Сенье, моё любимое, и вечер, и Двуногая готова меня пустить! Люблю Сенья. Хотела опять вам про Туну говорить, про то, как Двуногая нам своё интересное вкусное не даёт, но потом передумала. Чего я всё время жалуюсь и ворчу? Самой кажется, что и не умею ничего больше!
Но я умею. На Двуногую, я, конечно, обиделась, и вообще не хочу ей мурчать за чесание Туны на большой лежанке, но на вас-то я не обижалась! Значит, вам можно и рассказывать не только про то, как я возмурщена.
Вы меня в прошлый раз спрашивали, а как было, когда мы с Двуногой только увиделись, и я не знала, какая она, и что она моя. Я вам про это тоже расскажу, но не прямо сейчас, а в следующее Сенье. А сейчас я поняла, что не рассказала, как я лапы на клавикотуру поставила!
Я тогда маленькая была, уставала быстро-быстро, если клавикотурничать, и вообще думала, моя Двуногая, как у других мохнатых, прогонять от клавикотуры будет. Но один раз она была вся в работании, и спать сильно-сильно хотела, мне прямо казалось, что сейчас морду свою положит туда и уснёт.
А она медленная, когда почти-спит, но не спит в большой лежанке. Глупеет сразу. И у нее открыто было для печатания. Я подошла, прыгнула к ней на лапы, легла, мурчу. Она меня че-е-ешет, приятно так, я еще помещалась тогда там удобно! А я поближе к клавикотуре подобралась, и лапы на нее поставила:
— Вет, — пишу. Привет, в смысле.
А она стирает. И говорит:
— Котенькая моя, давай мы не будем ходить по клавиатуре, мама пишет.
Но я не сдалась. Пишу:
— Вет. Я, — и она снова убрала мои лапы.
— Тебя с рук спустить? А я не хочу, ты тут урчишь, вредное. И как ты так умудрилась, два раза одно и то же написать?
Я лапой сама её лапу подвинула. Она убрала, дала мне сесть на ней поудобнее, и посмотрела на меня так, что прямо всей кошкой чувствуешь, что смотрит!
А я написала:
— Вет. Я Рсула. Мыр?
Посмотрела на меня, глаза большие-большие, как будто кошка. Почесала. Сидит, молчит, ничего не делает. Я её лапой даже потрогала по морде её — вдруг болетеньем решила заниматься?! Но нет. Лапу мою погладила, спрашивает тихо-тихо:
— Это ты мне хочешь сказать: «Привет, я Урсула», да?
— Мр! Мя! — отвечаю. В смысле, «Да, глупая!»
И головой на неё машу, чтобы точно не сомырвалась. Но она всё равно:
— То есть ты мне только что написала послание? И ты знаешь буквы?
— Мало, — говорю. А она, конечно, слышит: «Мяурло».
И головой еще машу, чтоб точно-точно мне поверила! А она спросила:
— А еще что-нибудь мне напишешь, Урсёнок? Ну, например, я для тебя кто?
Я лапами понажимала:
—Моя ты. Глать
Пусть гладит! Она еще на меня посмотрела, и еще посмотрела, и давай гладить медленно-медленно. Как будто шерсть на загривке встала у нее. И пахнет странно. Я потом только узнала, что нервничанье так пахнет.
Отпустила меня, погладила на полу, и сказала:
— Это я, наверное, мало сплю и много работаю… И мне снится, что моя кошка что-то печатает и знает буквы.
Ну, я вернулась обратно, и еще немножечко напечатала:
— Неть. Спи чаще. Но не сон.
У меня по-другому не получалось тогда. Только совсем-совсем маленькие, простые слова. Иначе лапки болели, да и голова была глупая, вот.
А Двуногая тогда много-много меня гладила. И удивлялась мне. И Бози не было. И Туны. Скучаю, по тому, как тогда было! Только Бозю надо оставить, с ней играть весело. А Туну — не надо.
Но я теперь вам буду и такое рассказывать. Что мы раньше не рассказывали. Вам же интересно, правда?
А вы еще мои лапы читайте:
А тут мы всегда-всегда есть: