Баренцево море; 30 миль северо-восточнее острова Медвежий
Наше время
Где-то в дальних закутках моего подсознания имеется некий прибор, в шутку называемый мной «набором шестеренок». Замечательная, между прочим, штука, почти безошибочно предсказывающая исход любого события. Кажется, это называют предвидением или предчувствием. Несколько раз «механизм» спасал мою шкуру, за что я чрезвычайно ему признателен. В другие моменты, не связанные с риском для жизни, он тоже работает без сбоев – достаточно прислушаться, и он правдиво расскажет о ближайшем будущем. Так вот сегодня «прибор» молчит. А это означает то, что затея генерала Горчакова – пустое сотрясание кабинетного воздуха.
Ладно, это все лирика. Приказ поступил, и наше дело его выполнять.
Оказавшись под водой, первым дело проверяем дыхательные аппараты. С ними все в порядке.
Теперь гидроакустическая связь.
– «Скат», я – «Ротонда», – первым нарушает безмолвие Устюжанин. – Как меня слышно?
Позывной «Скат» присваивается старшему рабочей смены. Если под водой одновременно находятся две смены (или пары, как в нашем случае) – «Скатом» остается работающая на глубине, а та, что выше, зовется «Барракудой». «Ротонда» неизменна и непотопляема, ибо она всегда находится на берегу или на палубе судна.
Каждый из нас для проверки работоспособности гарнитуры и приемопередатчика выдает в «эфир» по паре слов.
– Отлично слышу.
– Пять баллов.
– Лучше не бывает.
– «Ротонда», связь в норме, начинаем погружение.
– Понял. Удачи…
Достигаем сорока метров – промежуточной глубины, на которой остается дежурить первая пара. На глубинах до пятидесяти метров инжекторно-регенеративные аппараты с гелиево-кислородной дыхательной смесью работают вдвое дольше. И если у нас с Фурцевым вдруг что-то не заладится, то Миша Жук с Сергеем Савченко, имеющие хороший запас смеси и свежие силы, придут на помощь.
Медленно опускаемся с Игорем в пучину, держа в поле зрения полосатый фал, на котором болтается оранжевый буй-маркер…
Вода в северных широтах невероятно чиста и прозрачна, что обусловлено небольшим количеством планктона и неорганики. Горизонтальная видимость около семидесяти метров; вертикальная – поменьше. Дело в том, что солнце в заполярных районах никогда не поднимается высоко над горизонтом, а от его положения на небосклоне напрямую зависит, насколько далеко свет проникает под воду. Или, выражаясь научным языком: насколько значителен фотический слой – верхняя толща воды в океане, в которой имеется достаточно света для фотосинтеза. Наиболее глубоко солнечные лучи проникают на экваторе, когда солнышко находится в зените. Погружаясь в океан в тропических широтах, порой кажется, будто видишь дно на полукилометровой глубине. На самом деле, значение вертикальной видимости гораздо скромнее, однако со здешним его не сравнить.
Пятьдесят метров. Здесь холоднее, чем в поверхностном слое и уже темно. Включаю фонарь и периодически посматриваю на голубоватый экран навигационно-поисковой панели. Пока он чист – сканирующий луч гидролокатора кругового обзора на этой глубине донный рельеф не цепляет.
Семьдесят метров. Костюм все плотнее и плотнее обжимает тело, добавляя неприятного ощущения ледяного плена. Да, это не Карибское море и не Бенгальский залив, где на предельную глубину можно ходить в одних плавках.
На восьмидесяти метрах гидролокатор определяет довольно крупный объект, находящийся почти строго под нами. В том же направлении исчезает и полосатый капроновый фал, удерживающий на поверхности буй-маркер.
Фурцев держится рядом – на дистанции вытянутой руки. Лучи наших фонарей рыщут в поисках цели…
А вот и она. На глубине девяносто метров мы отчетливо видим под собой лежащее на боку небольшое судно.
Лучи осторожно нащупывают светлый борт с рядом круглых иллюминаторов и с темной полосой ватерлинии. Приближаемся, осматриваем, ищем название…
И вскоре останавливаемся у самого носа. Рядом с якорной нишей аккуратно начертано масляной краской «Tynset».
– «Ротонда, я – «Скат».
– Да, «Скат», слышу вас отлично.
– Мы на месте. Цель найдена. Отчетливо вижу название траулера: «Тинсет».
– Все верно – это он.
– Приступаю к осмотру…
* * *
Траулер лежит на левом бору; такелаж смят и разбросан по светлому илистому дну; мачты, портал и грузовая стрела погнуты, сломаны. Повсюду болтаются обрывки трала.
Вначале заглядываем в рубку. Все стекла выбиты – значит, произошел сильный взрыв, от которого суденышко основательно встряхнуло.
Приказываю Игорю осмотреть помещение в небольшой надстройке, а сам ухожу вдоль борта – меня интересует причина трагедии, а не ее последствия…
Как ни странно, нижняя часть корпуса цела – ни единой пробоины. Удивленно копаясь в памяти в поисках аналогий, подплываю к кормовой части. И только здесь фонарный луч натыкается на искореженные листы обшивки.
Подхожу ближе. Ощупываю острые, загнутые внутрь края…
Хреновое зрелище. Всегда испытывал почти физическую боль, глядя на смертельные раны судов. Что может быть отвратительнее вида рваных пробоин или подробного «поперечного плана» корпуса на месте его разлома?
Взрыв произошел в районе кормы. Это становится ясно по изуродованному слипу – специальному лотку, по которому лебедка выбирает трал. Вместе со слипом разворочены и распорные траловые доски, и кормовая вьюшка; перо руля вывернуто вбок.
Продолжая осмотр, все более утверждаюсь во мнении: причинной сих повреждений стал внешний взрыв средней мощности. И сразу пытаюсь вычислить причину взрыва.
Торпеда отпадает. Во-первых, слишком необычный сектор для торпедной атаки – точно в корму. Во-вторых, попади настоящая торпеда в этот несчастный тральщик – его разнесло бы на заклепки и молекулы.
И вдруг память подбрасывает подсказку: я отчетливо припоминаю случай, давным-давно описанный все тем же легендарным североморцем Старшиновым. Кажется, речь шла о Балтике. В рассказе фигурировал похожий тральщик, занимавшийся промыслом в неспокойное послевоенное время. Как выяснилось позже, во время донного траления команда случайно сорвала с якоря немецкую мину. Выбирая трал, моряки дотащили ее почти до люка грузового трюма. Заметив «улов», выключили лебедку и поспешили выйти на связь с военными моряками. В общем, им здорово повезло – неразорвавшуюся мину обезвредили вызванные саперы.
«А этим ребятам, похоже, счастье не привалило, – заглядываю внутрь огромной дыры посередине слипа. – Очень похоже на взрыв обычной якорной мины. Очень… Теперь неплохо было бы отыскать парочку улик, без которых будет сложно убедить одного упрямого старикана…»
Проще всего найти их внутри поврежденного отсека. Освещая фонарем развороченные внутренности, осторожно вторгаюсь в то, что недавно именовалось «машинным отделением».
Внезапно натыкаюсь на обезображенный труп моряка.
От неожиданности сбивается дыхание, но я быстро его восстанавливаю, поняв откуда и почему он появился. Мое вторжение взбеленило воду внутри отсека, и та вынесла труп из ближайшего темного уголка.
Это был молодой темноволосый парень, скорее всего моторист. Одежда опалена, тело испещрено повреждениями, левая рука оторвана в районе плечевого сустава – из обрывков рукава яркой робы торчат и покачиваются белые жилы с остатками бесцветной плоти…
Сказать, что в машинном отделении хаос – не сказать ничего. Предстоит потрудиться, дабы отыскать здесь хотя бы один осколок проклятой мины.
Но искать не приходиться. Потревоженная вода медленно разворачивает тело, и я вижу торчащий в спине моториста осколок – кусок ржавого металла с зазубренными и необычайно острыми краями.
* * *
– «Ротонда, я – «Скат».
– «Скат», «Ротонда» на связи.
– Работу закончили. Начинаем подъем. С нами двое.
– Понял вас. Ждем…
Держимся с Фурцевым у полосатого фала и, неспешно работая ногами, поднимаемся к поверхности. Каждый несет из глубины печальную ношу: я держу за робу останки норвежского моториста; Игорь обхватил свободной рукой почти не пострадавшее при взрыве тело капитана или матроса, стоявшего в момент трагедии на руле. Он нашел его в рубке – единственном помещении крохотной надстройки.
Где-то в недрах погибшего судна осталось тело последнего попавшего рыбака – за ним предстоит вернуться. А у нас уже маловато дыхательной смеси, да и продрогли мы до самых костей. Все-таки сто пятнадцать метров – не шутка. На этой глубине давление воды обжимает наши тела достаточно твердыми костюмами до такой степени, что ощущается каждая складка шерстяного нательного белья.
Восемьдесят метров. Все наши мысли крутятся вокруг горячего душа и какого-нибудь крепенького согревающего напитка…
Шестьдесят.
Дежурная пара встречает нас чуть ниже промежуточной глубины. Жук с Савченко выглядят посвежее – передаем им тела и дальнейший подъем осуществляем налегке…
Наконец, достигаем поверхности. Тело отдыхает от бешеного давления и отогревается в относительно теплой воде.
Устюжанин через представителей МИДа успел сообщить норвежской стороне о найденных телах, и возле нашего катера уже поджидает маломерное иностранное судно. Мы помогаем норвежским матросам поднять на его борт человеческие останки. А через несколько минут и сами восходим по трапу на палубу «Георгия Титова»…
* * *
Мы возвращаемся в Североморск.
Если бы вода в Норвежском море была теплее, а каюты «Титова» самую малость комфортабельнее, то пловцы моего отряда посчитали бы короткую командировку круизным отдыхом. В ней и на самом деле не было ничего сложного. После первого погружения мы сделали двухчасовой перерыв, а потом снова пошли на глубину – в том же составе и тем же порядком.
Тело последнего из трех пропавших рыбаков обнаружилось у трапа под крохотной надстройкой. Это был пожилой мужчина, совершенно не пострадавший от осколков мины. Вероятно, его оглушило или отбросило с трапа, когда судно тряхнуло взрывом. Мы подняли его и бережно передали норвежцам.
Перед уходом из района, меня вдруг вызвали в ходовую рубку.
– Вас, – подает трубку радиотелефона командир бригады.
Первая мысль: кому это я понадобился на краю света? Ответ находится молниеносно: конечно, Горчакову! Старику не терпится первым узнать результаты охоты за призраком.
Но интуиция меня подводит.
Телефонный динамик оживает незнакомым голосом – на проводе норвежский адмирал, руководитель поисково-спасательной операции. Он медленно и с диким акцентом произносит слова благодарности за помощь, за риск и проделанную работу.
Я слушаю и с грустью поглядываю на норвежский тральщик типа «Оксёй». Признаться, мне завидно: этим красавчикам скоро двадцать лет, а у нас таких кораблей нет, и еще долго не будет. Катамаран, выполненный из современных радиопрозрачных материалов, воздушная подушка, великолепное оснащение. Мда…
Дослушав благодарственную речь, скомкано прощаюсь и возвращаю трубу адмиралу.
Он посмеивается:
– Ну как – отогрелись? Или подкинуть коньячку из адмиральского НЗ?
– Благодарю. Наших запасов хватит согреть полкоманды. Когда подойдем к стенке?
– Ровно через тридцать часов.
Возвращаюсь в каюту. Там в верхнем ящике рабочего стола лежит завернутый в тряпицу осколок мины, извлеченный из спины погибшего моториста. Я знаю, что этот «подарочек» не обрадует Горчакова, ведь согласно его версии очередная загадочная история с трагическим финалом должна произойти в холодных северных морях в этом году.
Что ж посмотрим. Сейчас на дворе середина лета – время еще есть…
Глава восьмая
Архипелаг Земля Франца Иосифа; остров Земля Александры
Сентябрь 1945 года
– О, мой бог, что это? – прошептал Мор, глядя на выползавшую из воды штангу.
Но спустя мгновение он уже понимал, что это. Понимал и судорожно проталкивал в желудок вставший в горле ком: во внутренний водоем подскальной базы вошла неизвестная подводная лодка. Всплывая, она пыталась втиснуться в узкое пространство между U-3519 и пустующим левым причалом.
– О, мой бог, – повторил Хайнц, спускаясь вниз по вертикальному трапу. – Хоть бы это оказались наши соотечественники. И хоть бы их лодка не была такой же громадной как наша. Иначе оба корабля никогда отсюда не вылезут…
Сердце бешено колотилось в груди до тех пор, пока он не узнал так называемый «зимний сад» – зенитное вооружение, размещенное на открытой платформе позади ограждения бочкообразной рубки.
– Свои! Слава богу – свои!.. – шумно выдохнул он, выскочив на палубный настил.
Перед ним покачивалась субмарина типа VIIC/41 – одна из многочисленных модификаций распространенной «седьмой» серии. Это меняло дело – «семерка» была на два метра уже представительницы новой «двадцать первой» серии.
Тем временем на каменном тротуаре появлялись офицеры, старшие унтер-офицеры и гражданские специалисты, покидавшие свои убежища после неудавшегося бунта. Притихшие мятежники безропотно разоружались.
Наведя порядок, к Мору подошел старший помощник:
– Как думаешь, Хайнц, кто к нам пожаловал в гости?
– Сейчас узнаем…
По бортовому номеру вычислить команду не получалось – буквенно-цифровой индекс отсутствовал. Вместо него на рубке белой масляной краской было выведено женское имя «Верена», в прямом переводе означавшее «Священная мудрость».
Обернувшись и оглядев свою команду, корветтен-капитан процедил:
– Вот что, Рудольф. Мне плевать, кто пришел на борту «семерки» – полагаю, в ее отсеках такие же как и мы – лишенные родины и будущего. Меня больше беспокоит сегодняшнее происшествие со стрельбой, неповиновением и попыткой захватить корабль.
– Я разделяю твое беспокойство.
– Отлично. Наделяю тебя полномочиями дознавателя – к завтрашнему утру я должен знать имена всех зачинщиков. А сейчас возьми в помощники трех офицеров и начни свое расследование с ареста моториста Шлоссера.
– Слушаюсь, – кивнул Кляйн.
* * *
«Да, это один из подвариантов «седьмой» серии, спроектированный в начале 1941 года, – глядел Мор на рубочную площадку всплывшей субмарины. – В итоге конструктивных доработок рабочая глубина данных субмарин возросла до ста двадцати метров, а максимальная – до двухсот пятидесяти. Но почему «Верена»? Прочему на борту нет номера?..»
Вначале загудел электродвигатель принудительной вентиляции отсеков, и подскальное пространство тотчас наполнилось знакомым коктейлем из углекислого газа, паров дизельного топлива и масел, пота, человеческих испражнений и огромного количества одеколона, коим подводники сдабривали все зловонные уголки, притупляя истошную вонь.
Грохнул люк прочного корпуса. Над ограждением рубки появилась чья-то голова в капитанской фуражке с белым чехлом.
Мор прищурился, угадывая знакомые черты.
Командир «Верены» встал в полный рост и повернулся лицом к морякам, толпившимся на палубном настиле U-3519.
– Хайль! – вяло вскинул он правую руку.
– Альфред, ты?! – окончательно признал старого товарища корветтен-капитан.
– Хайнц?! – изумленно воскликнул тот. – Вот уж кого не ожидал тут увидеть!
Вскоре под каменными сводами слышались радостные возгласы – среди экипажей двух немецких субмарин оказалось немало друзей и бывших сослуживцев. Недавние бунтовщики, позабыв о намерении покончить с офицерами и выйти в море, оживленно выспрашивали у прибывших коллег последние новости.
А новости были безрадостными.
* * *
Два однокашника и давних друга стояли на каменном тротуаре.
– Поздравляю, ты стал старшим офицером, – покосился Альфред на нарукавные нашивки товарища. – А я остался капитан-лейтенантом. И, похоже, надолго…
– С некоторых пор наши звания мало что значат, – отмахнулся Хайнц. – Необходимо подумать, как сообщить моей команде о гибели третьего рейха.
– Может быть, не стоит? Из моего экипажа об этом знают только офицеры…
– Лучше выложить все и сразу. Между прочим, сегодня вспыхнул бунт.
– Бунт?!
– Моим матросам наскучило сидеть под холодной скалой. Они разоружили караульного, ворвались в арсенал, открыли стрельбу… В результате убит обербоцман и ранен один из офицеров.
– Весело тут у вас!..
– От смертельной кульминации «веселья» нас спасло появление твоего корабля. Мы здесь уже полгода – нервы и терпение матросов на пределе.
– Но ведь у наших экипажей и раньше случались длительные походы, – недоумевал Ценкер. – А мои ребята совершили почти кругосветку и ничего!
– У вас была цель. Сначала вы прорывались к берегам Японии, потом шли сюда. А мы терпим здесь лишения, питаемся по урезанной норме, дышим гнилым воздухом и, засыпая вечером, знаем, что завтра их ждет то же самое.
Альфред подавлено молчал.
– Так что выкладывай все начистоту, – приобнял товарища командир U-3519. – По крайней мере, твоя речь остудит на некоторое время пыл потенциальных мятежников.
– Как скажешь, Хайнц, – вздохнул тот. И вдруг встрепенулся: – Кстати! В кормовом отсеке «Верены» припрятан неплохой сюрприз, должный поднять дух твоим ребятам. И не только дух!
– Что за сюрприз? – насторожился Мор.
– Не представляешь, как нам повезло! Примерно месяц назад запасы продуктов, пресной воды и дизельного топлива иссякли – никто же не рассчитывал на поход до Японии и обратно без заходов в порты.
– И ты славно поохотился, – догадался Хайнц.
– Точно! Мы шли к Беренгову проливу мимо берегов Аляски и во время подзарядки аккумуляторов внезапно повстречали торговое судно под американским флагом. Нам послал его сам бог! К тому же по инструкции Дёница мы не имели права отпустить с миром свидетелей нашего существования. Сблизившись, начали атаку и выпустили одну торпеду – чтоб судно не развалилось и преждевременно не сгинуло под воду. Затем подошли и сняли часть необходимого груза, а заодно разжились шестью женщинами.
– Ты привез сюда женщин?!
– Ну конечно! Правда, две по дороге сдохли, но мы не расстроились и заставили оставшихся трудиться за шестерых! – громко расхохотался командир «Верены». И, сделавшись вдруг серьезным, спросил: – Ты случаем не привез сюда врача?
– Привез, и не одного. У тебя кто-то болен?
– На переходе из Японии мы похоронили троих; несколько человек жалуются на плохое состояние. Надо бы показать их докторам.
– Пусть подойдут к профессору Нойманну.
– Отлично. А женщин мы привезли на любой вкус: блондинки, брюнетки, стройные, полненькие, в возрасте и совсем молоденькие. Пойдем, покажу…
Они взошли на палубу «семерки», спустились в центральный пост и добрались до самого последнего – электромоторного отсека. По его левому борту размещался электрический компрессор высокого давления, по правому – дизель-компрессор Юнкерса. Почти весь центральный проход был плотно заставлен какими-то ящиками. На них-то и было утроено жилище четырех женщин.
«Боже, до чего страшные и вонючие, – разглядывал Мор полураздетых американок, спавших в ворохе грязного тряпья. – Впрочем, если кто-то пересилит отвращение – я не стану возражать. Все лучше, чем исподволь ожидать мятежа».
Осмотрев «сюрприз», друзья покинули борт «Верены» и направились к жилым отсекам, где Мор намеревался предложить однокашнику поселиться в его апартаментах. Женщины не произвели на него впечатления. Напротив, спрыгнув на тротуар, он казался мрачным и озадаченным.
– Сколько людей в твоем экипаже? – спросил он Альфреда.
– Выходили в море, имея полный комплект – сорок четыре человека. Трое умерли, но прибавились четыре женщины. Итого – сорок пять.
– С продуктами совсем плохо?
– Не считая недельного НЗ в опечатанной кладовой, запасов осталось дней на пятнадцать-двадцать.
– Не густо, – повернул Хайнц в коридор жилых отсеков. Толкнув металлическую дверь, пригласил: – Прошу.
Оглядев жилище, товарищ повеселел.
– Здесь в тысячу раз лучше, чем в утробах наших подлодок!
– Не знаю, не знаю. Прожив полгода в каменном мешке, я уже так не думаю. Да, хотел тебя спросить: почему твоя «семерка» называется «Вереной»?
– Я получил ее прямо у стапелей и борта боевой рубки были девственно чисты. К тому же, командование решило не наносить буквенно-цифровой индекс из соображений секретности.
– Понятно.
– Кстати, что ты намерен сделать с зачинщиками? – поинтересовался Альфред, выкладывая на полку шкафчика свои вещи. – Таких поступков прощать нельзя. Однажды в сорок четвертом мне пришлось лично расстрелять двух матросов.
– Знаю. С ними разбирается старший помощник, и завтра утром мы поставим в этом деле жирную точку. Ты продумал свой доклад?
– В общих чертах, – пожал тот плечами.
* * *
Главного зачинщика по приказу старшего помощника заперли в карцере – в каменном мешке довольно скромного размера. Угол пола по левую сторону от двери занимало отхожее место, над ним из стены торчал бронзовый кран. У дальней стены стояли две солдатские кровати и тумбочка между ними. Из постельных принадлежностей были матрацы, подушки и грубые шерстяные одеяла. Все нехитрое хозяйство освещалось единственной тусклой лампой.
Через час экипажи двух субмарин собрались в кают-компании. Пока рассаживались за столики, в углу на каменном приступке крутил пластинку патефон, радуя моряков звуками современного американского джаза.
Однако мероприятие не получилось сугубо праздничным: помимо здравиц по поводу неожиданной встречи соотечественников, в повестке значился доклад Альфреда Ценкера о последних событиях в мире.
Патефон умолк. Два кока бесшумно сновали меж столами, разнося шнапс и горячую закуску. А командир «Верены», стоя рядом с офицерским столом, говорил низким глухим голосом:
– Увы, господа, великий рейх проиграл войну. За две недели до прекращения боевых действий приемник фюрера Карл Дёниц приказал мне доставить в Японию спецгруз, что мы и намеривались сделать, выйдя из Киля. Мы почти добрались до цели, но… немного не успели. Япония также потерпела поражение и подписала капитуляцию на борту американского линкора «Миссури». Оставшись без родины и союзников, мы решили укрыться на этой базе – я знал о ее существовании (однажды просидел здесь три месяца) и приказал штурману рассчитать новый курс. За время плавания по северным морям мы периодически всплывали для подзарядки аккумуляторных батарей и с нетерпением вслушивались в эфир с надеждой узнать что-то позитивное. К сожалению, господа, обрадовать вас нечем: в начале мая 1945 года Йодль, Кейтель, Штумпф и фон Фридебург подписали протоколы актов о капитуляции Германии.
Кто-то тихо спросил:
– Что стало с фюрером?
– Мы располагаем только теми сведениями, которые передаются по радио странами Европы. Судя по их сообщениям, фюрер покончил с собой в берлинском бункере.
– А с Гиммлером? – поднял голову Нойманн. – Жив ли рейхсфюрер?
– Мертв, – вздохнул Ценкер. И продолжил доклад: – После завершения войны наши противники: СССР, США, Великобритания и Франция создали Международный военный трибунал, объявивший в конце августа список из двадцати четырех человек – главных с их точки зрения военных преступников.
– И кто же среди них?
– Все те, кто не успел или не смог покончить с собой. Геринг, Риббентроп, Кейтель, Кальтенбруннер, Борман, Йодль, Гесс, Шпеер, Дениц и другие.
Штурман Людвиг Ланге, лично знакомый с гросс-адмиралом, поинтересовался:
– Значит и у Деница есть шанс в ближайшее время отправиться на тот свет?
– У всех, кто попадет в руки трибунала, есть такой шанс. Даже у нас с вами, – ответил за своего друга корветтен-капитан. Встав, он поднял кружку и с каменным лицом подвел итог: – Как бы там ни было, и что бы ни говорили русские, американцы и англичане – наша война еще не окончилась.
* * *
Ночью убитого обербоцмана уложили в специальный мешок и похоронили на «кладбище» – в самом дальнем закутке технической зоны. Закуток был устроен аналогично складу-морозильнику, отчего температура в нем сохранялась низкой.
Утро следующего дня началось с общего построения команд двух подлодок на каменном тротуаре одного из причалов.
Каменные своды освещались прожекторами, меж корпусов подлодок тихо плескалась вода. Офицеры и старшие унтер-офицеры как всегда заняли правый фланг длинного строя, далее в соответствие с уставом стояли младшие унтер-офицеры и матросы. Замыкали строй гражданские специалисты – инженеры и врачи. Отдельной группой у дальнего края прямоугольного водоема выстроилась вооруженная команда надежных моряков.
Нойманн, имеющий звание оберштурмбанфюрера СС, торчал во время подобных мероприятий среди офицеров-подводников.
– Что ты хочешь с ним сделать? – прошептал он в затылок Мору, когда к тупиковой стене подвели связанного моториста Альберта Шлоссера.
– То, что положено в таких случаях – расстрелять.
– Отдай его мне.
Корветтен-капитан слегка повернул он голову.
– Зачем?
– Он пригодится для последнего эксперимента.
Старший помощник Рудольф Кляйн поставленным высоким голосом зачитывал решение военно-судебной комиссии, состоящей из трех офицеров экипажа U-3519.
– Исключено, – отрезал Мор. – Он должен сдохнуть на глазах у всей команды, а не в тиши твоего «лазарета»!
Из двух подстрекателей, выявленных старшим помощником, Шлоссер вызывал у командира наибольшую антипатию. Он постоянно был всем недоволен, вечно что-то бубнил под нос и зыркал на офицеров злыми глазами. Однажды Хайнц услышал в его исполнении анекдот: «Представители новой расы будут стройны как Геринг, светловолосы как Гитлер и рослы как Геббельс». Он задал Шлоссеру хорошую трепку, но доводить дело до гестапо не стал. А зря! Если бы из здоровой плоти экипажа своевременно удалили гнойный нарыв, возможно мятежа бы не случилось.
– Но почему?! – донимал из второй шеренги Нойманн.
– Во-первых, приговор подписан и уже оглашен. Во-вторых, его необходимо расстрелять, чтобы никто из нас в будущем не опасался за свою жизнь. И, наконец, в-третьих…
В этот момент Кляйн завершил оглашение приговора. Обернувшись и сделав шаг назад, он вопросительно смотрел на командира.
– Заканчивайте с ним, – кивнул Мор.
Трясущегося Шлоссера подвели к глухой стене, повернули лицом к группе автоматчиков. Старший помощник отдал сухой приказ, и под высокими сводами вновь заметалось густое эхо выстрелов.
– Жаль. Хороший пропал материал, – кашлянул в кулак профессор, глядя на упавшее тело. – Кстати, ты не договорил. Что же «в-третьих»?
– В-третьих, по результатам расследования есть еще один зачинщик мятежа, виновный в несколько меньшей степени.
К тупичку подвели следующего осужденного со связанными руками. Это был здоровяк Эрих Вебер – матрос-гауптефрейтор, торпедист.
– Подойдет? – криво усмехнулся Мор.
– Отменный экземпляр. Я обратил на него внимание, когда шли сюда из Ростока.
– Надеюсь, твой эксперимент не смертельный?
– Девять к одному, что он останется жив.
– Сколько времени займут твои опыты?
– Не дольше пяти дней.
– Договорились, – кивнул командир подлодки и шагнул вперед.
Эрих Вебер служил в экипаже Мора два года и имел за плечами четыре боевых похода. Он был награжден двумя медалями и нагрудным знаком «U-Bootskriegsabzeichen», особо почитавшимся среди ветеранов подводной войны. Простой трудяга, никогда не читавший книг и не выезжавший дальше границ Передней Померании.
Дам ему шанс, решил Хайнц и обратился к строю подводников:
– Господа! Я успел ознакомиться с результатами расследования и хочу спросить у Вебера, раскаялся ли он в организации вчерашних беспорядков?
– Да, – кивнул тот.
– Не слышу, Эрих.
– Да, господин корветтен-капитан, я раскаялся! – громко повторил торпедист. – Если вы сочтете возможным сохранить мне жизнь – даю слово: этого больше не повторится!
– Что ж, вверенной мне властью заменяю матросу-гауптефрейтору Веберу смертную казнь на недельный арест. На время ареста он поступает в распоряжение профессора Нойманна. И в заключении приятная новость для тех, кто не участвовал в мятеже: в нашей волшебной пещере появились женщины!
Моряки, конечно же, успевшие пронюхать о прибывшем сюрпризе, одобрительно загудели, и командиру пришлось повысить голос:
– После бани и непродолжительного медицинского обследования четыре обворожительные американки начнут принимать немецких гостей. Вы довольны?
В ответ раздался не гул, а настоящий рев.
– Разойдись! – ухмыльнулся Мор.
* * *
– Зачем тебе потребовался последний эксперимент? – спросил он профессора после общего построения.
– Видишь ли, на большой земле я не успел получить чистый результат с выходом из искусственного гипобиоза.
– С выходом из чего?
– Искусственный гипобиоз – клинический аналог природного состояния пониженной жизнедеятельности организма. Внешне процесс напоминает обычный сон.
– Что-то наподобие зимней спячки у животных?
– Совершенно верно. Но человеческий организм устроен несколько иначе, поэтому пришлось немало потрудиться, чтобы обмануть природу. Герметичное внутреннее пространство капсул разбито на несколько температурных зон, что позволяет существенно замедлить обмен веществ и процесс старения.
– А что означает «чистый результат»?
– Абсолютно безвредный для жизни испытуемого.
Хайнц с непониманием и опаской глядел на доктора.
– Нет-нет, не пугайся, – рассмеялся тот, – на протяжении последнего месяца моей работы в секретной лаборатории концлагеря Дахау не было зафиксировано ни одного случая с летальным исходом. Ни одного! Все испытуемые возвращались к жизни в удовлетворительном состоянии. Ну, а мне как всякому ученому хотелось бы довести процесс до совершенства. Вот и все.
– Хорошо, Карл. Но более пяти дней я тебе не дам.
– Опять проблемы с экипажем?
– Как раз наоборот – после показательного расстрела главного бунтовщика мои подводники готовы лечь в твои капсулы хоть сегодня. И, согласись, не следует вторично испытывать их терпение.
– Да-да, понимаю…
– И потом капсул всего пятьдесят, народу в подскальной базе прибавилось, а продуктов с каждым днем становится меньше.
– Хорошо, Хайнц. Ровно через пять дней первая партия из десяти моряков ляжет в капсулы и уснет…
* * *
Карл Нойманн работал в своем «лазарете» как проклятый – это вынужденно признавали даже те, кто ежедневно ремонтировал во главе с инженером-механиком вышедшее из строя оборудование базы. Ассистенты под руководством профессора сооружали врачебный пост с операционным блоком; инженеры с техниками корпели над криогенной установкой и над постом приборного контроля. В коротких перерывах ассистенты с инженерами отдыхали, а Нойманн принимал больных из команды «Верены». Случались заболевания и в экипаже U-3519, но все они носили простудный характер из-за скверного климата под скалой…
Тем не менее, профессор сдержал обещание и в назначенный срок явился в отсек корветтен-капитана.
– Поздравь меня, Хайнц, – устало переступил он порог. – Эксперимент завершен с поразительной чистотой – твой торпедист пробудился в полном здравии.
– Пробудился? – растерянно пробормотал Мор. – И не жалуется на свое состояние?
– Ни одной жалобы! Более того – он выразил готовность идти работать сразу после пробуждения! Пришлось сослаться на недельный срок ареста, чтобы удержать его в постели. Можешь в любое время зайти и поговорить с ним лично.
– Не помешает навестить и расспросить его о здоровье при подчиненных.
– Неужели твои моряки опять возмущаются? – изменился в лице профессор.
– Скорее, сомневаются. И я их понимаю: страшновато засыпать на целых шесть лет. Что произойдет в мире за это время? Не обнаружат ли русские нашу секретную базу? Сумеем ли выйти из этого… как его?..
– Гипобиоза.
– Вот-вот.
– Не волнуйся, Хайнц. Ты являешься большим специалистом по погружению в морскую пучину, а я в деле погружения в долгий сон…
Спустя полчаса у кровати Вебера толпились офицеры во главе с командиром U-3519. Через некоторое время всем им предстояло заснуть, а потому каждый с любопытством осматривал первопроходца и задавал элементарные, а порой и глуповатые вопросы.
– Эрих, что тебе снилось?
– Я не запомнил, – скромно улыбался торпедист, до сего дня не знавший внимания и славы.
– Ты проспал очень долго – есть во сне не хотелось?
– Нет…
– А когда просыпался – болевых ощущений не испытывал?
– Было немного – будто затекли мышцы, – пожимал плечами здоровяк, – но массажист это быстро исправил…
Прощаясь с офицерами, Нойманн напомнил:
– Господа, перед погружением в сон необходимо пройти небольшое медицинское обследование.
– Могу присылать людей командами по пять-шесть человек, – ответил Мор.
– Отлично. Начнем сразу после обеда…
В результате осмотра к вечеру определился список из пятидесяти кандидатов на долгий шестилетний сон. Полный экипаж субмарины XXI серии после расстрела мятежника Шлоссера состоял из пятидесяти шести человек. Капсул же было всего пятьдесят.
Однако проблема «лишних людей» решилась просто.
Троих подводников профессор забраковал из-за простудных заболеваний, и один из них очень кстати оказался связистом – таким образом, была определена кандидатура человека, прослушивающего частоту Кригсмарине. Еще трое сами выразили желание остаться бодрствовать. Это был инженер-механик с двумя мотористами.
– В чем дело, Гюнтер? – подивился его решению Мор.
– Здесь полно работы, герр капитан, – отвечал тот. – Многие механизмы устанавливались двадцать лет назад и требуют серьезного ремонта.
Глава девятая
Российская Федерация; Москва – архипелаг Новая Земля
Наше время
Покончив с короткой и похожей на отдых командировкой в холодном Норвежском море, мы без приключений вернулись в Североморск, откуда немедленно вылетели в столицу.
И вот я снова сижу в кабинете незабвенного шефа. Сижу, слушаю его извечные проповеди и незаметно зеваю…
– …Подробную карту наших северных архипелагов подготовили и издали лишь через несколько лет после окончания Великой Отечественной воины. А в тридцатых и в начале сороковых там почти в буквальном смысле не ступала нога советского человека, – рассуждал он, расхаживая вдоль висевшей на стене карты. – Вот погляди… – вооружился он указкой, – работу неизвестных немецких радиостанций в течение нескольких лет фиксировали в разных районах Новой Земли: на мысе Выходной и в заливе Благополучия, в Белушьей Губе и у мыса Крашенинникова, в шхерах Минина и в заливе Иноземцева…
Решаю сказать что-нибудь умное, дабы босс не усомнился в моей адекватности:
– Я слышал о существовании двух громадных подскальных сооружений в Белушьей губе и в проливе Маточкин Шар.
– Забудь, – отмахивается генерал.
Его реакция меня забавляет.
– Вы так уверенно исключаете данный факт, будто лично облазили там все шхеры и ничего не нашли, – окидываю я взглядом тысячекилометровый архипелаг.
– Я не о факте строительства нацистами всевозможных подземных убежищ – этого добра они возвели по всему миру предостаточно.
– А о чем же?
– На Новой Земле немцами действительно было что-то построено. Это установлено с достаточной точностью, ибо в наших архивах имеются сведения о систематических перелетах в те районы немецкой авиации. Сотни только зафиксированных перелетов! А на самом деле их было во много раз больше.
– Почему же вы предлагаете забыть о тамошних объектах?!
Он кривит губы и вздыхает:
– Тебе должно быть известно, что с пятьдесят пятого по девяностый годы на Новой Земле произведено более ста тридцати ядерных взрывов: в атмосфере, на земле, под землей, под водой. Там же жахнула и знаменитая «Кузькина мать» мощностью около шестидесяти мегатонн. Такой сейсмической нагрузки не выдержит ни одно подземное сооружение. Ни одно! Даже построенное с традиционным немецким качеством.
Шеф прав, и я умолкаю.
– Но ты мыслишь в правильном направлении, – неожиданно оживляется он и задумчиво интересуется:
– А ты слыхал о том, что немцы хозяйничали в других районах советского Заполярья?
– Нет.
– Сегодня я не стану заострять внимания на нацистских базах в устье реки Лены, на полуострове Таймыр и в некоторых других тыловых районах Советского Союза. Я не стану говорить и о том, что к середине войны нацисты контролировали почти половину наших внутренних арктических трасс. Сегодня я расскажу о другом…
Господи, до чего же мой босс любит размазывать белым по белому. Или черным по черному – цвет зависит от настроения. Задача, способная уместиться в паре предложений, в его исполнении занимает объем средней скандинавской саги или коротенького бразильского фильма из двухсот серий.
– Итак, в течение нескольких лет «серые волки» гросс-адмирала Деница хозяйничали в холодных водах советской Арктики, безнаказанно уничтожая отдельные суда и целые караваны. Нашим военно-морским силам удача улыбалась редко, – воодушевленно продолжал Горчаков. – В августе сорок третьего подводная лодка С-101 под командованием капитан-лейтенанта Трофимова утопила немецкую субмарину U-639. А ровно через год тральщик Т-116 искал у северного побережья Таймыра пропавший гидрографический бот и случайно наткнулся на поднятый шноркель немецкой подводной лодки. Командир тральщика капитан-лейтенант Бабанов предпринял несколько атак глубинными бомбами, после чего вода «вскипела» воздушными пузырями, и началось интенсивное выделение дизельного топлива и масла. А вскоре на поверхность всплыли обломки деревянных ящиков, изоляционной пробки, обмундирование и брезентовая сумка.
– Сумка? – встрепенулся я.
– Да, сумка с документацией, принадлежавшая командиру немецкой подлодки U-362 Людвигу Францу.
– Это становится интересно.
– Я рад, что встряхнул тебя и разогнал сонливость, – усмехнулся генерал. – Документы в сумке представляли большую ценность, но, к сожалению, в особый отдел Северного флота попасть не успели – тральщик Т-116 наскочил на мину, и трофей был утерян. Со слов спасшегося Бабанова среди прочих бумаг в сумке имелась объемная лоция всех проливов архипелага Земля Франца Иосифа. Особенное место в лоции занимал пролив Комбридж с юго-восточным побережьем острова Земля Александры. На подробном плане изображалась линия маршрута, проходящая сквозь узкий коридор в минном заграждении на подступах к непонятному подскальному сооружению.
Молчу, обдумывая услышанное. Горчаков подпаливает сигарету и терпеливо ждет моей оценки.
Пожимаю плечами:
– Маловато, Сергей Сергеевич, для полной уверенности в существовании секретной базы.
– Есть еще парочка незначительных фактов, говорящих в пользу моей версии. Первый: в конце пятидесятых годов на острове Земля Александры наши военные строители приступили к возведению аэродрома. Во время строительных работ были обнаружены несколько вентиляционных труб, уходящих глубоко под землю.
– Кто-нибудь проверил, куда ведут шахты?
– Увы, Евгений. Во всей этой истории прослеживается невероятное попустительство и равнодушие наших спецслужб.
– У вас имелся второй факт.
– Да-да. Но это скорее косвенная улика. Дело в том, что в названной капитаном Бабановым бухте несколько раз были замечены американские подводные лодки.
– В наших территориальных водах?!
– Ты так удивляешься, будто впервые узнал о врожденной наглости американцев.
Я снова вынужден признать правоту шефа. Поднимаюсь и подхожу к большой карте.
– И где же находится эта удивительная скала с входом в мистическую базу?
– Стало быть, не веришь? – грустно усмехается генерал.
Рад бы соврать, да не выходит.
– Пока нет.
Он очерчивает небольшой район:
– Приблизительно здесь – в бухте Нагурского.
– Уж не хотите ли сказать, что нам опять предстоит дальняя дорожка?
– Да, Евгений Арнольдович – готовься. Недельку отдохнешь от командировки в Норвежское море, а потом собери человек семь-восемь и в путь. Надо детально исследовать это местечко и продолжить операцию «Охота за призраком»…
* * *
У моего шефа есть отвратительная привычка выдавать важнейшую информацию не сразу, а порциями, изрядно разбавленными водицей.
Отдыхая от одной северной командировки и готовясь к следующей, я часто вспоминал наш разговор в его кабинете. И всякий раз задавался одними и теми же вопросами: «Зачем сейчас, упустив уйму времени, городить проблему с поиском проклятых подскальных баз? Это нужно было делать сразу после войны или в течение лет десяти-пятнадцати после победы – тогда в их тайных недрах можно было почерпнуть нечто полезное для науки, армии, страны. А что в них проку теперь? Что можно найти под скалами, кроме истлевших трупов, ржавых механизмов и устаревшего оружия?..»
За раздумьями закончился короткий отдых.
Я и семеро моих товарищей летим самолетом на новоземельский аэродром Рогачево, расположенный по соседству со знаменитым поселком Белушья Губа. Помимо тех пятерых, что вместе со мной обследовали погибший норвежский траулер у острова Медвежий, я прицепил к группе четвертую пару – на всякий случай. Узнав о моем решении увеличить количество участников экспедиции к архипелагу Земля Франца Иосифа, Маринин вновь принялся канючить.
– Товарищ капитан второго, возьмите меня с собой, а?.. Надоело мне торчать на базе. Разве я для этого проходил специальную подготовку?..
– Семейные проблемы решил?
– Не полностью. Но процесс пошел.
Отчаянно хотелось развернуть его на сто восемьдесят и, дав пинка под зад, отправить заканчивать «процесс».
Не развернул. И не дал. Ибо так можно навсегда отбить у человека желание работать. Иной раз выгоднее проявить слабину.
– Ладно, собирайся. И чтоб никакой хандры в командировке! Усек?
– Так точно! – просиял мальчишка.
И вот мы всей компанией сидим в салоне «конторского» лайнера – небольшого, но скоростного и комфортабельного. Где-то неподалеку от Новой Земли нас поджидает судно, на котором предстоит дойти до архипелага Земля Франца Иосифа.
Сегодняшний полет проходит «на сухую» – без коньячка или вискарика, потому как рядом со мной торжественно восседает Горчаков.
– Решили подышать свежим морским воздухом? – подковырнул я на подмосковном аэродроме, узнав о его намерении проводить группу до архипелага.
– Должен быть в команде охламонов хотя бы один умный человек, – восходит он по трапу в салон небольшого самолета.
Вот и подковырни его…
Первую половину маршрута народ спит, ибо вылет состоялся в восемь утра. Через час дружно просыпается, шуршит журналами, просит у миловидной стюардессы кофе.
– Зачем вы летите на север, Сергей Сергеевич? – гляжу я на уставшее лицо соседа. – Взяли бы отпуск, съездили бы куда-нибудь – поизучали мир в пятизвездочном комфорте.
– А сам не догадываешься, зачем я лечу с вами? – хмурится он в ответ.
– Нет.
– Объясняю: мне не удалось выбить для нашей операции военный корабль. Вместо него командование ВМФ выделило старенькое научное судно «Академик Челомей» и оружия у нас – ваши двухсредные автоматы и мой наградной пистолет.
– И что с того?
– А то, что я обязан разделить с вами весь риск предстоящей затеи.
Ясно. Кстати, это тоже одна из фирменных черт характера моего шефа. Правда, ее смело можно отнести к числу достоинств – своих он не бросает, в обиду не дает, а главный удар предпочитает принимать на себя. Такой вот у нас правильный генерал. Правильный, настоящий и реликтовый – маловато таких осталось.
Прихлебывая крепкий обжигающий напиток, я задаю давно мучающий вопрос.
– Вы на самом деле верите в наличие действующих секретных баз третьего рейха?
– Не хотел бы, но приходится, – мрачнеет он.
– Сергей Сергеевич, мой дед принимал участие в Великой Отечественной войне и был одним из самых молодых офицеров бригады подводных лодок. Шесть лет назад, когда пропал последний корабль из вашего списка, ему было бы восемьдесят четыре, а в этом году исполнилось бы девяносто. Вы понимаете, о чем я?
– Хочешь сказать, что старики не в состоянии вывести из укрытия подлодку, найти в океане цель, спланировать и провести торпедную атаку?
– Да, именно это я и хочу сказать. Для управления подлодкой требуется здравый ум, твердая рука, отличное зрение. Одним словом, все то, что проверяет строгая медкомиссия при приеме абитуриента в военно-морское училище.
– Ты прав. Но я должен рассказать одну невеселую историю…
Подозвав стюардессу, он просит еще чашечку кофе и парочку бутербродов.
– Что-то есть хочется – утром перекусить не успел, – объясняет он свой аппетит. И сразу переходит к делу: – Ты читал материалы Нюрнбергского процесса?
– Знаю о нем в общих чертах: с сорок пятого по сорок шестой в Нюрнберге вершился суд над главными нацистскими преступниками.
– Верно. А после суда над главарями состоялись двенадцать процессов по делам второстепенных нацистов, включая врачей-преступников.
– Нет, об этом не слышал.
– Так вот… На одном из процессов давал показания некий Вальтер Нефф – поляк, лагерный узник, служивший санитаром при докторе Рашере.
– Рашере? – не расслышал я фамилию.
– Да. Зигмунд Рашер – известный эсэсовский врач, садист, отправивший в концлагерь собственного отца. В числе прочего Нефф описал несколько опытов по переохлаждению человека в ледяной воде…
Горчаков благодарит девушку, оперативно исполнившую заказ, и пускается в долгий рассказ, в очередной раз поражая феноменальной памятью.
– По словам бывшего заключенного, это был один из худших экспериментов, которые когда-либо проводились под началом Рашера. Из лагерного барака привели двух русских офицеров. Рашер приказал снять с них всю одежду и поместить в чан с ледяной водой. Другие испытуемые теряли сознание максимум через час подобного купания и вскоре умирали, но русские находились в полном сознании и после двух с половиной часов пребывания в чане. Все просьбы офицеров умертвить их натыкались на отказ – Рашер намеревался довести эксперимент до конца.
– Сволочь! – не сдерживаюсь я.
– Тот еще изверг, – соглашается босс. – Примерно к концу третьего часа один из наших соотечественников слабым голосом повторил просьбу закончить мучения. Его товарищ ответил, что он не ждет пощады «от фашистской собаки». Оба пожали друг другу руки и попрощались. Слова русских офицеров были дословно переведены Рашеру молодым поляком. Тот выхватил пистолет и пригрозил санитарам расстрелом. Опыт продолжался не менее пяти часов, прежде чем оба русских погибли.
С минуту молчим – каждый по-своему переживает давнюю историю.
Вздохнув, решаюсь нарушить тишину:
– Надеюсь, этого гада шлепнули по решению Военного Трибунала?
– Представь, нет. По официальной версии Зигмунд Рашер сильно проштрафился перед Генрихом Гиммлером, после чего был брошен в концлагерь, где и погиб за несколько дней до окончания войны. Однако у нас имеются основания не верить в его гибель.
– Почему?
– Потому что по заказу Гиммлера этот страшный человек занимался в медицинской лаборатории Дахау еще одной чрезвычайно важной работой: проводил сверхсекретные эксперименты по искусственному продлению жизни. И, судя по попавшим в наши руки документам, преуспел в этом деле.
– То есть вы хотите сказать, что он нашел эликсир бессмертия, и в данный момент уцелевшие нацисты…
– «Эликсир бессмертия» – слишком сильное выражение. Скорее он добился некоторых положительных результатов, позволяющих продлять жизнь до приемлемых значений. Предположим, лет до ста двадцати или ста сорока.
– Ого!
– Вот тебе и «ого». Вспомни, какие поразительные результаты практически во всех направлениях показывала Германия с середины тридцатых годов. Вооружение, машиностроение, радиоэлектроника, телевидение, авиация, ракетостроение, медицина и много другое. Вначале сороковых немцы делали то, о чем другие развитые страны только мечтали.
Старик прав. У нацистов получалось практически все, за что брались их специалисты. Правда, немного запоздали с оружием возмездия – с атомной бомбой. Но на то имелись свои объективные причины.
Киваю:
– Согласен.
– А коль согласен, почему ж не допускаешь мысли, что корабли в данном районе погибают неслучайно?
– Пожалуй, допускаю. Просто трудно сразу поверить в то, что где-то еще живут и действуют сподвижники Адольфа Гитлера.
– Теперь осознаешь значение своей командировки?
– Вполне.
Самолет выполняет разворот и приступает к снижению.
Рассматривая в иллюминатор Новую Землю, генерал негромко замечает:
– Знаешь, а люди постепенно умнеют. Перестали сотрясать бедную землю ядерными взрывами, запретили химическое и биологическое оружие. Так глядишь и выживем…
Меня же волнуют менее глобальные вопросы: какая температура воды в районе архипелага Земля Франца Иосифа и не подведет ли наше снаряжение? Работать под водой в девятистах километрах от Северного полюса нам еще не доводилось…
Продолжение: https://dzen.ru/media/id/5ef6c9e66624e262c74c40eb/podvodnye-volki-ch1-gl-10-11-12-651af4e2e5dfc3704b8729cd