Глава пятая
С этой замечательной мыслью о восстановлении семьи Георгия вышли они из гостиницы и сразу попали под лениво начинающий своё гадкое дело степной дождь при ветре с севера. Означало это, что пробежка до автовокзала пробежкой уже не будет. Через пять минут прилетит мокрая красная пыль, добавится к той, которая уже была, расквасит частыми мелкими каплями тротуары и дороги, превратит их в хлюпающее месиво и начнет стекать по стенам домов вязкой жидкостью, похожей на кровь. А до автовокзала надо будет уже стараться успеть доползти. Рейс на Зарайск в связи с переменой погоды никто отменять не будет.
-У меня вторые сапоги есть. Размер ног у нас одинаковый, - Виктор схватил Цыбарева за локоть и потащил его на третий этаж. Переобулись. - А вот плаща-накидки брезентового нет у меня. Доползём?
- Не в первый же раз, - отозвался Жора. - Успеем. Ещё час в запасе.
- Едете куда-то? - спросила дежурная по этажу. Потому, что одеты оба были в выходные костюмы и сумку большую спортивную несли вдвоём. Там лежали две пары туфель на толстой подошве да подарки для жены Георгия Татьяны - отрез шерстяной на красивое синее платье и Машке, дочери шестнадцатилетней, купил Жора набор серёжек с разными камнями. От бирюзы до граната.
И большую коробку ещё вёз он обеим в Зарайск с прибалтийскими латвийскими духами и мылом «Dzintars». В горкоме партии Кызылдалы на первом этаже был маленький магазин. Жора попросил своего приятеля, инструктора горкома, купить. Самому туда не пройти. Милиционер на входе завернёт обратно. А приятель был хороший. Они на рыбалке пару лет назад познакомились и общались иногда.
- В Зарайск. Через час автобус, - на ходу ответил Сухарев.
- Тогда вот палки лыжные мои возьмите, - дежурная метнулась в свою комнатку. - Я на сутки заступила, а утром завтра муж на машине в рейс едет. Заскочит, меня домой отвезёт.
- Так мы их потом как вернём? - остановился Жора. - Не шарахаться же нам с палками по городу. Не поймут. Можно в автобусе оставить, но потом именно на нём же и уехать. Если получится.
- Скажете шоферу. Сергей его зовут. К нам и в Зарайск один автобус ходит пока. Пусть на нашем автовокзале оставит в милицейском опорном пункте. А муж, Гена, заберёт по пути. Он на трассу всегда как раз мимо едет. Дежурная Валентина Андреевна сунула палки в большую ладонь Сухарева. - Без них по глине мокрой вы не успеете за час. А с палками даже я, толстая, не опоздаю.
Посмеялись. Слегка поругали грязь, глину из руды бокситовой. Потом Валентина Андреевна пошла чай заваривать, а Сухарев с Георгием рванули на автовокзал. Каждому досталась одна палка. И если её воткнуть в землю чуть впереди себя, потом подтянуться, оттолкнуться, то быстрое скольжение метра на три тебе обеспечено. Без палки - это продвижение вперёд на метр максимум. Шагать уверенно, выдергивая сапог из липучки и дожидаясь пока кусок липкой грязи отвалится, а потом перемещать эту ногу на полшага и ту же операцию творить с другой ногой в тяжелом сапоге - это же вполне изнурительное занятие. Пытка, точнее.
С палкой лыжной плыть по клейкой размазне было очень удобно. Многие в городе без замечательного инструмента лыжников при дожде на улицу не выходили. Смешно со стороны смотрелось это экзотическое передвижение. Нигде в Казахстане таких красных рудников не было, и грязь являла собой грязь, а не адскую смесь клейкой пыли, воды, песка и срезанного ножами грейдеров верхнего слоя почвы. По другому город бы тут не поставили. Надо было степную траву вырезать с корнем, а потом засыпать песком и прикатать.
Но про период дождей архитекторам никто, видно, не доложил и о северном мощном ветре, уносящем с карьеров красную рудную пыль, тоже. Народ свыкся и с этим неудобством. А и как не свыкнуться? Никого в Кызылдалу пинками не гнали. Все ехали подальше от цивилизации, имея всякие причины спрятаться подальше. Кого-то начальники отправляли во спасение. Хорошие люди как-то ухитрялись влипнуть в очень некрасивую историю, чреватую при лучшем раскладе большим понижением по службе, а при худшем - судом и сроком. Были желающие побольше заработать за счёт добавок «за вредность» и «степные». Их называли комсомольцами. Вроде бы как, энтузиастами. Но они не выигрывали большинством.
В основном случайно натыкались на затерянный в степях и прописанный далеко не во всех картах городок алиментщики да разругавшиеся с роднёй нормальные мужики и женщины. Мелкие нарушители закона смывались удачно от следствия и суда. Искать их в Кызылдале ни одному умнику не пришло бы в голову. Остальных специально направляли. Обкомовцев, работников горкома, исполкома, профсоюзов. Специалистов разных профессий, ну, и, сами уже знаете - священнослужителей. В общем, здесь не было почти никого, кому на прежнем насиженном месте жилось хорошо и безопасно. Кроме партийных и советских чиновников, которых посылали в Кызылдалу на пересидку перед повышением. Ещё три года назад ни обкома, ни Дворца профсоюзов, кинотеатра, универмага и церкви тут не было. Как, собственно, и верующих. Народ атеистически пересиживал здесь положенное время, становился денежным и закалённым, после чего-либо возвращался в места родимые, либо взлетал на окрепших крылах и уносился в большие города.
Доплыли к автобусу Сухарев с Георгием за пять минут до отправления. Помыли сапоги в большом корыте, которое всегда возил с собой шофёр и плюхнулись на заднее сиденье. Пустое.
- О! - обрадовался Жора. - Можно лечь и вздремнуть по ходу движения.
- Это вряд ли, - сказал Виктор. Он ехал в Кызылдалу, когда было сухо. И то вздремнуть кочки и пробоины не давали. А по мокрой, не пойми из чего сделанной дороге, проехать почти пятьсот километров без приключений, не имея даже малого отдыха для расслабления мускулатуры, и притом всё же докатиться до Зарайска - вообще сама по себе большая удача.
- Интересно мне, - Жора глядел в окно. С него стекало столько воды, что виден был только свет утренний да само стекло, вздрагивающее от очередного налёта ветра с миллионами капель. - Плохую погоду, ветры бешеные, дожди как из ведра, солнце, которое жжёт живое и неживое, колотун в феврале под сорок с минусом, метели, при которых сиди дома, не гуляй, тоже Бог нам посылает?
- Ну а кто ещё? - засмеялся Виктор. - На небе больше никого. Он да ангелы его. Сатана, не у нас, правда, землю трясёт, вулканы открывает. Из ада лишний расплав огненный спускает как через клапаны. Погода такая - нам испытание. Господу нужны крепкие люди с крепкой верой в себя и в него. А без испытаний человек как одуванчик. Ветер дунул - и развалился он на пёрышки. Это я символически сравниваю. Не выдержавший испытаний господних - это человек пропащий для жизни. И жизнь его коротка, и толку от его жизни - ноль. А больше, чем можешь выдержать, Бог тебе нагрузки не даст. Не бойся. Что бы ни стряслось, молись, проси у него помощи, но из последних сил сам всегда борись до победы.
- Вот же падла - жисть! - согласился Цыбарев. - Но он мог бы сразу производить крепких людей, чтобы они всё могли. И жили тихо-мирно без проблем и бед. Он же может. Чего, бляха, мучит народ?
- Жора, ты слово «прогресс» слышал? - первая серьёзная промоина на дороге подбросила обоих почти до потолка. Сухарев оттолкнулся от него и чётко упал на своё место. Жора таких хитростей не знал и вернулся из полёта на пол. Похлопал себя по пострадавшей заднице, обматерил яму и плюхнулся на сиденье. - Так вот главный двигатель прогресса - Бог. Ну, были бы мы все
одинаково умные и бронированные. Сделали бы, кто что может, и валялись бы на диванах потом полусонные. Делать-то больше нечего. Всё готово. И тишь кругом, гладь и Божья благодать. Всё. Жизнь замерла, застыла.
А он видишь, как сделал! Все разные. Одни других догоняют. Хорошие лучших желают обогнать. Испытание преодолевают одно и то же все по-разному. Добиваются своего. Движут вперёд всё только через проблему преодоления. Себя, трудностей, непонимания. Учатся, узнают, как и что, делают. Короче - борются. Результатов в борьбе два всего. Победа и поражение. Победил - это уже вклад в прогресс.
- Это ты про меня всё? - спросил Цыбарев. - Я иду к прогрессу? Борюсь ведь.
- А то! - улыбнулся Виктор - Ты бы уже «бичевал» кабы не Господь. Он тебя из пропасти пьянства выдернул. Но, вдумайся, так он это сумел обставить, будто ты сам силой воли пришлёпнул в себе алкаша. Сам! И жену вернёшь сам. Я только помогу при милости Божьей. Денег через меня на дом ты сам пробил? Сам. Я только подсобил маленько. Дом со СМУ-15 вместе будешь строить? Будешь. На руднике ты за месяц - победитель общего соцсоревнования. Я узнавал. Пятьсот девяносто рублей раньше получал?
- Нет, падла-жисть, не получал, - почесал затылок Георгий.
- Так есть прогресс у тебя лично? - Виктор похлопал его по плечу. - Есть!
Он потому есть, что были, да не пропали испытания и ты их по очереди осиливаешь. Каждое. Так и дави вперёд и вверх с Божьей помощью.
- А крещение скоро моё? - тихо спросил Жора. - Бог ближе будет, так я любую трудность ломану через колено.
- Куда так торопишься? В кино опаздываешь? Работай на руднике и в церкви. Молитвы учи. Новый и Ветхий завет читай. Всем святым дань отдай молитвами. И потом точно расскажешь мне сам - в чём смысл крещения. Это не подарок, скажу я тебе, не облегчение жизни. Это тоже испытание, но самого высокого достоинства. С милостью божьей, Верой да крестом освященным и благословенным ты ближе к Господу. А потому сил и разумения он будет давать тебе больше. Тоже прогресс. Я скажу, когда тебе крещение принять, не забуду.
Километров сто проехали хоть и медленно, зато без остановок. Но после придорожного посёлка Карагоз с дорогой стали происходить опасные чудеса. Никакого карьера близко не было, а дождь здесь тоже летал с ветром под ручку. Но это ладно. Земля без бокситовой пыли тут тоже почему-то была скользкой как лёд и липкой, похожей на жидкую смолу. Автобус стало таскать с правого края на левый, разворачивало поперек движения. Шофер оказался грамотным и находчивым.
Не боясь соскочить в кювет, он дергал машину мелкими рывками и как-то снова ставил её носом на центр бывшего шоссе. Колыхаясь, двигаясь юзом и ныряя разными колёсами в мелкие ямки, автобус прошел ещё километров десять и, чего не ожидал сам водитель, внезапно воткнулся в продольную промоину, накренился вправо и забуксовал. Дергал его Сергей назад и вперёд, потом взял сбоку от сиденья ведро с золой и высыпал её под переднее колесо. Машина вроде бы стала выкарабкиваться, но потом скатилась обратно и заглохла.
- Вот, мля! - обиделся шофер. - «ПАЗик» - это ж почти вездеход.
- Ну, ты и дурак, - сказал он автобусу,- какого пса ты сюда врюхался? Места тебе мало на дороге?!
Постояли. В салоне было шестнадцать человек. Семь мужиков и одиннадцать хорошо одетых тёток. Мужики закурили. Женщины моргали глазами, продолжали грызть семечки, плохо соображая, что случилось.
- Попробую ещё раз, шофер завёл движок. - Не выдерну - толкать надо будет. Иначе тут и заночуем. Кроме меня, рейсовика, ни один придурок сегодня сюда не сунется.
Он ещё минут десять выбивался из сил вместе с «ПАЗиком», потом повернул ключ зажигания и плюнул в окно. Говорить ничего при дамах не стал.
- Ребятушки! - сказал Сергей, шофёр, после недолгих раздумий. - Я часто перечитываю Ильфа и Петрова. Они написали много умных крылатых фраз. Вот одна. «Спасение утопающих - дело рук самих утопающих!» Надо выковыриваться. А то здесь дня три поживём. А тут вокруг только волки и сурки. Коршуны сверху, гадюки в траве. По малой надобности - и то страсть выходить. А по большой - считай погиб от укуса в … Или гадюка клюнет, или тарантул. В худшем варианте - одинокий волк, не жравший три дня, откусит малость. Короче - толкаем телегу. Давайте, мужики.
- А мы что, хуже мужиков? Я в столовой работаю. Пятидесятилитровую кастрюлю с гороховым супом одна переношу с плиты к раздаче, - обиженно крикнула розовая тётка в габардиновом осеннем пальто. - Да и мужиков, вас, то бишь, рожали не члены политбюро. Мы, бабы! А тут сила нужна, чтоб родить. Ну, чего вам рассказывать? Так что и нас выпускай.
Стали толкать. Шло туго. Ноги было переставить трудно. Подошвы ботинок как гвоздями кто-то приколачивал. Пока оторвёшь ногу, пока другой упрёшься в почву - половины сил как не было. Оставшиеся мощности помогали автобусу продвигаться по колее со скоростью три метра в час. Сухарев и Георгий обосновались в самом ответственном месте. Возле заднего бампера.
- Давай! - орал водителю мужик, который давил вперёд правое крыло, держась за ручку двери. Женщины облепили автобус с боков и прихватили дно автобуса снизу.
Они почти в лежачем положении жали массой тел на кузов, а ногами пытались отталкиваться от жижи. Рядом с Григорием пристроился ещё один молодой парень в плаще и кирзовых сапогах.
- На кирзе подошва как протекторы на «ЗиЛу», - показал он подошву. - Да, такой можно отталкиваться и от грязи хоть неделю. А толкали автобус всего каких-то полтора часа.
В нужный момент Сергей дал газу и автобус как с цепи сорвался. Подкинул зад и, бешено вращая колёсами, пополз из ямы, медленно выравнивая правую сторону. Шофер стал сигналить, а это значило, что дело сдвинулось к победе над стихией. Все поэтому радостно заверещали:
– Пошла, мать её!
Из-под задних колёс жирными жидкими пластами полетела порода с водой. Она частично улетала на дорогу, а частично устраивалась на выходной одежде Сухарева, Цыбарева и незнакомого парня. Автобус странно взвизгнул, правая сторона его выпрыгнула из ямы, и он рванул вперёд, выстрелив из-под шин последним залпом грязи.
В этот раз она взлетела высоко, на фоне солнца утреннего комки отливали радужными цветами. А те, что летели как растрёпанные пули на уровне голов мужчин в красивых одеждах и ниже кепок да причесок, влеплялись в волос, лица, в белые рубашки и галстуки, болтались ошмётками жирными на расстёгнутых плащах, зависали уродливыми серыми кляксами на бостоновых костюмах, изменили цвет брюк и всего одеяния до неузнаваемости.
Остановились ребята. Закурили, стёрли со лба грязный пот. Они молча разглядывали друг друга. Без выражения, но внимательно. Думали, конечно, о том, что стихию обыграли, хорошее дело сделали за полтора часа всего и об одежде думали. Все ехали по делам или в гости. Потому надели всё лучшее. Сверху - сбоку, с севера, холодный ветер продолжал гнать холодный дождь наискось. Через пару минут следов битвы людей с природой уже не было видно. Все следы борьбы за освобождение автобуса залило водой и гладь её скрыла все ямы да мелкие бугорки.
- Слушайте, люди! - крикнул всем Цыбарев Жора. - Раз мы все такие изгаженные непогодой и грязью, давайте полчасика постоим под дождём. Если правильно крутиться вокруг своей оси, то вода с неба под давлением ветра нам все шмотки отстирает! А?
- Простынем и сдохнем в Зарайской больничке. Если живыми туда доедем, - сказала красивая женщина, но грязная как «бич», года два живущий на свалке в коробке из-под запчастей, добротно смазанных солидолом.
- Чтоб не простыть, надо бегать. И одежда постирается быстрее, - предложил мужик лет пятидесяти с золотыми часами, которые он снял и глядел под стекло - не попала ли туда хоть капля. Лицо было довольное. Значит, уберёг часы.
- Ну да, ты пробеги хоть пять шагов, - засмеялась тётка-повар. - Попробуй. Сковырнёшься, рухнешь пластом в это месиво. Ну и сверху сам на себя грязи кинешь, когда свалишься пластом.
- Пошли в автобус, - сказал Сухарев. - Сергей печку включит, и мы до Зарайска сухие будем. Только грязные. Поэтому предлагаю всем сразу поехать в ближайшую химчистку. Там всегда есть комната, где мы сможем подождать, когда почистят и погладят.
- Все вместе будем сидеть в трусах и пялиться друг на друга? - засмеялась красивая женщина.
- Нет. Закроем глаза и будем дремать, - Виктор пошел к шофёру: - Серёжа, печки все вруби.
До Зарайска ехали весело. Рассказывали анекдоты и пели песню, которую в стране знали все. Песню «О тревожной молодости», которую выучили с её рождения, с пятьдесят восьмого года.
Забота у нас простая,
Забота наша такая:
Жила бы страна родная, -
И нету других забот.
И снег, и ветер,
И звёзд ночной полёт…
Меня, моё сердце
В тревожную даль зовёт.
Пока я ходить умею,
Пока глядеть я умею,
Пока я дышать умею,
Я буду идти вперёд.
- Пахмутова. Ошанин. Какие талантливые у нас в СССР люди есть! - подвела итог путешествия повариха. Потому, что въехали в Зарайск.
До быткомбината я вас довезу, - крикнул от руля Сергей. - Химчистка слева. Синяя дверь. Табличка есть, не перепутаете.
- Спасибо! - Сухарев снова подошел к водителю. - Ты палки лыжные в Кызылдале у дежурного милиционера не забудь оставить. Их заберут.
- Угу, - ответил шофер и все пошли в химчистку, где выяснилось, что одежду можно забрать только через три дня, поскольку очередь. Работы много, пропади она пропадом!
Все высказались в меру своей воспитанности и разошлись.
- Мы в церковь пойдём. Я там знаю протоиерея. Дадут нам рабочую одежду. А трудницы нам всё постирают и возле печи высушат, да погладят после всего. К вечеру будем как манекены с витрины Челябинского ГУМа.
- Не был в Челябинске, - сказал Жора. - Но не сомневаюсь.
И они, грязные как профессиональные побирушки-оборванцы побежали окольными дорожками в Зарайский Никольский храм.
- Витя! Сухарев! Отец Илия! - узнал его протоиерей и настоятель Церкви отец Димитрий. - Спаси Христос!
- Во славу Божию! - откликнулся на приветствие Сухарев, а Жора просто перекрестился и поклонился.
- Вы никак пешком добирались из Кызылдалы? - настоятель потрогал мокрый и пятнистый плащ Виктора. - Я позову трудниц Настасью и Марию, они всю одежду приведут в порядок, а вы идите в комнату для гостей, переоденьтесь там в халаты махровые. Антон, дьяк наш, проводит и чаем напоит. - Отец Антон, поди к нам!
Подбежал молодой дьяк, тоже поздоровался «Во славу Божию!» и застыл в поклоне. Протоиерей ему всё объяснил.
- Ну, ступайте с Богом. - настоятель перекрестил всех троих. - Дела сделаете, так вечером возвращайтесь. У нас заночуете. На Кызылдалу автобус завтра в семь вечера. Идите с Богом.
Жоре и Виктору хотелось спать. Устали. А до того, как прибежали в храм - бодрость из обоих наружу выплёскивалась. Хоть неимущим раздавай.
Переоделись они, чаю по две кружки употребили с мёдом и баранками.
- Отдыхайте на диванах, гости дорогие, - трудница Настасья кинула на диванные валики по пуховой подушке и тканому пледу. Часа через три принесём всё отстиранное и поглаженное.
- Спаси вас Христос, - поблагодарил трудниц Виктор. Женщины бросили одёжку выходную в огромный таз, поклонились и ушли.
- Я сплю на ходу, - зевнул Георгий.
- Меня тоже клонит к дивану, - улыбнулся Виктор. - Хорошо мы с тобой попутешествовали.
Они легли в халатах, головы провалились в пух гусиный, утонули в подушках и отключились от тел и церковной благодатной тишины.
А вечером, когда люди включили в домах своих и государственных квартирах электролампочки, когда сделали улицы светлыми большие пятисотваттные фонари на серебристых столбах да в приоткрытые форточки
диктор центрального телевидения стал громко рассказывать о новых трудовых победах советского народа за сегодняшний день, остановились Цыбарев и Виктор возле пятиэтажки под номером сто тридцать два на улице имени Чкалова. Здесь в восьмой квартире на третьем этаже жили жена Георгия Татьяна и дочь Машка.
- Может, с утра лучше? - испуганно спросил Жора. - Вечером после работы Танька всегда сердитая. Клиенты задалбливают. Дамский парикмахер - специальность опасная для здоровья. Тётки к дорогим парикмахерам ходят вредные, капризные. Давай завтра с утра, а?
- Утром ей собираться на работу, дочь в школу отправлять. Спешка, нервы. Лицо косметикой облагородить - полчаса минимум. Позавтракать надо успеть. А тут мы с больным трудным вопросом. Самый подходящий момент, - Сухарев нежно ткнул Жору огромным кулаком в грудь. - После работы она расслабилась. Целый вечер впереди. Телевизор. Может она картинки крестиком вышивает или про любовь читает литературу. Нет. Идём сейчас. Бог в помощь.
На третьем этаже он трижды перекрестил восьмую квартиру, Георгия и сам осенил себя крестом один почему-то раз.
- Звони.
Дверь открыла худенькая женщина лет сорока с большим слоем пудры на лице и туши на ресницах. С губ она не успела стереть кровавого оттенка помаду. Недавно, видимо пришла.
Белые крашеные локоны ложились на плечи широкими кольцами, на лоб падала до середины косая челка. Красивой назвать её было бы большим преувеличением. Голубые добрые глаза добавляли симпатичности, но не более. Обычная женщина с приятным взглядом. К таким не пристают на улицах и не заманивают в любовницы дорогими подарками. Таких - сотни и сотни тысяч. Любил её Георгий явно не за внешность. Значит, душа Татьяны или совпадала с его душой или была просто ему подходящей.
- Жора! - выдохнула женщина. Заметила Сухарева. - Здравствуйте...товарищ.
- Виктор, - слегка поклонился он.
- А что случилось? - она тронула Цыбарева за рукав отстиранного плаща. - Мы с Машей два последних месяца переводы от тебя получаем. Налаживаются дела? Спасибо за деньги. А правда, ничего не случилось? Я не ждала тебя. Мама с отцом живы?
- Живые все. Мы пройдём? - Жора перешагнул через порог.
- Да, что это я! - садитесь на диван. Конечно. Сейчас чай сделаю. Булочки сама пекла. Французские. Подождите на диване. Я быстро.
- Ну, чай никуда не убежит, - Георгий остановил жену у входа на кухню. - Мой товарищ и учитель помогает мне на верную дорогу вернуться, с которой меня пьянка снесла. И мы приехали с тобой посоветоваться и решить главный для меня вопрос.
- Мы просим вас вернуться. Я - священник Илия. Служу в церкви Кызылдалы. В мирской одежде я Виктор Сухарев. Георгий случайно, но уже давно пришел к нам в церковь и искренне раскаялся во всём дурном, что успел сделать за жизнь вам, семье и себе. Я немного психолог. Потому быстро разобрался в его сущности. Он прекрасный человек и любит вас. Нашел он дорогу в мир добра и счастья. Сейчас ему в этом новом мире не хватает только вас и Маши.
- Я верю, - тихо сказала Татьяна. - Я тоже не могу без него. Плохо без Жоры. Без такого, каким он был до начала пьянства.
- Он боялся ехать к вам. - Улыбнулся Виктор. - Меня просил с ним поехать. А я чего согласился - то? Да потому, что легко и быстро его изучил. Жора - чудесный человек. А с Вами вместе и судьба семьи вашей будет снова светлая. Ведь была же?
- Была. - Вздохнула Татьяна.
Они говорили долго вдвоём. Татьяна и Виктор. Она - о своих чувствах к мужу, которые должны были измениться к худшему, но, удивительно, остались теми же. Только жалости добавилось. И страха, который обездвижил её разум. Татьяна тогда, два года назад, видела, как пропадает дорогой человек и очень испугалась. Она не знала, кого просить о помощи, а сама ничего не смогла. И сама до сих пор не осознаёт, не понимает, почему и для чего уехала. Чтобы не видеть медленной погибели близкого человека, наверное. Да, видимо, от страха.
- Это не грех, не предательство, - посмотрел на неё внимательно Виктор. - Это душевный шок. Он действительно одной ногой на том свете стоял. Но сейчас прошло время. Я ручаюсь за него: вам нечего больше переживать. Георгий снова тот, каким, наверное, был раньше. Мне так кажется. Не знаю, какой он был тогда. Но сейчас это простой, неглупый, порядочный, совестливый и добрый мужик.
Прошло четыре часа. Жора молчал, сидя в углу возле шкафа на корточках.
Потом пришла дочь. Цыбарев обнимал, целовал её волос, руки, глаза. С выражением детской радости на лице
Татьяна познакомила Машу со священником, коротко пересказала их беседу и спросила:
- Едем с папой домой?
- Я останусь после школы здесь. Буду поступать в педагогический, - сказала Маша твёрдо. - Отучусь - приеду. А ты езжай, конечно, когда захочешь. Человек же с папой приехал не обманывать нас. Он верующий. Священник. А они не имеют права обманывать.
Вроде и не так уж долго разговаривали, а оказалось, что уже и полночь. Татьяна уложила спать дочь, Виктора, а они с Георгием ушли на кухню. Говорить и думать.
- Мне про тебя всё рассказала Евграфова Наталья. Соседка наша. У неё мама в Зарайске. Она меня случайно нашла. Искала, где хорошо причёски дорогие делают. У племянника свадьба была. - Татьяна налила чай, потом вдруг охнула и засуетилась. - Виктор, может, не спит ещё? Позови его. А то наобещала булочек французских. А сама…. Вот же дура-то…
- Да пусть спит. Устал он. Со мной возится. Других дел полно, - Цыбарев усадил жену на стул. - Утром двойную порцию съест. Ничего. Давай лучше договариваться.
- Так вот, - Татьяна стёрла салфеткой помаду и тушь - Уехали мы в шестьдесят третьем. Два года порознь - это много. Ну, хорошо. Поверю священнику. Ты стал прежним. Того Цыбарева я любила. Но смотри, какой расклад выбросился. Как на картах. Шестёрок много пока. Пропил всё. Руки на себя, считай, наложил. Спасли-то вообще случайно. Дом сжёг спьяну. Ну, дом ты, может, и построишь снова. А если б не вынули из петли? Теперь козырей посчитаем?
- Работаю уже три месяца, - Жора загнул палец. - Денег много зарабатываю. Почти шестьсот рублей. Дом построю. Деньги мне церковь даёт. Взаймы. Верну частями. С бабами после вашего отъезда не якшался. Только пил.
Скоро крещение приму в церкви, потому что стал верить. Это натурально. С помощью Виктора, отца Илии. Ну, а главный козырь такой - я больше не могу без вас. Люблю. Честно.
Татьяна походила по кухне, держась руками за голову и что-то шептала. Потом села и взяла руку мужа в две своих ладони.
- Будет вот как, - сказала она жестко, но с доброй улыбкой. - Ты продолжаешь жить без нас ещё год. Зачем? Ну, дом построишь как раз. Мебель всю поставишь. К богу приблизишься. Я неверующая, но понимаю, что тебе польза от церкви есть. Машка поступит в институт. Я должна рядом быть первое время. Ну и проверим временем желания наши с тобой и чувства уже после вот этого откровенного разговора.
Я не хочу больше ни под каким предлогом бояться за тебя, себя, семью и Машку. Я тоже жила тут не сладко. Денег мало. Машка растёт. Одежда другая и дороже. Характер прорезался у неё жесткий. Вот у меня режим всегда был один - работа, дом, Машка и её проблемы. То женихи лезут раньше срока, то она сама теряется. Не понимает, как жить. Это с её, представь, точно железным характером.
Устала я как сивка, которую укатали. Но вернусь к тебе. Домой. Только не раньше, чем через год. Как ты живёшь, мне будут звонить и рассказывать. Виктор твой. Я ему телефон рабочий дала. Ну, и Наташка Евграфова. У неё тоже телефон есть. А работает она в вашем рудоуправлении. Почти рядом с тобой.
- Но вернуться ты не передумаешь? - Жора смотрел ей в глаза и боялся не того ответа.
- Да я бы сразу и сказала, что не вернусь. Чего мне перед тобой шибко вытанцовывать? Да и священник твой правду говорит. Чувствую. Видно это. Но и он мне не указ. - Жена села и надкусила булочку - Меня пока своя головушка и чутьё не подводят. Всё, Жора. Я всё сказала. Будешь ждать?
- Очень, - ответил Георгий и нежно погладил её ладонь. - Всё. Я пошел к Виктору. Завтра рано встанем и до вечера будем в Зарайской церкви. Там у отца Илии долгий разговор с их ним начальством. Что-то хочет улучшить в нашей церкви. Посоветоваться надо.
Он зашел в спальню и кое-как приспособился лечь спиной к огромному стокилограммовому Сухареву.
- Ну? - проснулся Виктор.
- Тебе спасибо, - прошептал Жора. - Вроде всё как надо. Потом расскажу. Спасибо ещё раз.
- Господа благодари. «Отче наш» прочти перед сном, - сказал сонно Виктор и захрапел.
До утра ещё было пять часов сна. Целых пять часов свободы от тяжелых раздумий и пока ещё не пропавших опасений
Глава шестая
Сухарев вернулся из Зарайска один. Жора остался. Хотел перед отъездом ещё раз встретиться с женой вечером. Не договорил что-то. А увидятся они, в самом лучшем случае, через год. Если увидятся…
Дождь уже прошел в Кызылдале и вечером в десять часов на улицах было почему-то много гуляющих. Плюс шесть-семь градусов без ветра - самая замечательная осенняя погода. Кто-то из кинотеатра шел с последнего сеанса, кому-то осточертело два дня сидеть дома или кваситься под дождём, который резвился в красной глинистой породе, уставать на уличных работах или в изнуряющих переходах из дома на службу и обратно. Вот они просто гуляли. Дышали чистым воздухом, медленно влетающим в город из близкой подсохшей степи.
В гостинице дежурная по этажу сменилась. Молодая девчонка Лариса со скоростью спортсменки толкала перед собой швабру с влажной тряпкой вдоль коридора и напевала под нос незнакомую Виктору песню.
- Лариска, ключ где? - крикнул Сухарев в другой конец длинного коридора.
- А в комнатку зайдите. Там слева фанера с гвоздиками и ключами, - дежурная остановилась и стёрла со лба пот пестрым платочком, повязанным узлом пионерского галстука. - Я если отхожу, ключи убираю на всякий пожарный. Вы потом подойдите ко мне. Минут через десять. Вам звонили. Я должна слово в слово передать. Скоро закончу уже.
Виктор достал из сумки сапоги, недопитую бутылку минералки, постоял пять минут под душем и в трико спортивном пошел к дежурной.
- Звонил вам Гоголев Николай Викторович из нашего горкома партии. Заведующий отделом пропаганды. Просил, чтобы вы в любое время до двенадцати ночи ему позвонили. Телефоны я записала. Это домашний. А вон нижний - тот секретарша берёт днём.
- Ну, так я сейчас и позвоню. Пока ещё и одиннадцати нет, - Сухарев набрал номер. Телефон единственный был. У дежурной на столе.
- Здравствуйте, - сказал он. - Николай Викторович. Это священник Илия. А после работы Сухарев Виктор. Вы хотели говорить со мной? Мне так передали.
- Добрый вечер, Виктор, - Гоголев откашлялся. - Я говорил по телефону с вашим настоятелем. Мне надо решить один свой важный вопрос. Отец Автандил сказал, что лучше всех помочь мне можете вы. Можете с утра прийти ко мне? Двадцать шестой кабинет. Пропуск на вашу фамилию выписан.
- Горкому КПСС вроде бы ниже своего достоинства решать вопросы с церковью, - Сухарев сказал это мягко, но с ироничной улыбкой.
- Так горком ничего с вами решать и не собирается, - тоже улыбнулся Гоголев. - Мне лично надо. Просто я работаю в горкоме. Ра-бо-та-ю. А живу обычной жизнью. В ней есть проблемы. Психолога в город не завезли пока. В Зарайске тоже нет. Я узнавал. А настоятель ваш сказал, что вы любого психолога заткнёте за пояс.
- Или психотерапевта, - засмеялся Виктор. - Священник обязан быть психологом. Если у него нет к этому способностей, он рано или поздно идёт и устраивается работать слесарем или шофёром в автоколонну. Хорошо. Договорились. Во сколько вам удобно?
- К десяти приходите. Как раз планёрка у секретаря закончится. Жду. Доброй ночи! - Гоголев повесил трубку.
Виктор сбегал в буфет. Взял в номер бутылку кефира и три бутерброда с сыром. Перекусил. Ни о чём не думалось. Устал после путешествия в Зарайск и обратно. Взял вчерашнюю газету на столике у дежурной, лёг на кровать и успел прочесть только последнюю страницу. Некрологи просмотрел. Но никого из умерших не знал, поэтому переключился и стал изучать программу телепередач на завтра, хотя телевизор почти не смотрел. После чего пальцы отпустили газетный лист, глаза закрылись, и Сухарев исчез из живой действительности, провалившись в сон.
И, как обычно, сон пришел без видений, но с голосом знакомым и нужным, поскольку тот, кто вещал во снах, появившихся только в Кызалдале, в Красном городе, толковал Виктору знания вовсе не религиозные, а философские. Об устройстве жизни, морали, нравственности, добре и зле. В общем о том, что не очень вдумчиво слушал Сухарев на лекциях в Свердловской духовной семинарии.
Сегодня кто-то запустил хорошо видимую ленту со словами, которая двигалась вниз плавно. Ровно так, как звучал вслед за каждой строчкой мягкий баритон явно неземного, а чуть ли не вселенского происхождения и масштаба.
(Сон Виктора Сухарева в ночь с двадцать девятого на тридцатое октября в Красном городе.)
«Давай сегодня подумаем о друзьях, врагах и деньгах. Кого и чего надо больше любить, бояться, или, напротив, не бояться, но и не любить. Зачем бояться явного врага? Если сам он не скрывает, что враг, стало быть, он уже честен перед тобой. Честность - плохое качество? Нет. Открытый враг может разворошить два твоих чувства - трусость или смелость. Бороться со своей трусостью - благородное, значит, полезное, хорошее дело. Найти в себе смелость - свойство доброй, сильной воли. Это тоже хорошо. Врагу нет смысла тебя предавать. Он и так враг. Ему нет резона прикидываться другом. Какой же он тогда открытый враг?
От него ты ждешь неприятностей, нападения, агрессии и это заставляет тебя быть наготове, копить силу, работать головой, чтобы понять - как победить врага. Тоже ведь полезное занятие - быть готовым к трудностям и их преодолению. Врага можно не любить. Но уважать - надо обязательно. Если ты не уважаешь его, значит, заранее уверен в его слабости или своем преимуществе. Это может дорого тебе обойтись. Подводим черту. Открытый враг с тобой честен, он вынуждает тебя быть в силе и бороться с боязнью. Настоящий враг не станет выдавать себя за друга. Значит, друга ты уже не теряешь, что всегда тяжело. И, наконец, враг вынуждает тебя копить силу и ум, чтобы выжить или просто не проиграть. То есть, хорошо и это.
Ну и где смысл, где причина бояться врага? Нет их. Вывод простой. Врага бояться не за что и не надо. Надо, наоборот, стать сильнее самому. Что тут не так? Что плохого? Ничего.
А вот друзей стоит побаиваться больше. Друг ближе. Знает лучше твои слабые места в душе и теле. Знает многое из того, чего не стоит доверять посторонним.
А твой друг, ты подумай, Виктор, он же всё равно посторонний. Как близко бы вы с ним ни общались. Если обманет, схитрит враг - обидно? Нет. Чего ещё ждать от врага? А если это делает друг? Мало того - друг может предать. Это самое страшное. Предаст и унесёт с собой вагон и маленькую тележку своих знаний о тебе, твоей жизни, твоих недостатках и слабостях. Как он может эти знания обратить тебе во вред, не знает никто. Но предавший друг - хуже и страшнее врага. Не иметь друга - плохо. Тяжело без верного человека рядом. Но жизнь рассказывает тьму примеров о том, что сегодняшние любимые драгоценные друзья не вечны как друзья. Они по разным причинам почти всегда уходят. После чего есть смысл их бояться. Проверено миллионами людей за много тысяч лет. Ты запомни: друзей иметь надо. Одного или двух. И осторожным с ними просто необходимо быть. Потому, что навеки преданных не бывает, а вот превратиться из друга в опасного человека он может. Бойся друзей больше, чем врагов, как бы нелепо это ни звучало.
Теперь страсти по деньгам. Их тоже надо бояться. Хотя они всегда прикидываются друзьями. Но они - зло. Почему? Они же не враги. Нет их - и живёшь ты тяжко. Плохо. Но привыкаешь - и ничего. Хотя, конечно, надо жить лучше. Даже дворняга хочет более уютной жизни. И хочется тебе этих денег не так уж много. Просто, чтобы не страдать, что не на что есть, нечего одеть кроме старья, детям не на что всякие радости доставлять. От мороженого до дорогих велосипедов, которые есть у тех, чьи папа с мамой при деньгах. И дома у денежных всего навалом, и сами они что хотят, то и покупают, да ещё и на сберегательную книжку скидывают про запас. Это же счастье? Вот многие так и ошибаются.
Счастье - это что? Свобода, конечно. Воля. Но натурально свободен и счастлив не тот, у кого много денег, а тот, кто относится к ним одинаково. И когда они у него есть, и когда их нет: он от них не зависит или зависит минимально. Ведь свобода - это независимость не только от бедности, но и от богатства. Но, к сожалению, понять это мало кому удается. И если деньги, возможно, портят не каждого, то меняют всех. И редко в лучшую сторону.
Много денег - это прекрасный повод и друзей потерять, у которых их меньше. И врагов, кроме тех, что были, добавить изрядно. И тем, и другим трудно усвоить спокойно, что ты свихнулся на собирании денег и демонстрируешь это с удовольствием, с показухой. Когда самым главным делом становится коллекционирование денег - это плохая зависимость. Человек уже болен. Как алкоголик. Ну, а какие у алкоголиков друзья, какая жизнь и сколько врагов - нечего и говорить. Так всё ясно.
Эта опасность как бы приносящих радость и постоянно прибавляющихся денег- всё равно, что опьянение народным лакомством - водкой. Когда поначалу легко и весело, а потом наступает тупое больное похмелье. Деньги и любовь к ним затягивают, сковывают, запутывают, опьяняют и обманывают тебя видимостью радости и свободы, лишая на самом деле и покоя, и радости. Они вынуждают тебя бояться, что их украдут, отберут или они потеряются. А то и перестанут прибавляться.
Возьмем ещё раз, к примеру, свободу. Кажется, деньги дают её безмерно много, дают возможность приобретать все новые и новые вещи. Вот она, свобода: не зависеть от тех, кто рядом, и быть как бы счастливее их! На самом же деле нет никакой свободы. Мы отдаемся в рабство купюрам, дорогим привычкам и запросам, а потом бегом прибегаем к полной несвободе, какую гарантирует страсть к добыче денег. К еще более страшной угрозе, чем открытый враг или друг-предатель.
Получается, что среди врагов самый опасный - деньги. Запомни и всем говори это при каждом удобном случае»
Голос исчез, а бегущая лента с этими же словами свернулась в тонкий берестяной свиток и растаяла. Виктор открыл глаза и огляделся. Тот, кто ему всё рассказывал, должен был сидеть рядом. Прямо над ухом. Но никого не было.
- Может я свихнулся? - Сухарев почему-то ощупал голову. - Ведь я всё это знал. Да все знают. Или нет? Вроде банально всё, что услышал. Но раньше ведь я никогда никому этого не говорил. А теперь буду. Если придётся к месту. Это моё сознание потаённое. Точно. Надо пойти за город, в центр степи. Туда, где точно много веков назад упала звезда вселенского Разума. Одна из миллиардов. Что-то спрятано подобное в недрах рядом с Красным городом. Может, подсознательно и запроектировали его здесь именно поэтому. Интересно, кому ещё грезятся такие монологи разума во сне?
На часах было восемь утра. Ещё два часа до похода в горком партии, где Сухарев не был сроду и до вчерашнего вечера не представлял, что когда-то занесёт его туда нелёгкая. К партии он относился равнодушно, хотя слышал и от церковников, да и от неверующих, что её любовь к народу - только в бесплатном обучении да образовании, ну, ещё в низких ценах и застыла. Хотя и от этого народу хорошо. А это главное. Бога только напрасно задолбали. Атеизмом почти всех накрыли как кастрюлю крышкой. Нет Бога и всё. Не видно, не слышно и толку от него - никакого. Только головы заморочили попы людям грехами да богобоязнью. А бояться-то и трепетать должны люди перед Вождём Революции и перед КПСС. Они народу и родители, и Всевышняя сила с разумом.
Сбегал Виктор в буфет, потом переоделся в красивый шерстяной костюм, галстук бордовый нацепил на голубую рубашку, надел остроносые туфли и потихоньку побрёл к горкому. В девять тридцать вышел. Хотя горком от гостиницы был через три дома на площади. Там и обком стоял, областной КГБ, управление сельским хозяйством и Кызылдалинский комитет профсоюзов. Да, ещё и городское управление милиции. Страшновато было в одиночку пересекать площадь. Казалось, что изо всех окон всякие государевы люди глядят на тебя и непременно в чем-нибудь подозревают.
Без одной минуты десять утра. В узком окошке бюро пропусков горкома видна была только верхняя часть причёски администраторши. Она, невидимая, прошелестела пачкой бумажек и выбросила на нижнюю панель окна белую, тонкую свою кисть с витым позолоченным браслетом на запястье. Между двумя пальцами она держала длинный серый листок с большим штампом вверху. Штамп содержал одно слово «Разрешить».
- Вот тут распишитесь, - рука исчезла на секунду и выложила на панель раскрытый журнал учёта с ручкой в ложбинке межу страницами. - Напротив своей фамилии.
Виктор поставил свою несолидную закорючку, Ручку уложил в ложбинку и спросил.
- Кровь сдать не надо? Или ещё чего?
- Вас ждут, - сказала невидимая женщина тихо. - Остроумно, конечно. Но лучше острите с женой. Логичнее как-то.
- Нет жены. Пока не приехала, - Сухарев поднялся на носки, попытался разглядеть даму из бюро пропусков, но увидел только склонённую к бумагам голову. Ту же причёску, только всю. И часть плеча, укрытого кофточкой фиолетового цвета. - А когда приедет, я ей доложу, что вы приказали с ней острить. И сразу же приступлю.
- Будете уходить - пропуск оставите мне, - ещё тише сказала дама. - Николай Викторович распишется и поставит время ухода.
Сухарев постучал в дубовую дверь двадцать шестого кабинета, девичий голос попросил войти. Секретарша убежала в кабинет с табличкой «Гоголев Н.В.», тут же выскочила и махнула рукой внутрь кабинета.
- Вас ожидают.
Гоголев был красив. Сорок ему исполнилось пару лет назад, похоже. Тонкие черты лица, Твердый подбородок с мужественной ямочкой, острый взгляд, жесткие губы волевого мужчины, мастерски уложенный назад черный волос и прекрасно сидящий импортный с блёсткой костюм тёмно-коричневого цвета, украшенный лиловым, переливающимся желтизной галстуком.
- Николай, - он вышел из-за стола и крепко пожал очень неслабую руку Сухарева. Виктор почувствовал. Гоголев или штангой занимался в юности, а, может, тоже боксом.
- Мы примерно одного возраста, - улыбнулся Николай Викторович. - Давай на «ты» сразу. Нормально?
- Запросто, - Виктор кивнул.
Николай сел за стол. Помолчал. С мыслями, что ли собирался. Не знал с чего начать.
- Я, Витя, крещёный. Крещёный заведующий отделом горкома КПСС. Никому не говори. Меня, если узнают, сразу вытащат на бюро и выгонят. Освободят от должности по-нашему. Но позвал я тебя не поэтому. Хочу исповедоваться. Настоятель ваш сказал, что лучше всего исповедь примешь ты. Грех на мне. Большой грех. Кровавый. Я, когда случайно узнал от своих, что в церкви новый священник объявился… Из Челябинска, да?
Сухарев улыбнулся и снова кивнул.
- Ну, я тут же всё про тебя узнал за неделю. Связей-то полно, - Гоголев стал тяжело ходить по кабинету с полосатой ковровой дорожкой на паркете. - Так вот. Грех этот, тайну свою уже три года ношу внутри. И с каждым днём всё хуже мне, Витя. Замучила совесть! Но ты, конечно, слышал сто раз, что у партийных руководителей совести нет и быть не может?
- Да, слышал, - Сухарев поглядел в окно. - Но так не думаю. Совесть не выдаётся людям по национальным признакам, по должностным или половым. Она до рождения тебе уже или приготовлена тем миром, из которого ты на Землю приходишь, или изначально не предназначена. Как и судьба. Её тоже до рождения тебе прописывают. Кто - не важно.
Но не папа с мамой. Раньше. До их встречи. И после рождения ни ты, ни Бог, ни ЦК КПСС не смогут тебе её изменить. Поэтому всё, что ты сделал в жизни хорошего и плохого - это неизбежно было. Ну, говоря красиво - это почти фатально. Хотя в фатум я не верю. Я верю в себя, в Бога и в судьбу. Фатальность и судьба - вещи разные. Фатум - это неизбежность плохого для тебя. А судьба - просто неизбежность.
Фатализм - злые силы изобрели. А судьбу - добрые. Но добрые силы небесные - это не нянька с соской и сладким молочком в пузырьке. Они почти всем дают судьбы трудные, но жизнь людей тренирует и учит, как можно успешно жить с нелёгкой судьбой.
Фатум - произведение адское. Учись-не учись жить, а всё одно подохнешь раньше, чем по судьбе положено. Да ещё в дерьме и мучениях. Ты, Николай, людьми управляешь. Судьба такая. Но то, что ты большой начальник - ни от грехов тебя не спасает, ни от бед. И к ликам святых тебя не причислят. Извини за нравоучительную лекцию. Что стряслось-то? Почему совесть тебя сгрызает и мучает?
- Прими у меня исповедь, Сухарев. - Николай мельком глянул на портрет Ленина в позолоченной рамке посередине стены.
- А ты крестился, когда и где?
- Родители на крещение меня носили маленького, - Гоголев остановился и задумался. - Но это же считается? В Тамбове. Сорок два с половиной года назад.
- Считается,- Виктор встал и дотронулся до плеча Гоголева. - Но для этого ты должен прийти к нам в храм. Исповедь я могу принять только в облачении священника, да с твоим омовением в купели и причащением. По-другому никак.
- Витя, меня весь город в лицо знает. Я три года здесь. Примелькался. Выступал в организациях, на предприятиях. Не… Как я в церковь зайду? Настучат секретарю сразу. Я от вас и выйти не успею, а уже донесут. «Добрых» людей у начальников много. Сам знаешь, - вздохнул Николай.
Сухарев подошел к нему вплотную. И глядел в глаза почти ласково.
- Ночью приходи. В час. В два. Все спят в это время. И стукачи дрыхнут. А?
- Ты и ночью работаешь? - удивился Гоголев.
- Я, Коля, как «скорая помощь». Утром вызов - она едет. Ночью вызовут - тоже едет. И я так же. Сегодня приходи в половине второго. В храме буду только я. Притвор открыт будет. Заходи без стука. Увидишь меня слева от алтаря. На нижнем клиросе.
- Где? - Гоголев растерялся.
- Зайдешь, смотри чуть влево. Там ступеньки. Я на них сидеть буду.
- Всё, - сказал Николай. - Сам тоже никому не скажи, хорошо?
Он подписал пропуск, поставил время и пожал Виктору руку. Так же крепко.
В церкви Сухарев сказал настоятелю, что ночью будет принимать исповедь у человека, который не может прийти днём.
- Спаси Господь! - ответил отец Автандил. Разрешил, значит.
Отслужил Виктор службу вечернюю, сходил в трапезную, поужинал и сел читать книгу великого русского философа Владимира Соловьёва «Спор о справедливости». Неделю назад взял в библиотеке имени Толстого, да всё не было времени для чтения. То с Жорой возился, то в Зарайск мотался, а потом молитвы трудные заучивал. Начал читать и утонул в необычных, но очень ясных мыслях мудреца. Гоголев пришел, когда Виктор перевернул всего двадцать пятую страницу.
- Надо же!!! - не вскрикнул, а громко выдохнул Николай Викторович, заведующий отделом пропаганды горкома партии. Большой человек в Кызылдале. Он застыл у притвора и видел весь храм сразу. Даже купол, расписанный голубыми порхающими ангелами на фоне звёздной бесконечности. - Великолепно! А воздух тут как после грозы. Озон и сладость дыхания.
Сухарев отложил книгу, и перекрестил Гоголева.
- Господи спаси и сохрани раба божьего Николая, укрепи и направь его милостью своей.
- У тебя в одежде священника такой торжественный вид. Боязно подойти.
- Зови меня здесь - отец Илия. На работе я не Сухарев Виктор. Иерей Илия.
- Я готов к исповеди, - Гоголев поклонился иконостасу на алтаре.
Отец Илия взял с алтаря большой молитвослов в старой, возможно, столетней обложке, и подал его Николаю.
-Первая исповедь - самая трудная и волнующая, - сказал он спокойно. - Обычно, приходя каяться в первый раз, человек еще не понимает, что нужно говорить, чего ожидать от таинства, будет ли он принят или осужден. Исповедь кающиеся поначалу принимают за какой-то экзамен: они очень переживают, боятся признаться в содеянном и ждут от батюшки оценки своих действий. Тебе, раб божий Николай, очень важно уяснить, что стыдно грешить, но не каяться. Чувство стыда за содеянное должно быть сейчас искренним и охватить всю душу твою. Стыд - это огонь, пожирающий грех. И Господь услышит тебя да через меня, проводника своего, отпустит твой грех. Главное - искреннее раскаяние без недомолвок и утайки самых тёмных сторон греха.
- Я искренне готов, - сказал Гоголев в полупоклоне.
- Тогда бери молитвослов. Он открыт там, где надо. Иди к образу Господа нашего Христа и читай покаянный канон - молитву о даровании Господом прощения.
Николай ушел к лику Христа и вскоре иерей Илия услышал молитву, которая из уст Гоголева звучала как причитание, почти плач.
- Да. Видно совсем замучила совесть грешного, - сказал отец Илия сам себе.
Со всех сторон, из углов, с потолка и внутреннего купола глядели на читающего молитву о даровании прощения все святые, Матерь Божия, и Святая троица. Могли бы они говорить - услышал бы Николай их наставления - не таить даже малости греховного поступка, рождённого греховной же страстью.
Но молчали иконы. Молчал священник. И господь молчал.
Отпускать тяжкие, особенно смертные грехи - непростая, трудная душевная работа даже для самого Всевышнего и Всемогущего.
Продолжение следует...
Автор: Станислав Малозёмов
Источник: https://litclubbs.ru/articles/37822-otkuda-ja-idu.html
Содержание:
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: