За 400 с лишним лет бессмертного шекспировского Гамлета переиграло множество хороших и плохих актеров, пьесой занималось множество плохих и хороших постановщиков. И потому, если об этом произведении писать всё, что с ним за это время случилось, то оно само выглядело бы очень маленьким предисловием к многотомному научно-драматическому исследованию в его честь. И это исследование сегодня вызывает гораздо больше интереса, чем сам источник, который, по словам некоторых известных специалистов, написан так плохо, что в причинах этого можно копаться не столетиями, а целую вечность.
Четыреста лет назад, то ли в 1600-м, то ли в 1601-м году появился шекспировский «Гамлет». С тех пор принцу Датскому не суждено быть (или суждено не быть) самим собой. Многочисленные трактовки его загадочного образа привели к тому, что настоящего Гамлета не знает никто. Возможно, его просто нет. За четыреста лет образ бедного принца так «разобрали по кирпичику» на глубокомысленные нравственные, психологические, философские идеи, что он стал большим призраком, чем его несчастный отец. За «Гамлетом» и Гамлетом традиционно тянется шлейф загадок.
Возможно, однако, их на самом деле меньше, чем хотелось бы шекспироведам. Со стороны, как известно, виднее. И вот мнение польского режиссера Анджея Вайды:
«Тайна «Гамлета» заключается в том, что это произведение плохо написано. Другие пьесы Шекспира сконструированы ясно и четко. Величие «Гамлета» - в неразгаданной и по сей день загадке: то ли эта пьеса была плохо написана, то ли в последней редакции допущены какие-то ошибки, пропуски».
Можно было бы счесть это шуткой великого мэтра, если бы сама идея не витала в воздухе – трагедия о принце Датском длительна и утомительна, в ней нарушены многие элементы драматургической структуры, это нехорошо сделанная пьеса (тогда вот еще одна загадка: почему же она так захватывающе интересна и читается на одном дыхании?).
Монолог «Быть или не быть» тоже, оказывается, не всех повергает в трепет своим трагическим совершенством. Актер Фаландер из «Красной комнаты» А. Стриндберга считает, что «…все это просто банальность. Старо…».
Да и сам Гамлет способен вызвать не одно только придыхание и желание склонить голову. Упрекали его в излишней рассудочности, витийственной умозрительности, душевной омертвелости, глухоте сердца (да о нем ли это, о принце?). Кто упрекал? Марина Цветаева, Лев Шестов, Иван Тургенев (у него Гамлет – эгоист и скептик), Иоганн Вольфганг Гете…
Возможно, они (люди решительных действий?) увидели в Гамлете то, что хотели увидеть? Гамлет и в самом деле медлит, когда надо принять решение, но когда он «принимает решение, начинается резня» (А. Вайда)…
От Гамлета недолог путь к «гамлетизму», означающему колебания и рефлексию, «интеллигентские» сомнения и нерешительность, чрезмерные мудрствования. Право, тут принцу зря достается. Когда действительно необходимо и иначе нельзя – он действует мгновенно и решительно: пронзает шпагой того, кто прячется за ковром в спальне королевы, прыгает к Лаэрту в могилу Офелии, отправляет на верную смерть Розенкранца и Гильдернстерна, подделывая королевское письмо. Он берет на душу грех отмщения, но не спешит пролить безвинную, быть может, кровь…
Неужели было бы предпочтительнее, если бы он размахивал мечом, не раздумывая?...
Загадку Гамлета можно усмотреть в самом факте его появления, в превращении Амлета в Гамлета. Живший в VIII веке Амлет появляется в хрониках летописца Саксона Грамматика в 1200 году (тоже, если угодно, круглая дата), затем в «Трагических историях» Франсуа Бельфоре во Франции в 1576 году, затем в 1589 году в Англии (автор английской версии, вероятнее всего, Томас Кид).
Через 11 лет принц Датский попадает в руки Шекспира. Творческий метод великого драматурга заключается в оживлении схемы действия произведения – первоисточника с собственным социальным и философским содержанием. С «Гамлетом» ему это особенно удалось. В каждом слове и жесте принца Датского, в каждом его поступке ищут иной, глубинный смысл. Он, между прочим, даже живет не там и не тогда: поселив принца в средневековой Дании, Шекспир подразумевает современную ему Англию.
А принц Амлет был энергичным, ловким, хитрым. Чтобы обезопасить свою жизнь и отомстить за убийство отца, он притворился сумасшедшим. Он даже слишком входит в роль и в какой-то момент начинает переигрывать: занимается разной мерзостью, валяется в пыли, натирает лицо придорожной грязью. Он носится по улицам, как настоящий безумец, чем очень веселит пажей и придворных из свиты его дяди-отчима.
Превосходной степени достигает его «безумство» в сцене убийства в спальне королевы. Войдя туда с явным предчувствием, что здесь непременно должна быть ловушка («подслушивающее устройство»), он создает «помехи» - кричит петухом, с шумом размахивает руками, как крыльями, прыгает и скачет. Вскочив на одеяло, Амлет чувствует, что под ним «что-то есть», и вонзает в него свой меч. Затем он сварил (!) тело убитого им врага и бросил его в сточную канаву на корм свиньям.
Примерно таким был Амлет, когда за него взялся Шекспир.
Время написания Шекспиром «Гамлета» совпало с кризисом ренессансного гуманизма в Англии. В судьбе Гамлета словно отразилась трагедия гуманистов. Гуманизм – явление, безусловно, положительное, с гуманистами сложнее. Поведение их сумбурно и противоречиво, достоинства становятся недостатками. На каком-то этапе гуманизм вдруг кажется своего рода диагнозом – если он не псиихиатрический, то психологический.
Вместе с другими носителями его идей и принц Гамлет попадает в разряд меланхоликов и неврастеников. Меланхолия в данном случае – болезнь духа. Заболеть немудрено, решившись «сразиться с морем зла». Этническая требовательность гуманистов к себе и другим, их убежденность в непременном торжестве идеалов добра и справедливости как высших нравственных норм наталкивались на незнание настоящей жизни. Отсюда – неспособность считаться с реальными обстоятельствами, недооценка всей полноты коварства и подлинной силы другого лагеря.
К этому необходимо добавить излишнюю доверчивость гуманистов, и их не всегда обоснованное прекраснодушие. При неизбежном столкновении с жестокой реальностью их одолевали сомнения и колебания, разочарование в себе и других, в правильности и в самом смысле собственных действий. Отсюда непременно – чередование периодов подъема и спада энтузиазма и уныния.
Однако преодоление колебаний, смена прекраснодушия на необходимую жесткость (если не жестокость) означали, как правило, перевод на иную морально-этическую ступень и отход с позиций гуманизма.
В эту схему и в самом деле укладывается история сомнений, терзаний и борьбы принца Датского, и знания современной Шекспиру социально-психологической атмосферы в Англии позволяет проследить за превращением хитрого Амлета в философски умудренного Гамлета.
Где-то рядом и возможная отгадка столь долгой (вечной?) притягательности его для читателей, зрителей, литературоведов, актеров и режиссеров. Человек в экстремальной ситуации, на сломе времен и собственной судьбы, человек, выбор которого проходит между жизнью и смертью, - всегда привлекает. Тем более если это не полумертвый «тип» (типаж), не схема, а совершенно ивой, близкий по духу, мыслям и чувствам человек.
Даже если и нарекли его неврастеником…
Даже если и на руках его кровь…
«Гамлет» завораживает. Даже при неоднократном чтении трагедии интерес не ослабевает. Но почему, если известно, кто что скажет, сделает, чем закончится?
Потому, может быть, что каждый раз открывается»иное дно», все глубже. И Гамлет – иной, и чувства может выбрать разные – в зависимости от волны, на которую в данный момент настроен тот, кто по эту сторону шекспировской трагедии.
«Гамлет», как и другие пьесы Шекспира, написан для театра, и к публикации не предлагался. Продав рукопись театру, драматург перестал быть ее собственником. «Гамлет» и сейчас по-настоящему не принадлежит Шекспиру, каждый решившийся на постановку трагедии режиссер может делать с ней что хочет: сокращать, переставлять отдельные фрагменты с места на место, заново расставлять акценты, делать героев неузнаваемыми, на основании того, что у Шекспира НЕ связано, выстраивать собственные конструкции и всерьез обосновывать их право на существование. При этом всегда можно сослаться на загадочность пьесы, возможность иного ее прочтения и сакраментального видения. Зрителям остается не смотреть, а посмотрев – забыть. А ведь у каждого живет в душе единственно ей близкий образ принца.
Для жителей провинциальных городов бывшего Советского Союза вот уже шестьдесят лет единственным и неповторимым остается кино-Гамлет Иннокентия Смоктуновского. Легендарный таганский Гамлет Высоцкого – для большинства именно легендарный. В бывших «обеих» столицах знают других Гамлетов. Одесского Гамлета нет вообще.
Но если абстрагироваться от конкретных внешних воплощений Гамлета, даже от великолепного графически точного творения Смоктуновского, и просто читать трагедию, облик принца неизбежно проявится. Он не низок и не высок, светловолос, не кукольно-красив, но и не отмечен угрюмостью. Он строен, быстр, подвижен, спокоен, «застегнут на все пуговицы». Он молод, но не юг. Он в черном (траурном) одеянии, но не в балахоне. Он вполне может быть одет «по-тагански».
Подвижен, быстр, строен… А Гамлет (у Шекспира!) тучен, страдает одышкой, жара и духота страшны для его комплекции. Но об этом потом – почти в финале пьесы. И о том, что ему 30 лет… Но ведь он студент, и совсем недавно приехал из Виттенберга… Недоучившийся студент.
Тучен Гамлет или нет – он обреченно красив. На нем лежит печать неизбежности и отчаянной решимости идти до конца. Он не жилец – ни в Дании, ни в Англии, ни на этом свете. С таким знанием своей судьбы жить нельзя.
Но как по-разному и каким разным играли этого принца! Театральная летопись хранит в своих анналах Гамлетов «всех времен и народов». Первым был актер «Глобуса» Ричард Бербедж (а тень отца Гамлета была лучшей ролью самого Шекспира). Гамлет Бербеджа был юным, пылким, обезумевшим от любви (mad lover). В XVIII веке англичане хотели видеть Гамлета «милым принцем» (sweet prince).
Они его и получили – в угоду публике выбрасывались из пьесы грубые куски, образ Гамлета упрощался. Принц был галантным, отважным, печальным, страдающим, деликатным, героическим, но только не грубым, жестоким, коварным.
Наверное, это был не очень живой Гамлет.
В XIX веке он стал заметно меняться. Он был резким и саркастичным, горьким и желчным, жестоким и любящим, стал чужд философии и поэзии. Ближе к концу столетья Гордон Крэг сыграл Гамлета одним из «невозможных» – так называли тогда молодых англичан, объявивших войну старшим, не дороживших ни почестями, ни славой, ни деньгами, а только высшими духовными ценностями.
В период «между двумя войнами» Джон Гилгуд сыграл Гамлета умным, сильным, энергичным, честолюбивым и страстным. Однако на пути его ума и сердца возникают барьеры, он пленник жестокости и несправедливости окружающего мира.
За пределами Англии (и в России тоже) с Гамлетом разное происходило. В конце концов его начали играть женщины – Сара Бернар (женственно-нежным юношей), Зинаида Райт (импульсивным, мечтательным, эмоционально-неустойчивым).
Всеволод Мейерхольд, думая о постановке «Гамлета» (неосуществленной), хотел, чтобы принца играли двое – один мрачный, другой – веселый.
Николай Акимов (в театре Вахтангова) зашел, возможно, не только слишком далеко, но и дальше всех. Гамлет у него низенький, коренастый, в рубахе до колен, с кастрюлей на голове. Он остроумен, хитер, зол, осторожен и предприимчив, грубоват и ловок. Вместо психологии – физиология. В винном погребе, рядом с пьяным студентом Горацио, он размышляет: «Быть или не быть»… У могильщиков этот вопрос звучит почти похоже: «Пить или не пить?». Ответ, конечно, положительный.
Роль Гамлета играли (в России) П. Каратыгин, П. Мочалов, В. Качалов, М. Чехов, М. Астангов, Е. Самойлов и другие.
Один из последних советских Гамлетов – Олег Янковский в скандальной постановке Н. Памфилова в Ленкоме. Критики и шекспироведы обрушили на режиссера шквал упреков и обвинений. Г. Памфилов ответил им журнальной статьей, посвятив тем самым тех, кто не видел спектакль, в свой замысел и его сценическое воплощение. Возможно, спектакль был и не так ужасен, по «похозяйничал» Глеб Анатольевич в трагедии Шекспира в свое удовольствие. Почему-то возникло желание этого «Гамлета» посмотреть.
…А, может быть, вообще – чем меньше их видеть, тем лучше? Гамлет из тех героев, кто не терпит тиражированности, раздвоения и так далее. Ему бы остаться единственным и неповторимым, увиденным впервые. А если его «фамилия» Высоцкий или Смоктуновский – тем, может быть, и лучше.
Загадка Гамлета, конечно, существует, но есть и отгадка его вечной жизни и непреодолимой притягательности. ПОЧЕМУ – понять нетрудно. Невозможно ответить, КАК удался Шекспиру этот «трюк» - трагедия «Гамлет, принц Датский». Многое из того, что написано о ней за 400 лет (а это тома и тома), возможно, истинно так. И все-таки за каждой, казалось бы, открытой «дверцей» в таинственном лабиринте трагедии непременно окажется другая. И никогда о Гамлете не будет сказано всё.
А Гамлет принимается таким, каков он есть. «Послушайте! Еще меня любите за то, что я умру!»…
Вы любимы, принц, и не только за это.
МОЖЕТ БЫТЬ, ВАМ ПОНРАВЯТСЯ И ЭТИ ПУБЛИКАЦИИ:
В каждом новом периоде творчества Михаила Булгакова ему доставалась новая жена
Александр Бирюк «НЛО – секретный удар» - политический детектив с фантастической канвой
Кто на самом деле написал книги о похождениях начальника С.-Пб сыскной полиции И. Д. Путилина?
