Глава XXVIII. Побег
Когда предоставили письменные принадлежности, я отписал цыганскому барону, а Ворошилов каким-то приютским друзьям. Немногословные письма запечатали в два конверта и, надписав корректные адреса, передали главному армянину. Потом нас вернули обратно в сырую яму.
Вечером та же безликая девушка принесла нам поесть – снова передала бутылку обыкновенной воды да пару сухих лепёшек. Как и утром, непитательные продукты спустились вниз, поместившись в плетёной корзине. Поняв по утреннему поступку, что сердце её не каменное, я попытался добиться у молчаливой горянки внутреннего расположения. Так продолжалось примерно неделю, но каждый раз на мои простые вопросы она предпочитала бессловесно отмалчиваться. На седьмой день, не поздним ещё вечерком, когда едва-едва начинало темнеть, а мы собирались лечь спать, решётчатый люк внезапно открылся – и… вниз спустилась корявая лестница.
Ненужно быть слишком догадливым, чтобы понять одну несложную истину, – необходимо подниматься наверх! Я помог увечному командиру, а следом поднялся и сам. Наверху нас дожидалась «немая» армянка.
- Нам можно идти? - спросил я тихо, заговорщицким полушёпотом.
- Да, - ответил мелодичный, крайне приятный, голос.
- Как – ты? - переживая за пагубные последствия, поинтересовался я также, чуть слышно. - Тебе ведь, наверное, попадёт?
- У нас женщин не трогают, а сразу же убивают! Но, правда… единственно, за измену.
- Как ты сейчас поступаешь – это вроде тоже… прямая измена.
- Нет, мы говорим о простой девичьей забывчивости, - настаивала убедительная спасительница, - я просто забыла вас запереть; а уж как вы выбрались – ваше личное дело.
Нам представилась железная женская логика, спорить с которой явилось бы занятием полностью бесполезным; помимо прочего, навряд ли у нас когда-то, в будущем, возникнет аналогичный спасительный шанс. Как ни крути, на войне как на войне: каждый сам за себя.
Благожелательная горянка вывела нас за пределы каменного двора, указала на видневшуюся поодаль двойную вершину и грустно сказала:
- Перевалите за ту отдалённую гору – там ваши. Пока же глядите в оба, я уверена, завтра за вами организуют лихую погоню.
Сгорая от нормального любопытства, я не удержался и снова спросил:
- Почему ты нам помогаешь?
- Просто помогаю… Это всё, что вам нужно знать! - сказала твёрдо, а печально заметила: - После завтрашнего рассвета я дам вам пару часов, а после обнаружу побег.
С её стороны поступок выглядел в высшей степени благородным! Мы попрощались с миленькой девушкой – такой отважной, душевно прекрасной. Я поддержал раненого командира под наиболее здоровую руку, и мы неторопливо пошли, ориентируясь на указанную вершину. Когда рассвело, миновали уже достаточно приличное расстояние. Хотя среди нас один являлся хромым, но он скрипел зубами, а шёл; правда, чувствовалось, что силы его покидают.
К полудню послышались звуки ожесточённой погони; естественно, она сопровождалась и злыми собаками. У нас бешено заколотились встревоженные сердца. Неотступные преследователи всё более приближались – стали слышаться грубые армянские голоса, зычно кричавшие и не предвещавшие ни доброго, ни хорошего.
Внезапно! Перед нами, словно из-под земли, возникла быстрая горная речка. Студёные воды она несла как раз в ту самую сторону, какую и нужно. Отправься по ней на деревянном плоту – мы быстро достигнем подножия необходимой горы. Однако ничего похожего в доступном наличии не было; а значит, последуй мы нормальным маршрутом – неуёмные злоумышленники нас споро нагонят. И тут! Меня осенила блестящая мысль: мы поднимаемся вверх по реке, а следуя по воде, отлично запутываем предательские следы. Я понимал, что мы значительно увеличим общее дорожное расстояние; но… того требовали сложившиеся не в нашу пользу прискорбные обстоятельства.
Так мы и поступили. Пройдя два километра в речное верховье, вышли на берег, существенно удалившись от выбранного маршрута. Оно того стоило! Ловкий тактический ход отдалил от нас неугомонных преследователей. Что у них произошло и как они восприняли успешное избавление, навсегда для нас осталось ни много ни мало не выясненным секретом; также не прояснилась судьба и храброй кавказской девушки, но, думаю, в её благочестивой жизни сложилось всё хорошо.
К вечеру первого дня Александр совсем обессилил и идти самостоятельно уже просто не мог. Я смастерил из деревянных кольев да елового лапника переносные носилки, взвалил на них бездвижного командира и, изредка покряхтывая, его потащил. Так мы и продвигались. В пути ели сырую живность, какую случалось поймать, но, честно скажу, попадалась она крайне и крайне редко. Один раз повезло поймать нежирного кролика, да парочку крохотных птичек. К концу третьего дня, мы, уф! наконец подобрались к спасительной горке, за которой нас ожидала никем не ограниченная свобода.
Жизненные силы к тому времени оказались практически на исходе, а требовалось подняться ещё примерно километра на три, дальше спуститься вниз. Что происходит, Ворошилов понимал уже слабо – по-моему, у него началась болезнетворная лихорадка. Учитывая наше истощенное состояние, за день мы преодолевали чуть больше трёх тысяч метров. Измученный командир, понимая, что является серьёзной обузой, отрешённо сказал:
- Оставь меня здесь, а сам уходи. Дойдёшь к «нашим» – скажешь, где надо меня искать… вдвоём мы не выберемся.
- Ага, знать бы ещё, где мы с тобой находимся? В общем, Саш, давай так!.. Сколько сможем, пройдём, а та-а-ам… как Бог даст.
Ночью мне удалось поймать ползучую гадину. Ворошилов есть змею отказался. Я же (через огромное «не могу»!) всё-таки подкрепился. Утром, едва забрезжил холодный рассвет, я подхватил тяжёленькие носилки и начал нелёгкий, если не самый тягостный во всей моей жизни, подъём. Чем ближе оказывалась желаемая вершина, тем труднее становилось идти. Обессиливая, я несколько раз болезненно падал. Натужно дышал, набирался дополнительных сил, покрепче стискивал зубы, кое-как поднимался и следовал дальше. Когда стемнело, до конечной точки оставалось не больше ста метров – вот, правда, человеческой мо́чи не оставалось (от словосочетания «и вовсе»!). Я понял, что, если сейчас не дойду, с утра у меня навряд ли уже получится. Разболевшийся командир, не понимая происходящих событий, метался в кошмарном бреду. Изнемогая от сильной усталости, я с огромным трудом добрался до поставленной цели, а заодно дотащил и раненого товарища. Наверху, вконец обессилев, я упал без сознания.
К следующему рассвету я снова пришёл в себя, правда, чувствовал себя неимоверно ужасно: слезившиеся глаза застилались туманной плёнкой; иссохшие губы потрескались и вовсю кровоточили; отяжелевшие ноги представлялись как не мои. Глянув за перевал, я обнаружил, что внизу, на примерном расстоянии в полтора километра, проходит горная асфальтированная дорога; по ней аккурат продвигалась военизированная колонна. Не в силах кричать, я привлёк их настороженное внимание единственным, возможным в том момент, способом: поднял первый попавшийся камень, придал ему необходимое направление и пустил в свободный полёт.
Мне повезло. Брошенный вестник попал в металлическую кабину одного из задних грузовиков. Длинная колонна разом остановилась. Наружу повыпрыгивали обученные бойцы, занимая оборонительные позиции. Оставшихся сил хватило, лишь чтобы им помахать (белым нательным бельём), а после я моментально лишился сознания.
Очнулся я в глубоком тылу, в военном госпитале, где с лёгкостью восстановился за неполные десять дней. Ворошилов лечился намного дольше. Сломанная нога начала загнивать, а как сказали сведущие врачи, ещё бы немного, и он остался бы без неё. Закончив продолжительное лечение, он вознамерился начисто закончить военную службу. Непоколебимое решение спровоцировалось пришедшим из воинской части сплошным безразличием. Уволился он в январе девяностого года.
