Дни шли. Морской берег остался позади, и много было исхожено разных дорог. Войско Аттара сильно растянулось, Синга же оказался на самом его окончании — он мог идти полдня, день, не встретив ни одного разъезда, ни одной повозки. Иногда, напротив, он оказывался в плотной людской густоте. В ней ничего нельзя было понять, так много было вокруг шума и суеты. В голове Синги все смешалось: толпы пустоглазых, усталых людей, обозы, полные каким-то тряпьем, битый скот, гниющий у дороги. В этой разнородной теснине люди толкались, ругались, отбирали друг у друга припасы, дрались с тупой, скотской злобой. Они тащились по земле, не глядя по сторонам, а только себе под ноги, боясь оступиться, упасть, быть растоптанными. От них пахло сырой шерстью и плесневелой кожей, их руки и ноги были черны, как уголь. Вечное, мерное их движение увлекало Сингу все дальше на восток. Иногда в горной теснине или на берегу реки до него доносились звуки рога, топот, крики. Синге думалось, что он слышит битву, что он подошел совсем близко к месту, где льется кровь. Тогда он находил себе укрытие в кустах или среди камней, ложился животом на сухую землю и тихо, только дыханием, творил молитву. В одну холодную ночь Синга попытался пристать к каким-то людям, воинам-иноземцам с черной, как старая бронза, кожей, но те не подпустили его к своему огню, и он, всем чужой, улегся на земле, завернувшись в бурнус. Он чувствовал ненужность и праздность, он говорил себе — лучше бы меднокожие люди забили его камнями, вместо того чтобы прогонять назад в одиночество. Он бы замерз в ту ночь насмерть, если бы не страшный зуд, который терзал его. До рассвета он ворочался, чесался и потому почти не спал — бурнус застрельщика был полон вшей. Иногда в горячечной бессоннице Синга думал о погибших табличках и о том, что все еще может исполнить задуманное Главным евнухом — слова Скрижалей надежно хранились в его памяти, и по прибытии в Увегу или Хатор он смог бы воссоздать все таблички в полноте. Юноша, однако, не был уверен в том, что эти новые таблички не окажутся в конце концов в руках Аттара. Если небесные светила вновь зло подшутят над ним, он погибнет вместе со всеми святыми словами, что хранились в его голове.
Мало-помалу извелась пища, отнятая у мертвецов. Последние крохи Синга смаковал, жевал, рассасывал один кусочек, покуда он не растворялся во рту. Трижды ему попадались разоренные и вытоптанные поля, и тогда он подолгу ползал на четвереньках, выкапывая луковицы и коренья, отряхивал их от земли и тут же отправлял в рот.
Равнины и речные поймы остались позади, земля всхолмилась, тут и там из нее поднялись серые скальные зубцы, каменистые кручи, густо поросшие черноствольным кедром, — начиналось предгорье. На склонах было много живой, сочной травы, но Синга заметил, что зеленые склоны празднуют без скота, и догадался, что Южный Ветер занес его в земли Накиша. В этих краях тяжким рудным ремеслом жили меднари и каменотесы, угрюмые, диковатые люди, с изъязвленной серой кожей и выцветшими глазами. У них было мало домашней живности, они с неохотой возделывали землю, предпочитая кормиться за счет торговли с другими общинами. Еще недавно были они под властью Увегу, регулярно отправляя в город медь и мышьяк. Лугаль Амута не был к ним добр, воздавал за труды скудно, всегда задерживал подводы с зерном. Весть о гибели лугаля не огорчила и не обрадовала меднарей — они принесли богам скудную поминальную жертву и вернулись к работе. Когда человек в белых одеждах — аттарский посланник — явился к ним и объявил, что рудники перешли под власть Аттара, они молча переглянулись и разбрелись по домам.
Синга вышел к маленькому селению, приросшему к подножью горы, словно уродливый гриб. Четырехугольные жилища без дверей и окон лепились друг к другу, густой жирный дым валил из черных ям в земле. По крышам сновали дети, тощие, с ног до головы перемазанные сажей и пеплом. В руках у них было всевозможное снаряжение: молотки, скребки, зубила, прихваты. Малые прыгали в дымоходные лазы, словно мыши в норы, потом появлялись, перебрасывая друг другу куски очищенной руды. Взрослых видно не было, только на одной из приставных лестниц сидела выцветшая женщина с прялкой в одной руке и мотком серой кудели в другой. Увидев Сингу, она отложила свою работу и обратила к нему пустой взгляд.
— Здравствуйте, добрая женщина! — неуверенно поприветствовал Синга. — Да преумножится род твой многократно. Отец Вечности приказал нам, людям, стяжать плоды земные. Что же, медь и мышьяк — плоды земного чрева. Дело ваше высокородно и заслуживает всяческой похвалы. Я рад, что Небеса позволили мне побывать в этом благодатном краю. Я хожу по земле уже много дней, у меня совсем не осталось еды…
Взгляд женщины подернулся какой-то туманной мыслью.
— Я — сын доброго пахаря из Эшзи. Не дашь ли мне немного хлеба? Я помолюсь Отцу о твоем потомстве, а еще я могу помочь… — он осекся, почувствовав на себе множество любопытных, злых взглядов — дети, безликие и бесполые, в налипшей на них копоти, страшные в своем множестве, смотрели на него, свесившись с крыш. Их глаза, еще не выцветшие, живые, враждебно горели, чумазые лица казались непроницаемо черными.
— Недобрая женщина! Много дней я блуждал по этой негодной земле, кормясь акридами, словно святожитель. Я умираю от голода и прошу Бессмертное Небо смягчить твое сердце обо мне.
— Инородец, — произнесла выцветшая женщина. — Один из тех чужеземных зверей. Ты — от их проклятого семени. Убирайся прочь, пока я не позвала сыновей.
«Она, должно, приняла меня за баирума, — догадался Синга. — Как знать, может, и баирумы примут меня за своего?»
— Ты потерял что-то в нашей стране? — спросила выцветшая женщина.
— Это верно, — кивнул Синга.
Наступило некоторое молчание, в это время возня за стенками убогих жилищ стихла и наступила тишина.
— Ты идешь по следам этих воров, — произнесла вдруг женщина. — Ты разве их друг?
— Я отстал от войска, — соврал Синга вслух. — Не скажешь ли ты, недобрая женщина, где мои товарищи?
Женщина шевельнулась, из-под одежд показалась черная жердь — голая, иссохшая ее рука, — узловатый палец указал на распадок горы. Синга поклонился напоследок и, не оглядываясь, отправился в ту сторону. Подъем в гору дался ему тяжело, будто все члены тела вступили против него в сговор. Наконец он увидел среди высоких деревьев большой отряд застрельщиков, не меньше полусотни человек, устроившихся на отдых возле звонкого ручья. «Если они меня не прогонят, я буду жить», — положил для себя Синга.
Синга скрылся в кустах и, приблизившись на достаточное расстояние, подслушивал разговоры баирумов. Баирумы заготавливали снаряды. Они выбивали на камнях проклятья, ругательства и непристойные шутки.
— Что ты выбил? — спрашивал один.
— «Оголи задницу», — отвечал другой. — А ты что?..
— «Бывали и лучшие дни».
За этими словами обычно следовал взрыв довольного, жизнерадостного хохота.
Как догадался Синга, застрельщики использовали знаки грубого, младшего письма. Это было беспорядочное с виду сочетание грубых картинок, где каждое изображение имело свое звучание, а иногда означало целое слово.
Наконец, набравшись смелости, Синга показался на глаза, ожидая, что в него сейчас полетят камни. Но ничего не случилось — казалось, баирумам не было никакого дела до чужака. Он подошел к одному такому застрельщику, сел рядом и наблюдал некоторое время за его работой. Он вовсе не умел писать и довольствовался тем, что царапал на камнях крестики и поперечные черточки.
— Хочешь, помогу? — предложил он наконец. — Я знаю письмо.
Пращник недоверчиво покосился на юношу:
— А что ты спросишь с меня взамен?
— Я очень есть хочу, — признался Синга. — Если у тебя найдется немного хлеба и вина, я готов взять такую оплату.
Пращник, подумав немного, протянул Синге крупную черную гальку. Формой камень был похож на абрикосовую косточку — гладко ошкуренный, заостренный с двух сторон. Метко брошенный снаряд легко мог расколоть череп или сломать ребро. Синга взял каменный стилус и молоток и принялся за работу. Галька была твердой, и выбивать на ней знаки оказалось непросто, но юноша хорошо знал свое дело, он прилежно выводил линии символов, раз за разом стряхивая каменную пудру.
— Что ты написал? — спросил пращник, когда работа была кончена.
— «Лови, друг», — ответил Синга.
Пращник заморгал, потом расхохотался, вытряхнул из сумы лепешку, разломил ее надвое и протянул половину Синге. Затем, подумав, вытряхнул на землю несколько огурцов. Плоды эти употреблялись в пищу, будучи незрелыми, потому как содержали в эту пору множество сока и прекрасно утоляли жажду. Лепешка зачерствела и пропахла чужим потом, но Синга не замечал этого, он жевал сухой хлеб, думая, что сейчас умрет на месте. Баирум удивленно покачал головой:
— Издалека же ты пришел.
Синга поперхнулся, зашелся смехом, встревожив всех вокруг.
— Что это за зверь? — стали спрашивать застрельщики. — Из какого леса он вышел?
— У него дротики, и одет он по-нашему.
— Это вор!
— Это колдун!
— Оборотень…
— Этемму!
Синга почувствовал на себе множество темных взглядов.
— Я — добрый человек от доброго семени — проблеял он. — Сын хорошего человека, пахаря из Эшзи, люди зовут меня «черная голова», мужчины смеются надо мной, дети бросают мне камни вслед.
Кто-то усмехнулся, иные отвернулись, потеряв интерес, но Синга по-прежнему чувствовал угрозу.
— Где ты взял дротики? — спросили его. — Где раздобыл одежду?
— Выиграл в скарну у одного бродячего торговца. Я — изрядный игрок.
Темных взглядов поубавилось, но иные застрельщики подступили к чужаку.
— Как звали того, с кем ты играл? — спросил один из них.
— Я не знаю его имени. Помню, на нем был высокий колпак и плащ из черной шерсти. Лицо свое он скрыл от меня.
«Открой он мне свое лицо, я, верно, умер бы на месте», — подумал Синга и усмехнулся про себя.
— Тот торговец не слишком огорчился, проиграв мне эти вещи. В его повозке был много такого добра. О, это была большая повозка, запряженная ослами. Немало в ней было мешков и свертков, иные в человеческий рост…
Пока Синга говорил, людей возле него становилось все меньше. Наконец остался один-единственный застрельщик с желчным тощим лицом.
— Ты складно говоришь, черная голова, — сказал он сухо. — Верно, знаешь много сказок и веселых историй. Ты можешь пойти с нами, но не трогай наших одежд. Если ты разозлишь нас, мы тебя убьем и повесим твои потроха на дереве.
Сказав так, желчный плюнул себе под ноги. «Все верно, — подумал Синга. — Для него я негодный человек». Рука его невольно потянулась к месту, где таилась ониксовая катушка, но он решительно одернул себя.
Продолжение здесь: https://dzen.ru/media/id/644883c6c0cf9c3cd1576b95/skarna-tom-tretii-pesn-iujnogo-vetra-glava-shestaia-652f2c409e3a2466084f6e0b
#темное фэнтези #псевдоистория #древний восток