Продолжение. Начало: https://dzen.ru/media/id/61e03317c576b86e739cdf25/sergei-makarov-bashkiram-sirym-pugachevscina-po-nravu-ataman-iulaev-651ef17fb9f93b4cd6cf41c8
Сергей Макаров
Постижение Салавата
(Из Предисловия ко 2-й части книги "Полет орла")
...В 1967 году я, двадцатишестилетний поэт, переводчик и журналист, жил в столице Марий Эл – марийской республики – городе Йошкар-Оле, что в переводе на русский значит «красный город», а, значит, красивый. Работал я там в молодежной республиканской газете, переводил на русский язык стихи и поэмы своих современников – марийских поэтов, многие из которых были моими хорошими друзьями...
В Башкирии, как известно, проживает немало этнических марийцев, их в Марий Эл так и называют – «восточные марийцы». Жили и работали в Йошкар-Оле со мной бок о бок несколько писателей, восточный марийцев: Ахмет Асылбаев, Александр Юзыкайн, Анатолий Бик (Бикмурзин)...
Летом 1967 года я в составе марийской делегации артистов и литераторов прибыл в башкирский город Калтасы, где проживает немало восточных марийцев. Шла серия наших творческих отчетов перед зрителями и слушателями, я читал со сцены свои новые переводы стихов марийских поэтов...
Стояла крутая жара, а на пивзаводе, где мы выступали, нас угостили местным свежим пивом... По дороге в гостиницу я присел на скамеечку возле дощатого забора. Подошла старенькая хозяйка дома, присела на скамейку рядом со мной, мы разговорились. Эта была восточная марийка, одинаково хорошо владевшая тремя языками: башкирским, марийским, русским. Расспрашивала меня о Марий Эл, о Йошкар-Оле, говорила о том, что все мечтает, несмотря на преклонные годы, хоть разок все же побывать на исторической родине предков.
Я читал собеседнице и переводы с марийского, и свои стихи, а она пела мне песни: и башкирские и марийские. Спела по-башкирски песню и назвала имя автора – Салавата Юлаева. Дословно перевела мне песню на русский язык. Смысл песни мне приглянулся, и я в тот же день в гостинице переложил услышанное на русский язык, назвал «Пойте, саз и курай!», не думая даже, что когда-либо опубликую этот перевод …А, между тем, наша беседа со старой марийкой продолжалась, и она рассказала мне стихотворную быличку о Салавате Юлаеве, уже на марийском языке. Я неплохо знал марийский язык, и в тот же день перевел эту быличку:
Пса послышался лай,
Снег согнул краснотал.
Сына к другу Юлай
С порученьем послал.
Шел из проруби пар,
Лед речной слабоват.
Иней утренний пал,
Лыжи взял Салават.
Побежал по лыжне
В снежной тишь-тишине,
Встречь ему - колесом
Шел из проруби сом!
«Ты куда?»
«Я – в Уфу.
Ты куда?»
«Я – в уху!»
«Так ступай же за мной
Хоть в казан, хоть в стихи!»
… В полдень плыл над Уфой
Вкусный запах ухи!!!
В моих переводах есть четыре стихотворения, авторство которых приписывается Салавату Юлаеву, и, поскольку я не полностью уверен в том, что это – стихи Салавата Юлаева, я сделал в каждом пояснительные сноски. О стихотворении-песне «Пойте, саз и курай!» я говорил выше, а история остальных была таковой: летом 1977 года по командировке ЦК ВЛКСМ в составе питерской делегации творческих работников я прибыл на строящийся БАМ, мы ехали на борту агитпоезда «Комсомольская Правда» к поселкам строителей, перед которыми и выступали на открытых площадках в хорошую погоду, а в вагон-клубе агитпоезда – в плохую.
После одного из выступлений ко мне подошел коренастый старик, башкир Шакир, большой любитель поэзии, и пригласил меня к нему в жилой вагончик почаевничать, - ведь на БАМе был сухой закон. По моей просьбе, Шакир во время чаепития читал мне на своем родном языке стихи башкирских поэтов, и был рад, узнав, что я десять лет тому назад перевел поэму Гайнана Амири «Башкирские тулпары», которая была опубликована сперва в газете «Советская Башкирия», а затем – в авторском сборнике поэта. Прочел мне Шакир наизусть два восьмистишья, утверждая, что их автор – Салават Юлаев, и передал их смысл на русском языке. Вечером, в купе агитпоезда, коротая досуг, я переложил смысл этих двух восьмистиший на русский язык. Переложил для себя, не помышляя тогда о публикациях этих переводов.
Я заканчивал среднюю школу в 1958 году в городе Кингисеппе Ленинградской области (бывший Ямбург, а до Ямбурга - крепостца Яма Новгородской вотчины), и нередко в разговорах с кингисеппцами проскальзывала не очень внятная информация о том, что в Эстонию, на каторгу, в крепость Канзафар Рогервик Салавата Юлаева вели (или везли) через Ямбург и Иван-город, и, якобы, в Ямбурге и Иван-городе Салавата Юлаева пороли на площадях при великом людском стечении - для устрашения населения...
Из уст в уста в Кингисеппе передавалась одна яркая веха жизни Салавата Юлаева: при местном остроге в то время подрабатывал пришлый полубродяга, крещеный татарин Божедар Яр-Толмачев. Он побродил по многим странам Европы, знал ряд славянских и тюркских языков, был крещен не то в Болгарии, не то в Сербии, при остроге был водоносом, кашеваром и дровоколом, дворником-подметальщиком, затем ушел из Ямбурга так же внезапно, как и появился там, но перед этим успел рассказать своему знакомцу Вуколову о том, что после публичной порки брошенный в темницу Салават Юлаев измученным, хриплым голосом всю ночь пел песни по-башкирски.
Татарский и башкирский языки очень схожи, и одна песня, связанная с Ямбургом и судьбой невольника, Божедару запомнилась более других, и он поведал Вуколову ее смысл по-русски.
Может быть, кочуя из века в век, из уст в уста, песня и видоизменилась, но, безусловно, дух-то ее остался прежним, юлаевским.
И я перевел, вернее переложил на русский современный поэтический язык и это стихотворение-песню - "НЕ СУМЕЮ".
Еще Самуил Яковлевич Маршак называл работу переводчика службой связи между народами. Разумеется, есть разница между дословным переводом, так называемом подстрочником, и поэтическим художественным переводом. Иногда я менял ритм того или иного стихотворения, дабы по возможности сочнее и ярче донести до русскоязычного читателя поэтические тонкости оригинала, некоторые строки переведены довольно-таки вольно, заменил я и названия иных стихов, но убежден, что все это – не во зло, а во благо. По-своему составил я и эту книжку, - так, как это виделось мне.
Я поражен мужеством Салавата Юлаева. Будучи схваченным и находясь в царской тюрьме, он продолжал писать стихи незадолго до смерти. В этом судьба народного героя Башкирии перекликается с судьбами Кондратия Рылеева, Франсуа Вийона, Мусы Джалиля.
С чувством искренней любви и сердечного уважения переводил я эти стихи Салавата Юлаева. А что из этого получилось – судить не мне, а уважаемым читателям.
ПОЙТЕ, САЗ И КУРАЙ!
Вечер тысячезвездн и столИк.
За тропою – ковыль, резеда.
В кош заходит богатый старик.
Ждет меня у реки Разида.
Пойте, саз и курай!
Песнь летит над аулом светло,
Ей и саз, и курай – два крыла.
Полумесяц вонзился в дупло,
Словно в око дракона – стрела.
Пойте, саз и курай!
На подушечках вкрадчивых лап
Забрели сновидения в кош:
Как рычание, старческий храп, -
Сон в любые хоромины вхож.
Пойте, саз и курай!
Бай во сне нагуляет жирок,
Знает, словно сверчок, свой шесток.
Узок мир и безмерно широк,
В меру добр и не в меру жесток.
Пойте, саз и курай!
Лишь руками в беде разведу,
Песнь рыдает, а в сердце – тоска:
Завтра замуж мою Разиду
Выдают за того старика.
Пойте, саз и курай!
ЖИВУ ВОСПОМИНАНЬЯМИ
Кто мне поможет? Русский Бог? Аллах?
Орел башкирский, я – в чужбинной клетке:
Одно крыло – в тюремных кандалах,
Другое – виснет, словно лист на ветке.
Мне тяжко – и во сне, и наяву,
Здесь ад земной, и нету места раю …
В тюрьме воспоминаньями живу
И жизнь свою по дням перебираю.
МЫ ТОБОЙ ГОРДЫ
Под вечер полновесней
Ты, башкирский край,
Серебряною песней
Наполняй курай!
Твой путь в бессмертье долог,
Мы тобой горды, -
Серебряный осколок
Золотой Орды!
НЕ СУМЕЮ
Своим кандалы я, безноздрый, не скину -
Не сбросить их мне и не снять...
Терзают мне плети, как беркуты, спину
На площади людной опять.
Я ветра глотнуть не сумею
Пропитан он кровью моею...
Свистяще по Ямбургу-городу эхо
Гуляет, не прячась в закут.
И плети взлетают кровавые, - это
Меня беспощадно секут.
Я ветра глотнуть не сумею
Пропитан он кровью моею...
Видать, на чужбине враждебной я сгину,
Ни сына, ни дочь не обнять...
Терзают мне плети, как беркуты, спину
На площади людной опять.
Я ветра глотнуть не сумею
Пропитан он кровью моею...