Глава 79.
На Ново-Измайловском проспекте рядом со студгородком был магазин Синтетика, который Алия очень любила. Красивое белье, кофточки и платья, косметику, шампуни и краски для волос, импортное и недорогое, свободно можно было купить в этом небольшом магазине и для себя, и на подарок. Краситься научились все, в том числе и Алия. Если кто-нибудь из девчонок приходил в институт ненакрашенной, справлялись о ее здоровье. Тушь покупалась сначала в брусочках, на которые плевали и щёточкой растирали слюни с тушью, нанося густую смесь на девичьи ресницы. Чтобы ресницы были толще, сверху припудривали и снова красили. Галка потом ещё и разделяла их друг от друга иголкой. Алия не могла спокойно смотреть на этот ужас. Боялась, что подруга попадет иголкой себе в глаз.
На последнем курсе у всех уже были брасматики Ланком или Луи Филлип, причем абсолютно недорогие (спасибо Леониду Ильичу за внешнюю политику!). Волосы тоже красили все, кроме нашей Альки со своей роскошной гривой. Светловолосые Альбина, Света и Лена мыли головы красящим шампунем Ирида, который был чернильного цвета. Волосы после такого мытья становились сиреневато-пепельные. Галка красила свои обесцвеченные волосы в какой-то просто нереально голубой цвет и была похожа на юную Мальвину. Однажды она ошиблась с краской и, когда сняла с головы полотенце и полиэтиленовый пакет, все застыли с разинутыми ртами - на голове у Галки пламенем вздымались мокрые красные волосы. Она рыдала в голос, размазывая потоки слез по нежным щекам. Было уже поздно, магазин закрывался через пятнадцать минут. Алька любила Галку, да ее все любили, и допустить такие страдания подруги не могла. Она рванула в Синтетику. Что она впопыхах объясняла продавщице, сама не помнит, только та вручила ей краску с таинственным названием Кастор Бобр. Недолго думая, волосы Галки намазали принесенным Кастор Бобром и стали ждать полчаса, как написано в инструкции. Пока ждали, Алия изучила эту инструкцию и узнала, что цвет Кастор Бобр ... та дам! - зеленый! Алька молчала, не выдавая секрет, и молилась, чтобы Галка не позеленела. Когда сняли в очередной раз полотенце и пакет, волосы подруги были натурального коричневого цвета, с которыми Галка стала похожа не на Мальвину, а на взрослую тётю. Коричневый колер прибавил ей годов пятнадцать, но все же это не красный, не зелёный, а вполне человеческий цвет. Экспериментировать было уже нельзя и, шмыгая носиком, наша Галка принялась сушить свои многострадальные волосы феном. Алия решила не отставать от подружек и сделать себе на лбу "Золотую осень", высветлить прядь волос. Весь вечер она пыталась осветлиться, чуть не сожгла волосы. Перекись была бессильна против ее таджикского пигмента. Кое-как с третьего раза клок волос на лбу порыжел. Утром на лекциях одна вредная студентка, посмотрев на Алию, спросила:
- Аль, ты что с волосами сделала?
- Покрасила прядь. А что?
- Ну, так-то ничего, так ты попроще.
В тот же день была куплена басма и рыжая прядь выкрашена в радикальный черный цвет. Попроще Алия быть категорически не хотела.
После лекций две Али гуляли по осеннему Ленинграду, наслаждаясь последними погожими деньками, шли по Невскому до улицы Герцена, по ней через арку Генштаба выходили на Дворцовую площадь, усаживались на гранитный постамент "Александрийского столпа", высоченной Александровской колонны с крылатым ангелом, держащим крест и похожим на Александра первого.
Альки подставляли лица ласковым лучам сентябрьского солнышка. Вокруг колонны толпились группы туристов с экскурсоводами. К девушкам подошла пожилая пара. Высокий, румяный, седовласый мужчина на ломаном русском попросил девчонок сфотографироваться с ним и, получив согласие, уселся посередине, обняв наших Аль за плечи. Все трое лучезарно улыбнулись в объектив. Жена туриста, седенькая невысокая старушка, мило улыбаясь, сделала снимок. Пожилые иностранцы, рассыпаясь в благодарностях, предложили девушкам сигареты в красивой пачке и жевательные резинки. Наши Али вежливо отказались. Слева от девушек стоял серьезный товарищ в милицейской форме, искоса поглядывающий на происходящее, справа - отечественный подросток, который потихоньку, чтобы представитель доблестной милиции его не слышал, вполголоса жалобно просил: " Мне, мне дайте! Дайте жвачку и сигареты мне!" Милиционер зыркнул на подростка и тот моментально растворился среди туристов.
Сидение на граните не прошло даром, у Альки начался цистит. На лекциях она ерзала, не в силах дожидаться перерыва, отпрашивалась у преподавателей и, в конце концов, измученная, сдалась, пошла в поликлинику. Там ей дали направление в стационар. Альбина избежала этой участи (наверное, одета была потеплее, или, может быть, ее иммунитет был сильнее). Стационар находился прямо на территории студгородка, палаты были двухместные. Соседку Алии звали Ровена, прямо как леди у Вальтера Скотта в "Айвенго". Ровена была якуткой, кандидатом в мастера спорта по художественной гимнастике. Она тоже была простужена. Девушки подружились. Ровена рассказывала о своей Якутии, о соревнованиях. Алия слушала, тоже рассказывала и о Душанбе, и о родителях. Лечили Альку уколами и травяным чаем. Подруги навещали ее. Один раз Альбина принесла целый ананас. Алия предложила его тут же разрезать и съесть. Альбина отказалась. Ровену уже выписали и Алька в палате была одна. Она съела за вечер весь ананас.
Плод был небольшой и не очень спелый. Алия любила кислое. Все недозревшие плоды, листья барбариса, щавель - были для нее лакомством. Наутро губы у Альки раздулись, уголки рта покраснели. Вид у нее был забавный. На завтраке над ней подшучивали все, кому не лень. В студенческой больнице, вообще, было весело. Медсестры с ног сбивались, разыскивая пациентов. А они были, где угодно, только не в палатах. В холле под пальмами не хватало мест. Там читали, спорили, решали кроссворды, даже романы заводили от нечего делать. По вечерам, когда медики расходились по домам, студенты устраивали танцы под магнитофон. За Алией начал ухаживать полноватый парень, студент из их института с худграфа по имени Борис. Он садился рядом и в столовой, и в телевизионной комнате, приглашал на танцах. Если другие кавалеры Алие хоть сколько-нибудь нравились, то этот Боря был ей неприятен. Она рассказывала, когда приехала на каникулы о нём отцу, заливаясь смехом:
- Папа, этот Боря - сущий поросенок! И имя у него соответствующее. Бабушка Даша всех своих поросят Борьками звала.
- А ты помнишь бабушку Дашу? Ведь ты была ещё крохой.
- Ну, не такой уж крохой. Борек и Берёзок ее помню.
- А берёзки это деревья?
- Что ты, пап? Она так поросят девочек так называла. Борьки - мальчики, а Берёзки - девочки. Вот и Боря с худграфа был на поросёнка похожий. Мы с ним однажды ехали вместе в метро, уже после того, как меня выписали из больницы, подымались на эскалаторе.
Я машинально ногтем на резине написала ЛГПИ, а Боря что-то мне рассказывал в это время. Пыхтит рядом, потеет от избытка чувств, очки на носу то и дело поправляет. Я отворачиваюсь от него, чтобы не нюхать его пот. А он мне:
- Что это ты там все пишешь, а меня не слушаешь? - и заглянул через мое плечо на ленту поручня. А поручень, папочка, движется медленнее эскалатора, так что в этот момент ко мне подъехала чужая надпись... Угадай, что там было написано?
- Как я угадаю? Да, что угодно!
- Совсем не что угодно! Папа, там были написаны три заборные буквы!
- Ужас какой!
- Да, именно ужас! Этот Боря хмыкнул и изрёк: "А ты оказывается хулиганка!" Я ему объясняю, что мои буквы отстали, они внизу, что ЭТО не я написала. А Борька ржёт, не верит.
- Да плюнь ты на Борю и на надписи на поручнях. Зачем такой чепухой забивать милую головку моей любимой доченьки? Иди ко мне, я тебя пожалею! Одевайся теплее, птичка моя! Не простужайся больше! - сказал Васим и обнял дочь.
- Только с тобой можно обо всем говорить, пап. Мама бы сейчас меня принялась бранить за легкомыслие.
- Мама у нас строгая. Она и дома директор.