаны проверить каждую деталь.
Обреченно вздыхаю.
– Как скажете.
– Ты согрелся?
– Да, вполне. Спасибо за коньячок.
– В таком случае ступай – поспи. А то не ровен час опять придется лезть в воду…
* * *
Мы на месте. В район гибели шведского судна нас навели самолеты МЧС, сменяющие друг друга над огромным пятном разлившегося дизельного топлива. Между самолетами и «Академиком Челомеем» хорошая устойчивая связь. Из переговоров становится ясно, что живых моряков летчики не обнаружили. Немудрено – при такой температуре воды самый натренированный человек не продержится дольше двух часов.
– Хорошенько осмотри корпус и установи причину гибели судна, – напутствует генерал, – а поверхность мы возьмем на себя. Действуй!..
Моя пара идет в воду первой, однако глубина здесь приличная, и нас страхуют Жук с Савченко. Обе пары грузятся в одну шлюпку, а матросы «Челомея» уже готовят к спуску вторую. Задача ее экипажа – рыскать по волнам в поисках тел погибших моряков.
Отходим на десяток метров от «Академика».
– Поехали, – надвинув на лицо маску, сваливаюсь за борт.
Осматриваюсь, проверяю связь, включаю панель. И начинаю плавное погружение…
Объект находим не сразу. В указанном летчиками месте пусто и мне приходиться вспомнить о течении. Определив его направление, смещаемся к северу. И вот он – лежащий на боку «швед». Довольно крупное грузовое судно с белоснежной кормовой надстройкой и мощным краном посередине корпуса.
Для начала осматриваем находку со всех сторон. Сегодня перед нами не стоит задача отыскать и поднять тела моряков – этим займутся позже наши или шведские водолазы. Сегодня работа максимально упрощена: мы обязаны установить причину трагедии.
В носовой части корпуса имеются приличные разрушения, но это всего лишь следствие удара о грунт. Настоящую причину гибели, как и в случае с норвежским траулером, находим в районе кормы – метра на три ниже ватерлинии зияет огромная дыра неправильной формы.
«А вот это уже похоже на последствия торпедной атаки», – подплыв поближе, освещаю типичную чашеобразную вмятину с разрывом обшивки посередине. Снизу и сверху пробоины торчат обрывки шпангоута; палуба и две переборки, прилегающие к поврежденной области корпуса, обрушены. Это так называемая «первая зона разрушения», образующаяся в районе взрыва. В ней полностью уничтожается корпус, технические средства и оборудование, а внутреннее пространство мгновенно заполняется забортной водой.
Площадь пробоины внушительна. Осторожно заглянув внутрь, определяю границы «второй зоны», где корпусные конструкции и технические средства повреждаются частично, а затопление происходит постепенно. Торпеда угодила в одно из помещений машинного отделения и за обрушенными переборками видны соседние отсеки. Переборки «второй зоны» в трещинах и осколочных пробоинах, люки деформированы, а большой дизель сдвинут с фундамента.
По всем канонам имеется еще и «третья зона» разрушения, способная образоваться в любом отсеке и на любой палубе корабля даже на приличном удалении от эпицентра взрыва. Однако нас она не интересует. Не станем мы искать и осколков торпеды, ибо сомнений в происхождении смертельных повреждений шведского судна практически не остается.
– «Ротонда», я – «Скат», – зову старого друга.
Тот откликается мгновенно:
– «Скат», я – «Ротонда».
– Мы заканчиваем. Можешь передать «Первому», что его версия частично подтвердилась.
– «Хозяйка»?
– Так точно – ее работа.
– Понял вас. Приступайте к подъему. Наверху тоже кое-что нашли. «Первый» разбирается лично…
* * *
Специальное спасательное судно, высланное шведской стороной для разбирательства в катастрофе, должно было подойти в район через несколько часов.
Поднявшись из шлюпки на борт научного судна, я вкратце и быстро изложил Горчакову свои соображения. Он просиял и тотчас повел меня в скромный мед-блок «Академика Челомея», где над телом мертвого шведского моряка колдовал местный эскулап.
– Это наша единственная и очень важная находка. Летчики обнаружили его в миле к северо-востоку, – доложил он мне по дороге. Распахнув дверь медицинской епархии, громко известил о своем прибытии: – Ну-с, доктор, каковы наши успехи?
Мужчина средних лет в зеленой спецодежде показывает пулю, ловко захваченную острием мудреного инструмента.
– Как мы и предполагали – причиной смерти явилось не переохлаждение, а вот это. Держите…
Нацепив на нос очки, Горчаков подхватывает улику, перемещается к иллюминатору и с воодушевлением изучает убийственный снаряд, будто на его стальной рубашке выгравировано имя жертвы и биография убийцы.
Я же с грустью смотрю на мертвого шведа, каких-то пятнадцать часов назад двигавшегося, думавшего, говорившего, улыбавшегося и строившегося планы на будущее. Насколько же хрупкая эта штука – жизнь…
Погибшему мужчине лет тридцать. Он полностью раздет; кожный покров неестественно белый; волосы на теле с рыжеватым оттенком – типичный скандинав.
Покончив с визуальной экспертизой пули, генерал возносит указательный палец к небу и торжественно объявляет:
– Парабеллум!
Что ж, приходиться согласиться: есть нечто странное в череде катастроф с участием неизвестной субмарины и экипажа с немецким стрелковым оружием времен Второй Мировой войны.
– Скажите, доктор, – потирает подбородок Сергей Сергеевич, – ваши шведские коллеги поймут, отчего он умер?
– Разумеется.
– А отсутствие пули?
– Что «отсутствие пули»? – не понимает тот.
– В черепе трупа пулевое отверстие, развороченные мозги, но почему-то нет пули. Это вызовет вопросы?
– Разве вы не расскажете шведам о нашем исследовании? Разве не отдадите им пулю?
– В том-то и дело, что не резон об этом распространяться, пока мы сами не найдем ответы на интересующие вопросы. Понимаете?
– Да.
– Вот и прекрасно. А посему попрошу вас никому о подлинной причине смерти этого моряка не распространяться.
– Хорошо, – кивает врач, однако взгляд и голос выдают полнейшее недоумение.
Горчаков теряет интерес к доктору и переключается на меня:
– Евгений, нам срочно нужен мертвый шведский моряк.
– Зачем? – перевожу я взгляд с босса на Доктора и обратно.
– Затем, чтобы до поры до времени не привлекать внимания к этому серьезному делу. Все должно выглядеть, как заурядная катастрофа.
– Что значит «заурядная катастрофа»?
Обращаясь ко мне и к доктору, Сергей Сергеевич переходит на шепот:
– В моей каюте лежит осколок немецкой мины времен Второй Мировой войны, поднятый несколько дней назад недалеко от острова Медвежий.
Я отлично помню кусок железа, найденный мной в развороченном машинном отделении траулера и, кажется, вникать в замысел генерала.
– Мы скажем шведам, что их судно подорвалось на старой немецкой мине, и предъявим этот осколок, – заканчивает он, подтверждая мою догадку.
– А смерть моряков вы хотите представить следствием переохлаждения? – вступает в разговор доктор.
– Совершенно верно.
– А как быть с ним? – показывает он на труп с раскроенным черепом. – Вы о нем не забыли?
– Нет, не забыл. Сейчас боевые пловцы возьмут его и отправятся вниз – на глубину.
– Зачем?!
– Затем, чтобы запихнуть его внутрь погибшего корабля, а взамен найти и поднять нормального.
– В каком смысле «нормального»?
– Без пулевых ранений. Просто утонувшего! – устав от объяснений, повышает голос генерал. – Ясно?
– Так точно, – почти хором отвечаем мы с доктором.
* * *
Вскоре в район подошло российское спасательное судно из Мурманска. Встретившись с руководителем группы МЧС, Горчаков ввел его в курс и обрисовал официальную версию.
– Нам без разницы, – легко согласился тот. – Мы же не эксперты, а обычные водолазы…
Перед последним погружением мы поменялись ролями: Жук с Савченко отдыхают, я сижу у станции гидроакустической связи и командую спуском, рядом со мной Игорь Фурцев. На промежуточную глубину ушла пара капитана третьего ранга Степанова, а заглавную роль исполняет дуэт Устюжанин-Маринин. Когда я назвал фамилию мальчишки, лицо его озарилось таким счастьем, что и я не сдержал улыбку.
Моим ребятам вручили тело застреленного моряка, упакованное в холщевый мешок и, подробно объяснили задачу. Она не самая сложная для такого опытного пловца, как Георгий Устюжанин, и по истечении сорока минут его бодрый голос докладывает об окончании работы:
– «Ротонда», я – «Скат». Обследование закончил, причина установлена. Начинаю подъем.
Ключевая фраза в докладе «причина установлена» означает, что тело одного моряка надежно упрятано на борту затонувшего судна, а тело другого найдено и готово к подъему.
– «Скат», я – «Ротонда», понял вас. Ждем наверху…
Мы вовремя заканчиваем операцию, так как с западной стороны горизонта появляется силуэт корабля.
– Шведы, – предупреждает нас капитан «Челомея».
К подходу небольшого судна с водолазной командой на борту, мы полностью готовы: на столе мед-блока лежит поднятый парой Устюжанина моряк, который, вне всякого сомнения, был оглушен взрывом и попросту утонул. Причиной взрыва согласно нашей версии является старая немецкая мина (осколок прилагается).
Все это с подробными пояснениями представили шведской делегации, прибывшей на борт «Академика Челомея». Шведы выслушали наш доклад, осмотрели труп с ржавым осколком и, забрав улики, удалились. А через час приступили к подводным работам.
– Поверили? – поднявшись в ходовую рубку, спрашиваю у Горчакова.
– Не знаю, – выпускает он клуб табачного дыма. – Подождем немного, а перед уходом свяжемся по радио – спросим о результатах.
Поверили или нет – сказать сложно. Во всяком случае, были вежливы и спокойны, а приметив наше намерение отбыть из района, поблагодарили и пожелали счастливого пути…
Глава вторая
Архипелаг Земля Франца Иосифа; подскальная база на острове Земля Александры
Две недели назад
Согласно созданной Нойманном программе, начинался первый этап пробуждения, суть которого состояла в плавном повышении температуры подаваемого в капсулы воздуха на три с половиной градуса.
Дежурная смена – два пожилых человека – находились в разных концах длинного зала, едва освещаемого плафонами тусклых ламп. Вдоль одной стены ровным рядком располагалось несколько десятков одинаковых капсул с круглыми окошками наподобие судовых иллюминаторов. Вдоль противоположной стены стояли обыкновенные армейские койки, застеленные чистым, но весьма потрепанным постельным бельем. В ближнем торце зала рядом с тяжелой бронированной дверью находился инженерный пост наблюдения и приборного контроля. В дальнем был обустроен врачебный пост с операционным блоком, с хирургическим и реанимационным наборами.
За приборами сидел сухощавый, сгорбленный мужчина в грязной одежде. Лицо не было видно за ниспадающими локонами засаленных волос; почерневшие руки дрожали, затуманенный взор надолго приклеился к каменному полу.
У врачебного поста прохаживался другой старик – осанистый, высоколобый, с пронзительным, ястребиным взглядом. Хорошо отстиранный халат буквально слепил белизной в полумраке узкого зала.
Мужчины ждали пробуждения своих товарищей с нетерпением и опаской. Нетерпение происходило от обычного человеческого желания сменить обстановку, пообщаться, выговориться. Чувство опасности появилось вследствие того, что процесс пробуждения с каждым разом усложнялся, становился более длительным и в некоторой степени непредсказуемым.
Прокипятив и аккуратно разложив на столе медицинские инструменты на тот случай, если потребуется оперативная помощь, профессор Нойманн вытащил сигарету и разломил ее пополам. Спрятав одну половинку в портсигаре и подпалив другую, он с наслаждением затянулся.
– Хватит дуться, Курт, – громко произнес он, и эхо разнесло низкий голос под сводчатым потолком залы. – Пора помириться – впереди тяжелая работенка.
Напарник не откликнулся и даже не пошевелился. Его растрепанные волосы, вечно грязные руки, засаленная одежда и невероятный смрад, исходивший от давно немытого тела, жутко раздражали Нойманна. И это раздражение было одной из причин ссоры, произошедшей несколько дней назад.
– Курт, – снова позвал профессор, – мы будем выглядеть перед товарищами не лучшим образом. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я?
Тот медленно повернул голову, поправил волосы. Взгляд голубых подслеповатых глаз некоторое время бесцельно блуждал по стенам, по капсулам и кроватям, по источникам света, по фигуре ненавистного профессора…
До Второй Мировой войны Курт окончил Технический университет в Мюнхене, затем работал младшим инженером на различных военных заводах, не особенно продвигаясь по службе. В команду «3519» он был зачислен инженером криогенных установок в последний момент – вместо погибшего под американскими бомбами коллеги. К слову, специалистом он оказался отменным.
– Очнись, Курт. Пора браться за дело, – навис Нойманн над подчиненным, протягивая ладонь. – Ну же, Курт!
– Я готов, – кивнул тот, пожимая руку. – Но с условием, что ты вернешь мне банки с рисовой кашей и датским брусничным сиропом.
Профессор выпрямил нескладную фигуру, незаметно вытер ладонь о халат и бросил на подчиненного взгляд полный презрения. Так смотрят на опустившегося человека, подняться которому уже не суждено.
– Хорошо. Ты заслужил праздничный ужин. Я отдам тебе банки, – отчеканил он. – Пошли…
* * *
«Есть многие вещи, которые мы не в состоянии понять. Но их необходимо использовать, в том числе силами дилетантов», – начертал Генрих Гиммлер в письме одному из чиновников Рейха.
Дилетантов среди команды, обитавшей в подскальной базе, было с избытком. Нет, с профессиональной точки зрения все моряки-подводники, инженеры и врачи, прибывшие на остров Земля Александры, в честном соперничестве могли бы дать фору многим коллегам – все ж таки этих людей отбирали долго и тщательно. Но при всем своем глубочайшем профессионализме они оставались полнейшими дилетантами в большой политике и в способности просчитать будущее собственной страны. На эту неспособность и полагались такие люди как рейхсфюрер Гиммлер и профессор Рашер.
Да, Зигмунду Рашеру – известному немецкому медику-экспериментатору довольно часто приходилось вспоминать высказывания человека, личное знакомство с которым предопределило его судьбу и, в конечном счете, спасло от виселицы. Именно Гиммлер в начале тридцатых предложил ему стать членом НСДАП; именно он рекомендовал молодого врача из Фрайбурга в институт Аненербе, а затем, присвоив звание гауптштурмфюрера СС, направил в концлагерь Дахау для проведения секретных медицинских экспериментов. Именно Гиммлер в конце войны организовал имитацию его ареста и гибели в Дахау, спасая тем самым от правосудия победителей. И, наконец, именно Гиммлер помог Рашеру улизнуть из Германии, дав ему вымышленное имя «Карл Нойманн» и назначив научным руководителем команды «3519».
– «…В том числе силами дилетантов», – тихо процитировал Нойманн, подходя вслед за Куртом к стальной двери одного из дальних отсеков технической зоны.
Когда-то этот отсек был под завязку забит стрелковыми боеприпасами: на стеллажах плотными рядами стояли цинковые коробки с патронами и снарядами для зенитных автоматов, ящики с гранатами и магнитными минами. Со временем их запасы таяли, а стеллажи освобождались. На свободные полки Нойманн приказал перенести из общего склада те продукты, что прибыли в подскальную базу на борту «Верены».
Вставив в замок и провернув ключ, профессор потянул на себя тяжелую дверь:
– Прошу.
– Сколько можно взять? – не веруя в свое счастье, прошептал Курт.
– Сколько унесешь.
Тот сделал шаг к распахнутой двери, но внезапно остановился.
– Я стал рассеянным и не помню, где включается свет.
Нойманн протянул фонарь:
– Держи.
– И еще… я забыл, где лежат съестные припасы.
– Банки с кашами стоят на нижней полке левого стеллажа. Датский брусничный сироп – на пару полок выше.
Сгорбленная фигура прошмыгнула в склад, внутри нервно затрепыхался луч желтоватого света…
Нойманн стоял снаружи и ждал, пока ассистент набьет карманы консервами. «Забирай, наивный дурашка, – посмеивался он про себя. – Не видишь дальше собственного крючковатого носа, не умеешь обуздать свою слабость, значит, умрешь, как умирали другие – в страшных судорогах и мучениях».
Продукты, хранившиеся в течение долгого плавания в кормовых отсеках «Верены», стали такими же опасными для человеческого организма, как и сами контейнеры с изотопом урана. Это профессор выяснил путем экспериментов – осторожных и тонких, дабы не будоражить и не пугать подводников. Выяснив исходящую опасность от зараженной провизии, он под видом формирования неприкосновенного запаса приказал морякам перетащить ее в этот отдаленный отсек. С тех пор она здесь и хранилась…
И вдруг много лет спустя он наткнулся на пустую банку из-под датского брусничного сиропа.
«Курт! – молниеносно догадался профессор. – Мы полгода употребляем в пищу водоросли, вот он и не устоял…»
Курт был талантливым инженером и при желании мог с легкостью изготовить любой дубликат ключа. Так оно и оказалось: нагрянув в его жилище, Нойманн застукал воришку за пышной трапезой – на тумбочке стояла вскрытая банка рисовой каши, в руках была большая кружка с разбавленным сиропом.
– В следующий раз я тебя пристрелю, – грозно пообещал Нойманн, реквизировав украденное и отобрав дубликат ключа.
Настоящий стратегический резерв продуктов для скорейшего восстановления сил пробуждающегося экипажа U-3519 профессор держал за семью замками в одном из отсеков под ледником. И никто, включая вечно голодного Курта, не смог бы подобраться к этому богатству – Карл Нойманн охранял его пуще, чем злобный карлик Румпельштильцхен берег свое богатство. Там было припрятано замороженное свиное филе, консервированный лосось, оливковое масло, крупы, превосходная мука, сухие сливки, сахар, кофе и пяток ящиков разнообразного шнапса. Запасов имелось немного, но вся провизия отличалась отменным качеством.
Все это осталось от последней охоты 2005 года, а точнее от случайной встречи с роскошным гражданским кораблем неподалеку от Шпицбергена. Рассказывали, будто офицеры отговаривали Мора от рискованной атаки, но тот не удержался и, как всегда прицелившись в машину, выпустил торпеду. К тому времени на борту субмарины практически закончились съестные припасы – слишком долго пришлось скитаться по морю в поисках подходящей цели. Получив пробоину, белоснежный корабль потерял ход и, накренившись на правый борт, налетел на банку. Как и предполагали скептики, экипаж успел передать сигнал бедствия – вскоре в небе появились странные летательные аппараты и, зависая в воздухе, приступили к эвакуации пассажиров. Находиться на перископной глубине стало опасно – подлодке пришлось лечь на грунт…
Подвсплыли под покровом ночи, осмотрелись. И, не обнаружив возле поврежденного корабля ни единой души, решились отправить на шлюпке группу разведчиков. Те вернулись через час и доложили:
– Корабль пуст. Можно подходить, швартоваться и перекачивать топливо.
Так и поступили. А вместе с топливом до утра успели «откачать» практически все запасы провизии из шикарного двухэтажного камбуза.
* * *
Послышались шаркающие шаги, внутри склада погас свет.
– Доволен? – насмешливо спросил Нойманн.
Вернувшийся инженер растянул в улыбке бледные губы.
– Спасибо. Я готов работать.
– Тогда пошли, – запер дверь профессор.
Курт поплелся в лазарет. Карманы ветхой одежды смешно топорщились от банок, еще четыре штуки он нес в руках.
«Интересно, сколько он успел сожрать этой отравленной гадости? – идя следом, размышлял врач. – Банок двадцать, тридцать?.. Впрочем, черт с ним. Главное, чтоб Курт помог мне на первых этапах пробуждения. А дальше пусть подыхает – он мне больше не нужен…»
И вновь длинный сумрачный зал «лазарета», где двадцать четыре человека из команды «3519» возвращаются из состояния длительного сна. Да, всего двадцать четыре: двадцать моряков и четыре специалиста из группы Нойманна. Остальные капсулы пусты.
Первый этап пробуждения завершен: температура тел восстановлена, люди извлечены из герметичных капсул и уложены на кровати. Над изголовьем каждого висит капельница со специальным реабилитирующим препаратом.
– Температура? – не поворачивая головы, властно спрашивает профессор – в делах, касающихся работы, он всегда непреклонен и строг.
– Тридцать пять и пять, – отвечает Курт.
– Пульс?
– В пределах нормы: от тридцати до сорока пяти ударов в минуту.
– Частота дыхания?
– В среднем двадцать в минуту.
– Хорошо…
Процесс пробуждения идет без сбоев, что в последнее время случается все реже и реже – видно сказывается возраст пациентов и изношенность медицинского оборудования. Да, по виду пациентам много не дашь – самые молодые и хорошо сохранившиеся мужчины выглядят лет на сорок – сорок пять. Это те, что надели форму Кригсмарине в юном возрасте, а, попав в подскальную базу, проспали все одиннадцать шестилетних циклов. Другим повезло меньше: кто-то, оставаясь в дежурной смене, пропустил один цикл; кому-то выпадало дежурить по нескольку раз. Этим людям на вид по пятьдесят-шестьдесят. А хуже других пришлось врачам – первые восемнадцать лет они жили в подскальной базе по обычному человеческому распорядку. Лишь в далеком шестьдесят третьем Нойманн впервые разрешил двум коллегам занять освободившиеся места в капсулах. Тот год выдался «урожайным» на трагические события: в страшных муках скончались последние члены экипажа «Верены», оставив в одиночестве своего командира Альфреда Ценкера – тот облысел, с трудом передвигался, но сдаваться не желал; U-3519 вышла на охоту в третий раз, и в процессе сбора трофеев потеряла двух матросов. В общем, появилась возможность продлять жизнь в капсулах не только морякам, но и научному персоналу.
Тем не менее, обитатели подскальной базы регулярно уходили в мир иной: кто-то терял самообладание и добровольно лишал себя жизни; кого-то в короткие периоды бодрствования подкашивали болезни, справиться с которыми профессор был не в силах; некоторые погибали в результате несчастных случаев. А кто-то забирался в капсулу, засыпал и не просыпался. В последний раз команда пробудилась в полном составе в далеком восемьдесят первом. А с восемьдесят седьмого постоянно преследовали неудачи: из длительного сна не выходило по одному, а иногда и по несколько человек, часто происходили случайные трагедии. Так во время ремонта гидравлических механизмов субмарины был насмерть раздавлен инженер-механик Гюнтер. От сердечной недостаточности скончался хирург Циммерман, поспавший в капсуле всего однажды. Заснул и больше не проснулся кок Бауэр…
Разглядывая розовеющие лица товарищей, Нойманн вдруг заметил неладное.
– Курт, – позвал он инженера, – посмотри, что с температурой у Коха.
– Все параметры в норме, – доложил тот через минуту. – А в чем дело?
– У обербоцмана Коха не видно признаков улучшения кровообращения…
Доктор прав: организм старого дизелиста начал давать сбои. Около получаса дежурная смена боролась за его жизнь, но… Кох умер, так и не выйдя из глубочайшего сна.
Профессор устало упал на стул и взялся листать карту обербоцмана…
Ничего особенного: родился осенью 1911 года в Инсбруке; окончил гимназию, реальное училище, школу младших морских специалистов; служил, воевал, участвовал; награжден…
«Несколько месяцев не дожил до столетнего юбилея», – скривился в усмешке Нойманн и, небрежно закинув карту в ящик стола, направился к остывающему телу.
Вместе с инженером они упаковали усопшего в специальный мешок, переместили на каталку и повезли на местное «кладбище» – в дальний закуток подскальной базы, чей тонкий каменный потолок соседствовал с ледником.
Трупы на «кладбище» лежат тремя плотными рядами у северной стены. Их так много, что в закутке скоро не останется места. Все как живые – словно только что из капсул. Последним здесь был захоронен шесть лет назад вахтенный офицер Отто Шнайдер, пустивший себе пулю в висок вместо того, чтобы залезть в капсулу и принять препарат «бессмертия».
Уложив Коха рядом с Отто, Нойманн помассировал свою нездоровую поясницу и с нескрываемой завистью произнес:
– Как бы я хотел умереть также тихо и незаметно – ушел на шесть лет и не вернулся. Ни боли, ни истерик, ни сожалений…
Ничего не ответив, Курт зашаркал к выходу.
Не задержался на «кладбище» и профессор. Второй этап пробуждения еще не окончился – извлеченных из капсул товарищей нельзя надолго оставлять без присмотра.
* * *
Смерть подкарауливала людей на первом и втором этапах пробуждения – это был опаснейший промежуток времени, когда человеческий организм переходил из одного статичного состояния в другое. На третьем, заключительном и самом длительном этапе гибели членов команды «3519» еще не случалось. Однако от этого легче и спокойнее не становилось. Напротив, те несколько часов, в течение которых люди окончательно возвращались к жизни – истязали, выматывали и лишали дежурную смену последних сил.
Смысл проблемы заключался в том, что пространство внутри капсулы разбивалось на три температурных зоны: область с грудной клеткой охлаждалась до тридцати одного, область с конечностями – до тридцати трех градусов. Голова же до уровня гипофиза, продолговатого мозга и аксиса (второго шейного позвонка) – «хранилась» при самой высокой температуре равной тридцати пяти с половиной градусам. В «подмороженном» состоянии тело не посылало в мозг сигналов, порождающих кошмарные сновидения, и человек забывался ровным спокойным сном. В этом профессор Нойманн имел возможность убедиться лично – как-никак четырежды ложился в капсулу и принимал препарат «бессмертия». Зато на третьем этапе возвращения к жизни тело возобновляло нормальное кровообращение, обмен веществ, чувствительность кожного покрова. И вот тут начиналось невообразимое – сон разума порождал чудовищ.
– Помоги, Курт! – закричал профессор, обхватив руки могучего торпедиста – матроса-гауптефрейтора Вебера.
– Он же привязан! – бежит, нескладно переставляя ноги, инженер.
– Знаю! Только для его железных мышц эти жалкие ремешки – не помеха.
Навалившись вдвоем, они кое-как справляются с силачом, неистово сражавшимся во сне с врагами Рейха. Затем приходится сдерживать похожие порывы еще двух десятков людей…
К химерам Морфея добавлялись жуткие мышечные спазмы и судороги, заставлявшие членов команды биться в невероятных конвульсиях. Дежурные смены давно привыкли к подобной технологии пробуждения; называя происходящее «ломкой», Нойманн объяснял страшную боль естественной реакцией сосудов на восстановление кровяного давления.
– Кажется, все, – в изнеможении прошептал Курт, усаживаясь прямо на пол между кроватями.
«Когда-нибудь они меня растерзают, – тяжело дышал профессор, оглядывая лежащих людей. – Проснутся и разорвут за те страдания, что приносит мой препарат…»
Команда затихла. Никто не дергался, не мычал, не скрипел зубами, не кричал. Процесс возвращения к нормальному существованию почти завершился, и все пережившие страшные этапы спокойно спали обычным человеческим сном. Теперь достаточно было подойти к любому и просто потормошить за плечо.
Однако Нойманн событий не торопил.
Глава третья
Баренцево море – архипелаг Земля Франца Иосифа
Подскальная база на острове Земля Александры
Наше время
Шведы припозднились, придя в район гибели своего судна через двадцать часов после нас. Горчаков лично передал прибывшей делегации тело погибшего моряка и осколок старой немецкой якорной мины, якобы найденной нами у затонувшего корабля. А также лично изъяснялся и выражал соболезнования. Чутья с дипломатическим тактом ему не занимать, и мы почти уверены: скандинавы не заподозрили подвоха. Хотя, что это за подвох? Ведь не мы же шарахнули по беззащитному судну торпедой. Тех, кто совершил это преступление давно уж и след простыл.
Приметив наше намерение отбыть из района, шведское спасательное судно просигналило тремя длинными гудками, означавшими на морском языке «Желаем счастливого плавания!» Ну а «Челомей», взяв северо-западный курс, направился к архипелагу Земля Франца Иосифа…
Погода к вечеру резко испортилась, и не слишком резвый ход старенького научного судна упал до неприличного значения. В итоге сто пятьдесят миль до уже знакомого пролива Кембридж мы тащились дольше суток. А, притащившись, поспешили укрыться от ветра и волн в ближайшую бухту острова Земля Георга.
Потянулось тоскливое ожидание приемлемой для нашей работы погоды…
* * *
– Ты решил свои семейные проблемы? – по всей строгости допрашиваю старшего лейтенанта Маринина.
– Не совсем, – мнется он у порога.
Мы, ветераны «Фрегата»: Георгий Устюжанин, Миша Жук, Толя Степанов и я – собрались в самой вместительной каюте, где уничтожаем скромные запасы крепкого алкоголя и провианта, захваченного в командировку. За плотно закрытыми иллюминаторами по-прежнему ревут волны, завывает ветер – погода скоро не наладится и можно перед сном накатить грамм по триста. На столе довольно аппетитный натюрморт с бутылками, коробками апельсинового сока, копченой колбаской, острым сыром и шоколадом.
– Понимаете, я хотел… Я пытался… – растерянно лепечет мальчишка.
Постучав в дверь моей каюты, он, скорее всего, надеялся услышать лестное предложение составить мне компанию в ближайшие рабочие дни. Ведь Игорь Фурцев приболел, и я остался без напарника. И вдруг снова вопрос в лоб о разладившихся отношениях с молодой супругой.
Да, жестоко. А что прикажете делать? Он донимает меня просьбами взять на глубину – я отвечаю тем же.
Киваю на свободное кресло:
– Садись.
Старлей смущается под нашими взглядами, но проходит.
Да, есть в этом действе нечто от дедовщины. Но не от той, что насквозь пропитана бездушием и жестокой подлостью. Мы, опытные «старики» взираем на мальчишку беззлобно и пытаемся помочь, исходя из жизненного опыта.
– Пойми, Владимир, – разливаю крепкий алкоголь по бокалам, – спорить с бабами бесполезно. Принять нас – мужчин такими, какие мы есть, способен только районный военкомат.
– Согласен, – говорит он упавшим голосом. – Но понимаете, Евгений Арнольдович, у меня уже кончаются тряпочки, в которые я должен молчать. Квартиру нам подарил тесть, моей зарплаты хватает только на продукты. Жена меня любит, но слишком избалована и постоянно тычет в неустроенный быт: то краны текут, то стол качается, то шуруп не завинчен, то лампочка перегорела…
Погоди, она тебя еще и ссать заставит сидя, чтоб унитаз не забрызгивать.
– …Стоит сказать слово против и тут же – обида или скандал.
Классический случай истеричной жены.
– Куда же ты смотрел раньше? Или она стала такой в последние пару месяцев?..
– Нет, конечно. Сам виноват… Но и она изменилась!
Совсем сник парень. Надо срочно выпить – оптимист отличается от пессимиста содержанием алкоголя в крови.
Молча подаю ему бокал, молча пьем и также молча закусываем…
Давить в данном случае бессмысленно. Маринин должен разобраться и принять решение сам – без постороннего вмешательства.
Коротко постучав, в каюту заходит босс.
– Расслабляетесь? – обдает он нас ледяных взором.
Отвечаю за всех на правах старшего и хозяина каюты:
– А что еще делать? Судя по всему, завтра тоже придется загорать.
– Видимо так. Я сейчас разговаривал с оперативным дежурным пограничной заставы Нагурское.
– ?
– Ждут улучшения погоды, но не раньше послезавтра.
Что и требовалось доказать.
– Присаживайтесь, товарищ генерал, – уступает место Маринин.
Генерал садится, а я ставлю на стол чистый бокал и наполняю его коньяком. Он предпочитает коньяк – мы это хорошо знаем.
– Как настроение? – интересуется он, смакуя напиток.
– Обычное.
– Работать готовы?
Двигаю к нему плитку шоколада.
– А что вы называете работой? Повторное погружение к заваленному тоннелю?
– Разве вы не хотели бы узнать, куда ведет этот тоннель?
Глаза загораются азартом у молодого Маринина. Степанов и Жук воспринимают слова высокого начальства спокойно: прикажут – полезут в ледяную купель, не прикажут – будут сидеть в теплых каютах. Мы же с Георгием скептически пожимаем плечами.
– Тоннель может оказаться короткой пещерой естественного происхождения, – поясняет Устюжанин.
– Или же он ведет в давно заброшенную базу, в которой когда-то пряталась погибшая «Верена», – добавляю я.
Хитро прищурившись, Горчаков интересуется:
– А где же, по-вашему, прячутся те, кто утопил шведское судно?
– Ну, мало ли в здешних архипелагах скал, где немцы могли устроить похожие базы! Шпицберген, Северная Земля, десятки островов Земли Франца Иосифа.
– Что ж, не хотел раньше времени будоражить твои чувства, но видно придется, – лезет босс во внутренний карман своей куртки.
Интересное дело! Чем же он собрался расцарапать мою загрубевшую на морских ветрах душу? Не приказом же о начислении премии!..
Нет, это явно не приказ. Вынув бумажник, он аккуратно извлекает из него сложенный вчетверо ветхий листочек и протягивает его мне:
– Читай.
– Что это? – принимаю пожелтевшую бумагу.
– Читай-читай…
Осторожно развернув лист, вижу неровные строчки из больших неуклюжих букв, написанных нетвердою, дрожащею рукой. Надпись сделана карандашом и местами ее почти не видно – некоторые буквы и слова приходиться додумывать самому.
Я ошеломлен, и сам того не замечая, перечитываю послание вторично…
– Что там, Женя? – теряет терпение Устюжанин.
Поднимаю взгляд на Сергея Сергеевича. Тот кивает, и я зачитываю текст:
– Я, Матвей Черенков, бывший капитан-лейтенант ВМФ СССР. В 1951 году руководством ГУЛАГ Архангельской области был направлен в составе ста одиннадцати заключенных из Мехреньгского лагеря в новоземельскую Белушью Губу. На переходе в Баренцевом море судно «Вельск» было атаковано немецкой субмариной U-3519 под командованием корветтен-капитана Хайнца Мора. Все члены экипажа, сопровождавшие и заключенные, кроме меня и Богдана Остапчука, погибли или были расстреляны немецкими моряками. Нас двоих экипаж пленил и доставил в подскальную базу острова Земля Александры…
Голос дрожит, а горло пересыхает от волнения. Я замолкаю.
– Это все? – спрашивает кто-то из моих коллег.
– Далее неразборчиво – текст размыт водой. А в самом конце значится дата – 25 марта 1993 года.
– Да, Евгений, письмо написано твоим дедом всего лишь восемнадцать лет назад, – подает голос генерал.
– Вы уверены?
– Абсолютно. Наши специалисты подняли массу архивов, провели графологическую экспертизу. Можешь верить: это рука твоего героического деда – Матвея Никифоровича Черенкова.
Вот так. Все тайное рано или поздно становится пьяной исповедью. Впрочем, нет – это обычная стратегия моего босса, которую я никогда не смогу осмыслить: знает раз в сто больше других, но помалкивает и выдает важнейшую информацию в час по чайной ложке.
Он меж тем продолжает:
– Мои ребята пытаются восстановить утраченные фразы из письма – возможно, мы узнаем нечто большее. Но даже из имеющейся информации напрашивается вывод о том, что до недавнего времени база исправно функционировала.
– Откуда оно у вас? – понемногу прихожу в себя.
– Полярники с острова Хейса нашли на побережье герметично запечатанную воском немецкую фляжку. Внутри находилось это письмо.
– Неужели еще восемнадцать лет назад мой дед был жив?..
– Это и хотелось бы выяснить. И не только это. А ты никак не желаешь помочь.
Я ни хрена не понял, что вы, Сергей Сергеевич, сказали, но вы достучались до моего сердца.
Вздохнув, виновато гляжу на шефа:
– Теперь желаю.
– Ну, вот и славно. Позволь, – забирает он послание, – пусть оно пока побудет у меня. Отдам, когда все закончится…
Спрятав пожелтевший лист обратно в бумажник, и попрощавшись, он уходит, оставляя меня и товарищей в крайней степени растерянности.
Наливаю в свой бокал приличную порцию коньяка. Выпиваю его одним махом и опять натыкаюсь взглядом на Маринина.
– Так я могу рассчитывать, Евгений Арнольдович? – жалобно канючит он.
Причина его появления напрочь мной позабыта.
– На что?
– Пойти с вами на глубину вместо заболевшего Игоря.
Вот ты о чем…
– Ты давно общался с женой?
– Перед командировкой – дня за полтора, – почти шепотом отвечает мальчишка.
– Завтра поговоришь с ней по спутнику.
– Зачем?
– Затем, чтобы помириться со спокойной душой пойти на глубину.
– С вами?
– Со мной.
– А когда?
– Послезавтра.
* * *
Как и обещали пограничники, сильный порывистый ветер стихает. «Академик Челомей» уже не бросает волнами вверх-вниз, верхушка мачты не цепляет низколетящие тучи. Судно снимается с якорей, выходит из уютной бухты и, протолкавшись средь мелких льдин по проливу Кембридж, достигает бухты Нагурского.
Над горизонтом висит северное солнце, температура воздуха – плюс восемь. Можно сказать: «жаркое лето».
На палубе возле разложенной снаряги топчется мой народ – все, кроме выздоравливающего Фурцева. Немного поодаль Горчаков беседует с капитаном «Челомея». Он достаточно мудр и ленив, чтобы вмешиваться в процесс нашей подготовки.
В паре со мной идет Маринин. Утром я обеспечил ему короткий сеанс связи с домом – выпросил у Сергея Сергеевича специальный аппарат, настроил его и набрал нужный номер.
– Держи, – подал я трубку мальчишке, – твоя жена на проводе.
– Алё, – с опаской проговорил он в микрофон. – Это ты, Таня?..
За те две минуты, которые я отвел им на общение, парень больше не сказал ни слова. Зато в ответ получил нескончаемый поток упреков, жалоб на жизнь, оскорблений… «Да, есть такие неповторимые штучки, – прикинулся я, будто занят своими мыслями и ничего не слышу. – Увидишь эту штучку и сразу в штанах тесно. Только непонятно где – спереди или сзади…» Забирая у расстроенного Маринина телефон, я пожалел о своем эксперименте.
– Значит так, граждане, – начинаю инструктаж личного состава. – Руководит спуском Устюжанин, пара Степанова в готовности номер два. Глубина небольшая, поэтому дежурство на промежуточной глубине отменяю – идем к входу в грот двумя рабочими парами…
Сегодня я хочу забраться под нависающую над горизонтом скалу с твердым намерением докопаться до ее тайны. Мне буквально не терпится поскорее узнать судьбу своего деда, о котором когда-то много рассказывал отец.
– Далее. Я с Марининым лезу внутрь, Жук и Савченко подстраховывают нас на входе. Основной задачей на спуск определяю разведку глубины тоннеля. И последнее, – строго гляжу на молодого старлея Маринина. – Дебютантам приказываю быть особенно внимательными: вперед не лезть, не высовываться, дурной инициативы не проявлять, ибо храброе сердце – башке не товарищ. Вопросы есть?..
Вопросов нет. Все с пониманием ждут команды к началу подготовки.
И она следует…
* * *
Мы налегке – с оружием, фонарями, но без тяжелой навигационной панели. Зачем она здесь? Относительно небольшую бухту с навечно погребенной на дне «Вереной» мы изучили достаточно хорошо.
Уйдя под воду, держим направление к гроту. И у самого входа получаем первый сюрприз.
Видимость после шторма ухудшилась и нам приходиться подойти почти вплотную к скале прежде, чем обнаруживаем невероятную вещь: нагромождение каменных обломков будто распласталось – увеличилось в площади, но при этом стало гораздо ниже.
Приказываю парням смотреть в оба, сам же изучаю глыбы…
На большинстве из них нет ни намека на донный осадок. Это означает, что они скатились вниз недавно – в течение последних двух, максимум трех дней. Как раз во время нашего отсутствия.
«Впрочем, как это скатились? – прикидываю новые размеры входа в тоннель. – Сами собой такие камешки не двигаются, а штормовые волны сильны лишь на поверхности. Да и не бывает высоких волн в спокойной глубокой бухте…»
Ширина входа в подскальную пещеру и раньше завораживала своими размерами – в тоннель втиснулась бы не то что любая подлодка времен Второй Мировой войны, но и добрая половина современных дизельных субмарин. Теперь же до приемлемых значений увеличилась и высота прохода.
«Метров четырнадцать-пятнадцать», – оцениваю высоту, осторожно освещая внутренние стены сооружения.
– «Ротонда», я – «Скат», – зову старого друга.
– «Скат», «Ротонда» на связи.
– На глубине под скалой обнаружили кое-какие изменения. Передай «Первому», что он был прав. Приступаем к осмотру…
Пора переходить на язык общения с помощью знаков – мало ли тут ушей, способных зафиксировать наше общение.
Жук и Савченко остаются на входе: один должен вести наблюдение за внешним пространством, второй следить за нашими фонарями.
Показываю Маринину знаками: «Держись на полкорпуса сзади, освещай нижнее пространство».
«Понял», – отвечает старлей.
Осторожно двигаемся по центру темной норы. На стенах отчетливо видны следы инструментов, коими неизвестные строители расширяли тоннель до нынешних размеров.
Периодически оглядываюсь – контролирую молодого напарника, а заодно оцениваю пройденную дистанцию по светлому пятну входа в грот. Судя по его размерам, прошли метров восемнадцать-двадцать.
Высота тоннеля постоянна, а вот ширина плавно увеличивается. За изучением этой странности, замечаю впереди отблески слабого света. Это сюрприз под номером «два».
Притормозив, приказываю Маринину погасить фонарь. Свой же переключаю на самый слабый режим и направляю луч строго вниз. Прижавшись к стене, двигаемся со скоростью бешеной устрицы…
Вскоре приходиться отказаться от использования последнего источника света – впереди отчетливо видны блики, играющие на поверхности внутреннего водоема. А справа…
Напарник тормошит меня за руку и показывает на большое темное пятно у правой стены.
«Вижу, не слепой».
Темное пятно постепенно превращается в кормовую часть подводной лодки с мощным оперением вертикальных рулей, с двумя гребными винтами. Одновременно становится ясна конфигурация подводной части сооружения: относительно узкий у внешнего входа тоннель постепенно расширяется до размеров внутреннего водоема. А его ширина, судя по всему, прилична – здесь вполне уместятся две дизель-электрические субмарины времен Второй Мировой войны.
Неужели перед нами тот самый призрак, о котором с таким упорством твердил старик Горчаков?..
«И «Верена», – вспоминаю о второй подлодке, – как пить дать выпорхнула отсюда перед тем, как напороться на якорную мину».
Находясь под сенью тоннельного свода, внимательно осматриваем водоем. Он, конечно же, имеет приличную длину, коль вмещает субмарину среднего класса. В пределах видимости – ни души.
С минуту раздумываю над дальнейшими действиями: выходить из тоннеля в водоем или повернуть обратно для проведения серьезной подготовки?
За вариант немедленного возвращения говорит многое.
Во-первых, со мной неопытный мальчишка, рисковать жизнью которого я не имею права.
Во-вторых, из оружия у нас пара автоматов с небольшим запасом патронов, а сколько под скалой прячется народу – неизвестно одному черту.
Наконец, в-третьих, того, что мы разузнали – уже достаточно для благодушной улыбки старика Горчакова. Да, он опять на высоте. Интуицию нашего генерала с моей не сравнить…
Ну, а за продолжение разведки выступает лишь любопытство и рациональность – нам обоим хотелось бы почерпнуть за эту вылазку максимум информации, облегчив тем самым работу последующим сменам.
Толкаю старлея в бок и объясняю на пальцах: «Пройдемся до подлодки и возвращаемся в бухту. Ясно?» В тоннеле темно, но парень задумку понимает. Выбравшись из нашего убежища, мы осторожно направляемся к кормовой части неизвестной субмарины…
Ощупывая единственный руль направления, боковым зрением замечаю мелькнувшую тень слева. Резко оборачиваюсь.
У левого гребного винта маячит Маринин. Очередная выходка юнца, принимающего сегодняшнее погружение за увлекательную компьютерную игрушку, в которой можно сохраниться и в любой момент попытаться пройти уровень заново.
Ухватив его за руку, оттаскиваю от винта и подношу к маске кулак: «Куда лезешь, идиот?! Одно движение механика и ты в блендере для мясного салата!»
Он понял. Но надолго ли?..
Кстати, лопасти гребных винтов имеют очень старую, малоэффективную форму. Металл легкого корпуса покрыт изрядным слоем ржавчины. Руль направления один, зато горизонтальное оперение разнообразно и по площади довольно велико.
После осмотра кормовой части я догадываюсь, что за тип подводной лодки мы нашли под скалой. Зафиксировав в памяти детали, я могу с легкостью отыскать ее в специальном каталоге или на просторах всемирной Сети для подтверждения своей догадки. Надо только поскорее вернуться и рассказать обо всем Горчакову.
С этой мыслью я протягиваю руку, дабы позвать Маринина и… вдруг слышу за спиной металлический лязг с оглушительным грохотом.
Продолжение: https://dzen.ru/media/id/5ef6c9e66624e262c74c40eb/podvodnye-volki-ch2-gl-4-5-6-651b7918ccaaab2c4d3d9b85
Предыдущая часть: