Предыдущая глава:
На сороковой день после смерти отца Лера сидела на кухне вместе с бабушкой и дедушкой.
На столе стояли варёная картошка, хлеб, немного рыбы и рюмки с мутной настойкой. Дед поднял стакан и негромко произнёс, что за умерших пьют не чокаясь.
Так Лера впервые узнала о поминальных традициях — и пожалела, что узнала именно так.
После сороковин начались суды за наследство. Маму сразу предупредили, что рассчитывать особо не на что: банковские счета, машины, документы — всё словно испарилось.
Оказалось, отец уже год как был снова женат. Адвокат осторожно объяснил, что если новая жена подаст на раздел имущества, мама может лишиться квартиры, в которой они живут. Делить придётся не только новое жильё, но и старое.
Бабушка настроилась решительно: она так и не смогла простить зятя за то, что он не позаботился о будущем внучки.
Они с Лерой жили скромно, и лишь отдельные детали выдавали, что когда-то жизнь семьи была другой: лечение у платных врачей, поездки за границу, новый компьютер в доме.
Лера не помнила точно, в какой момент отец разбогател. В памяти жило другое — худощавый мужчина в спортивном костюме, с кривой, чуть застенчивой улыбкой и больными суставами. Когда же появились машина, кожаная куртка и белозубая улыбка? Наверное, тогда же, когда он подарил ей те самые неуместные бриллиантовые серёжки.
Теперь она хранила их как реликвию — память о человеке, которого не успела досыта наобниматься.
Потом появились друзья отца. Говорили они мягко, уверенно, с блеском в глазах.
Они убедили маму подписать бумаги — отступные.
Так Лера получила десять тысяч долларов — компенсацию за потерянного отца и украденное детство.
Мама потратила их меньше чем за год: на ремонт, мебель и мелкие радости.
Фирма, которую отец поднимал с нуля, развалилась почти сразу — без него всё посыпалось, как карточный домик. Его компаньоны привыкли делить прибыль, а не работать сутками.
Один день из того периода остался в памяти особенно ясно.
Лера лежала у бабушки дома, отвернувшись к стене, когда тётя подошла и сказала:
— Собирайся, пойдём в кино.
— В кино? — удивилась девочка.
— Неужели ты ни разу не видела фильм на большом экране? Какое упущение!
Они с дядей весь день таскали её по городу, отвлекали разговорами, купили одежду, поили горячим шоколадом.
А вечером повели на фильм — «13-й воин».
В какой-то момент Лера даже улыбнулась. На два часа ей удалось забыть обо всём.
Но стоило вечером вернуться домой, как реальность рухнула сверху бетонной плитой.
Мама встретила её взглядом, от которого стало холодно внутри.
— Ты что, развлекаешься? — прошипела она. — Мы же в горе, Лера.
С тех пор девочка усвоила: улыбаться нельзя. Радоваться нельзя. Дышать слишком свободно — тоже нельзя.
Горе должно быть постоянным, как тень.
Через пару недель Лера вернулась в школу. Ей снились сны, где отец всё ещё жив, и она просыпалась с мокрым лицом, не понимая, когда успела заплакать.
Она боялась превратиться в мать — с пустыми глазами и дрожащими руками, которые пахнут вином.
Мама всё чаще пила, всё громче рыдала и звонила знакомым, рассказывая всем одну и ту же историю: теперь она вдова, жертва, разрушенная женщина.
В школе Лера надела маску безразличия. Громко смеялась, чтобы не заплакать, и повторяла всем, что у неё всё в порядке.
А потом был день, который навсегда остался шрамом.
Она вернулась из школы и застыла в дверях: на полу — лужа крови, мама — без сознания. Лера бросилась к ней, пыталась дотащить до кровати, но руки дрожали, ноги подгибались. Позвонила тёте.
Позже выяснилось, что у мамы снова травма головы.
Женщина рассказывала потом десятки версий — нападение, ограбление, заговор.
Но Лера уже не верила ни одному слову. Внутри жила боль утраты и равнодушие к женщине, которая когда-то была её опорой.
Когда мама увезли в больницу, тётя тихо сказала:
— Хватит.
И они вылили весь алкоголь в раковину, забрали деньги и ключи, а потом просто ушли.
С того дня Лера жила у родственников.
Она впервые почувствовала, что родство — не всегда по крови.
Иногда ближе тех, кто тебя спасает, а не тех, кто родил.
***
Далее: