Полчаса назад, последняя мина, издав на излёте низкий, протяжный вой взорвалась метрах в двадцати: никого не убив и не покалечив. Скоротечный бой закончился, собрав свою кровавую жатву из полутора десятков разбросанных по зеленке тел в банданах с арабской вязью, оставив в ушах долго не проходящий звон.
Павел спрыгнул с брони, в горячке ухватившись за ещё не остывший ствол пушки, и глухо выругался. Немного подташнивало от привкуса сгоревшей взрывчатки и пороха, и побаливала голова. Он стоял и смотрел на ослепительно-белые вершины седого Кавказа, и вспомнилась ему, вычитанная из книги фраза Гитлера: «Если мы не захватим Майкоп и Грозный, мне придется прекратить войну».
«А ведь какая-то сволочь усиленно мешает нам захватить Грозный, чтобы остановить ЭТУ войну» - подумал Павел…
Утирая беретом закопченное, потное лицо, появился ротный, эмоционально жестикулирующий рукой, он что-то громко объяснял старшине. Видимо, сказывалась небольшая контузия. – Постройте роту, старлей!
- Есть, построить роту! – отчеканил Павел. – Рота!! В две шеренги станоо – вись!
Капитан, молча, пошел вдоль строя, вглядываясь в лица ребят, только что, живыми и невредимыми, чудом выбравшихся из преисподней. «Вот они, совсем юные, безусые, со щеками, не знающими бритвы, ещё недавно озорничавшие в школе, упрямо перечившие сердитым мамам, сегодня стали мужчинами, и узнали, что такое война. Не дрогнули, заглядывая в пустые и безжалостные глаза смерти. Сегодня они стали победителями. Нет! Это не безликие: рядовой Сидоров, Петров, ефрейтор Иванов. Это моё второе Я, моё продолжение. Что ждет их завтра? Я, приложу все свои силы, чтобы вернуть их домой живыми»,- думал ротный. Слова для пафосной речи куда-то испарились, и капитан, взяв под козырек, только и смог выдохнуть: - Спасибо, ребята. Сердечное спасибо.
Послышалось недружное и уставшее: - Служим России!
- Сейчас всем получить у старшины доппаёк, и в баньку! И ребятки! Не расслабляться! Разой - дись!
Строй загудел и распался. Капитан Евгений Замятин не строил иллюзий по поводу «не расслабляться». Он знал, где-то в «глубоко законспирированных», списанных огнетушителях, булькает брага из изобилующих в этих местах фруктов, у кого-то в заначке самогон местного производства, выменянный на нехитрый солдатский скарб, а кто-то тайком покурит «ко@як». Особенно в такой день. Первый бой, он трудный самый. Это ротный знал не понаслышке. Еще, будучи совсем молодым летёхой, в Афгане, он сам первый и последний раз в жизни пробовал эту гадость.
- Ну что, Неваляшка, закручинился? Расслабиться надобно! Тяжёловат бой был. Не знаю, кому акафист читать. Все живыми вышли. - Надо бы стресс утихомирить. А? Паша? Как ты, на это смотришь, заместитель?
Старлей Неваляев согласно кивнул: – Можно и утихомирить, не пьянки ради, а здоровья для! Вот только спиртягу эскулап зажилит. Сам знаешь жмота этого. Скорей кило пургена съест. Ротный недоумённо спросил:
– А на кой нам спиртяга?
Неваляев посмотрел на командира:
– Так за водкой придется в аул переться. А это- чревато. И тоже стресс. А впрочем, рискну, пожалуй. Затарюсь любимой.
- С каких таких пор водяра стала у тебя любимой, а Паш? Жена должна быть любимой.
- Ты, командир, плетёшься у жизни в хвосте! Любимой теперь называют чеченский «самопал».
- Во как? И кто же это воспылал к нему неугасимой любовью?
- А солдатика из обслуги батальона в самоволке поймали, и спрашивают, ты, где был? К любимой, говорит, ходил. А у самого живот булькает. Обшмонали, а у него за поясом две грелки с самогоном. Вот и приклеилось к самопалу фирменное название. А, что касается жены, ну, так, где она, жена-то эта?
- Ну, и где?
- Да, на бумаге. Так что я, Женя, птица вольная!
- А чего же не развелся, птица вольная?
- Не хочу таскаться по инстанциям, время тратить. Пусть сама действует. Детей у нас нет, разведут быстро. И ей, похоже, не к спеху. Так и болтаемся по своим прорубям.
- Не моё, конечно, дело, но, всё же, если не секрет, правду болтают, что у тебя с Инкой шуры-муры? Ей «уж замуж невтерпеж», деваха в соку. Пригляделась? А? Признавайся, Паш, не темни, - прикуривая сигарету и глядя смеющимися глазами на Неваляева, полюбопытствовал ротный.
- А любви, Алексеич, у меня уже давно нет ни к кому, кроме мамки. Как говорят, завяли помидоры.
- А к бате?
- Нет бати. Безотцовщина я. Батя летчиком был. Громко, конечно, сказано, но был. На «кукурузнике» поля опрыскивал, да почту геологам возил. Выпил как-то, и провода высоковольтные зацепил. И не стало бати. Вот такие коврижки, Паша. А всем этим трепологам я бы языки подёргал. А Инка, просто классная девчонка, и никаких притязаний у меня к ней нет. Просто симпатия.
- А она-то об этом знает? Её вряд ли устраивает такое положение дел, и она, наверно, какие-то «притязания» имеет? Ты, Пашка, не думай о людях плохо. Просто, ваши так сказать, отношения всем бросаются в глаза. Люди и говорят.
-Алексеич, не забивай мне мозги про наши отношения! Голову, скажешь, девке морочу, но это, извини, не твое дело. Я, не заморачиваюсь на личной жизни, и тебя прошу не беспокоиться по этому поводу. Что дальше будет, не знаю, и знать не желаю. Сейчас я с тобой разговариваю, а завтра вжикнет маленькая свинцовая муха, и нет ни меня, ни моей личной жизни. И ты будешь стоять у могильного холмика, склонив голову, пребывая в глубокой печали, и трижды скомандуешь первому взводу: - Пли! А потом, за поминальным столом пустишь слезу, и выдашь поминальный спич по безвременно ушедшему товарищу.
- Э! Паша! Это ты, о чем?! Что за разговоры?! С таким настроением много не навоюешь! Ты, вообще, зачем в училище поступал?
- Дурак был. Молодость, романтика! Как же, спецназ! Краповый берет! Пока жизнь не показала, кто здесь хозяин.
- Даа! Может, к психологу сходишь?
- А сколько ни навоюю, всё моё! Я пятки чехам не показываю! К черту психолога!
- Может тебе на гражданку?
- А что мне там делать? Я ж, Женя, кроме как стрелять да драться, больше ничего не умею.
- Не боги горшки обжигают. Научишься.
- Чему?? Вот, смотри, допустим, наш фельдшер виртуозно рвет зубы без всякого наркоза. Это же не значит, что он так же научится мастерски, и без наркоза рвать ноги из @опы клещами!
- Паш, да ты чего, в самом деле?
- Всё! Замяли. Расслабиться не передумал?
Ротный встал: – Не передумал. Идет оно все к черту! Иногда, Паш, и на меня наезжает хандра. И тогда начинаю ворочать мозгами, что я, забыл здесь, и в армии вообще? А начинать ворочать-то, надо было ещё в школе. Сколько раз порывался рапорт написать, да благоверная нудит - давай до пенсии дослужим. Вроде, как и она со мной в окопах вшей кормит. А до пенсии ещё, как из этого самого окопа до генштаба по-пластунски задом. Черта с два до неё доползешь таким макаром. А жизни, простой, человеческой жизни-то и не видел. Училище, Афган, гарнизоны, Чечня. Застрял в капитанах. А однокашники в академиях. Уже, поди, лампасы примеряют. Вот и вся биография. Так что, Паша, кончай в Печорина рядиться, рядись-ка ты, в берцы и, дуй за «любимой». Возьми «шишигу», рацию и Калаш. Пацанов не трогай. Пусть отдохнут. Потом в баньке с «любимой» побалуемся.
Ночь выдалась относительно спокойной. Изредка постреливали. «Свои. В зеленку пуляют для поднятия духа. Стрёмно пацанам. Чехи ради забавы не палят, куда ни попадя»,-думал, ворочаясь с боку на бок, Павел. После «любимой» в голове ухало, как от попадания фугасов в броню.
Встал. Вышел из палатки. Долго раскуривал отсыревшую сигарету. Свежо. На востоке, проглядывалась узкая полоска рассвета. На западе, на черном, бархатном небе, едва прослеживаемые, молнией проносились метеоры, появляясь из ниоткуда, и мгновенно исчезая в никуда. «Если упала звезда, в этот миг оборвалась чья-то жизнь. Так говорила мама».
Павел прислушался. Где-то там, далеко за лесом разгорался бой. Защемило сердце. «Черт! Как потеряшка! Родился, учился, получал погоны в одной стране, и не заметил, как оказался в другой. Что меня ждет в этом новом царстве-государстве? Как в него вжиться, чем заняться? Личная жизнь: ни туда ни сюда. Баб много, а жены нет. Такой, чтобы и в горе, и в счастье вместе, до конца! Как мать всю жизнь одна мается. И я на той же дорожке. Семейная эстафета. Служба стала в тягость. Не моя это война. Трудно воевать, не понимая, за что. Хватит. Отвоевался. Женька, вон, не заморачивается, и в высокие материи не лезет. Приказали, выполнил. Живой остался, так тому и быть. Говорит, что надоело, в запас надо, но, не уйдет же! Такие - не уходят».
Паша глянул на часы. Три часа ночи. «Снесло же! Ещё можно было бы спать, да состояние паршивое. Бельё сырое, не просохло. Что за климат?!» - неожиданно разозлился. – «Вот идиот! Совсем раскис! Все тебе не так, не эдак!» Интенсивные движения руками и ногами разогнали кровь. «Пробежаться, что ли? Да, ну его к черту. Сердце молотит, как дизель. Кофе хочу, настоящего, сладкого и черного, с булкой, с толстым слоем сливочного масла и сыром»
С самого подъёма жизнь не задалась. С огня да в полымя. Хмурый, похмельный комбат озадачил, не мудрствуя лукаво. - Неваляев! Бери два взвода, и в аэропорт, в Нальчик! Охрана и сопровождение, прибывших из столицы, не самых высоко, но все, же поставленных бездельников, с группой иностранных журналюг. Черт их сюда принес. Мало их на той стороне, соглядатаев и шпиков, так теперь еще и «официально приглашённые», - ворчал не выспавшийся комбат. - Прутся, как мухи на… мёд. Зачем вообще разрешают этим депутатишкам, правозащитничкам, горлопанам из ОБСЕ и иностранным щелкоперам сюда таскаться? Перед кем оправдываются? Вынюхивают что-то, выспрашивают. Лезут в душу, как шашель в старый комод. Снимают, что ни попадя. На трупах и горе людском зарабатывают. Ладно, Неваляев, действуй. Дам тебе в усиление танк. Замятин на подстраховке. Будет туго, поддержит. Сам понимаешь, полностью оголить позиции, здесь, я, не могу.
Павел стоял и внимательно вглядывался в глаза своих бойцов. Больше половины, салаги, еще позавчера уплетавшие мамины сдобные пироги, а вчера принявшие свой первый бой. Под стать им и командиры взводов, но страха, ни у кого заметно не было. Вот загорелые, накачанные «деды» с повязанными на головы платками. Многие в солнцезащитных очках, а вместо поясного ремня, ленты к пулемету Калашникова. На правом фланге два «дембеля» в краповых беретах. Эти идут ва-банк. После проведенной операции сразу домой. В боевой неуставной экипировке солдат было больше антуража, чем необходимости, но, Павел знал, не подведут. Без надобности на рожон не полезут, но и за молодыми прятаться не станут.
Только вот необстрелянных пацанов ему было очень жалко. Не научила ещё их война солдатским премудростям. Господи помоги им, прожить этот день. – Ну, что, бойцы! готовы выполнить поставленную задачу?
- Так точно!
- Слушай мою команду!
«Что- то я нервничаю. Не упустит Тазиев такого шанса. Чувствую, пощиплет он забугорных гостей, а за одно и наших, резвых думских деятелей. Сидели бы по домам, так нет же! Сами нарываются. Их проблемы. А, я, ребят подставляю, и –это, уже, мои проблемы. Ну, хрен с ними. Лезут, пусть их лупят. А мне бы пацанов сберечь».
Не буди лихо, пока оно тихо. Как и чувствовал Павел, «лихо» не спало. Плату за предательство никто не отменял, и черное дело цвело махровым цветом.
Через прибор наблюдения Павел увидел, как под первой боевой машиной, на броне которой сидели «деды», вспух огненный шар, приподняв её над землей. «Фугас», - мелькнула мысль. - «И когда только успели заложить, сволочи!» Сидящих на броне раскидало, как тряпичных кукол. Что стало с теми, кто находился внутри БМП, думать не хотелось.
Рассредоточиться!! – закричал в рацию Павел. - Танк и первый взвод прикрывают делегацию, и выводят из- под огня! Быстро! И назад! Чтоб ни один гражданский не пострадал! Остальные - рассредоточиться, и плотный огонь! Чтоб головы не могли поднять! Дадим гражданским уйти! Потом, по команде, вперед, будем прорываться!
А вокруг, всё чаще расцветали красно-черные тюльпаны взрывов от подствольных гранат, и смачно цокали пули, плющась о броню.
«Кто же нас продал? А впрочем, от сотворения мира, первых людей на земле, Адама и его сына Каина, до дней сегодняшних, мало что изменилось. Все, что творится здесь, в мятежной республике, последствия вечно пьяного президента, молча «подмахивающего» любой документ, не удосужившись его прочитать. Сколько, с его молчаливого согласия, ненасытная, безграмотная дворня, положила в эту землю русских парней? Судить, кто в конечном итоге, был герой, а кто - предатель, кто прав, а кто нет, будет Бог и потомки. А вот доживу ли я до тех времён, большой вопрос», - калейдоскопом неслись в голове старлея мысли. - «Дай бог выжить, найду сволочь, по чьей вине мы здесь, собственными руками убью».
Танк, прикрывая своим корпусом БТР, с насмерть перепуганной делегацией, хищно вращал башней, один за одним, выплевывая по «зеленке» осколочно-фугасные снаряды. А две БМП прекрытия горели, отравляя воздух черными клубами едкого дыма.
- Паша! – раздался в наушниках голос командира первого взвода.- Кажется, отрываемся! У меня пятеро «двухсотых», и трое тяжелых «трехсотых»! – Держитесь, ребята! Останьтесь живыми!
- Спасибо, лейтенант! Твоими устами…
- Глухо ухнув, взорвалась еще одна БМПэшка. Её башня, со странным звуком покрутившись в воздухе несколько метров, с треском поломала молоденькие деревца, и исчезла в кустарнике. - Мммм! - стиснув до боли зубы, промычал Павел. - Дембели… ушли домой. - Второй взвод! Доложить о потерях!
- Замкомвзвода старший сержант Синельников! Докладываю! Семь убитых, в том числе лейтенант Машкин, и двенадцать раненых!
«Черт! И того нас осталось меньше половины взвода. А духов, человек двести. Лихо! Где-то, один к десяти!»,- лихорадочно размышлял Павел. - «Полчаса, максимум, ещё продержимся. Да и продержимся ли?»
А автоматические пушки уцелевших машин, захлёбываясь в бешеном лае, продолжали поливать «зеленку» тридцатимиллиметровыми снарядами. Из-за гусеницы соседнего БМП, деловито и размеренно лязгал затвором крупнокалиберный «Утёс».
- «Бастион»! «Бастион»! надрывался в микрофон Павел. – Я, «Щит»! Ответьте!
- «Щит»! Слышу тебя! – голосом комбата отозвалась рация.
- «Бастион»! Срочно подкрепление! Долго не продержимся! Хотя бы пару «вертушек»!
- Неваляев, дорогой мой! – открытым текстом кричал комбат. -Держись! Нет у меня «вертушек»! Обещали часа через два! И помощи прислать не могу! Нет у меня людей! И Замятина не могу дать! Он один, кто остался в расположении!
Из «зеленки» с автоматами наперевес, с криками «Аллах акбар» высыпали несколько десятков боевиков.
«Вот и наступил тот последний бой, который трудный самый», - отрешенно подумал старший лейтенант Неваляев, и рывком выскочил из люка. – Взвод!! За мной!! В атаку!! И почувствовал тупой удар кувалды в грудь. Появилась какая-то радостная легкость, и небо с землей плавно поменялись местами.
Он не видел, как разворачивается в боевой порядок полурота капитана Замятина, как падают изувеченные снарядами и крупнокалиберными пулеметами тела боевиков.
Когда всё было кончено, Замятин увидел грязных, закопченных бойцов, молча сидящих у подбитой БМП. Десяток молодых солдат, принявших свой второй в жизни бой, отрешенно смотрели куда-то в пустоту. Поднялся только старший сержант Синельников: - Товарищ капитан…
- Где Неволяев?? – перебил его Капитан. Сержант, молча кивнул в сторону носилок, накрытых куском обгоревшего брезента.
- Жив??
- Жив пока, товарищ капитан. Тяжелый он, в госпиталь бы его...
- Остальные где?
- А вот, мы все. Остальных ещё не собрали…
- Замятин тряс за грудь командира батальона и бешеными глазами смотрел ему в лицо: - Что ж ты, гад, ему подмогу не послал?? И с короткого замаха ударил майора в лицо. Майор отлетел назад, свалив тумбочку с полевым телефоном. Поднялся, ощупывая разбитую губу и сплёвывая кровь. Молча, уставился на Замятина, а потом, как- бы опомнившись, сказал: - Был бы я, капитан, хоть в чем-то виноват, пошел бы ты, под трибунал. Просил я, вымаливал помощь твоим ребятам. И «вертушку» просил. Не дали ничего, сказали – не моё дело. Сиди, майор, и не высовывайся. А тебе за самовольное оставление части, да еще с личным составом, светит статья. Благодари бога, что обошлось без потерь. За одно- и меня. Я всё взял на себя. Сказал, что ты, пошел на подмогу по моему приказу. А ты, кулаками размахиваешь. Вот такие пироги, Женя. И свои правила здесь не вставишь. Деньги, Женя, большие деньги, порождают предательство.
- Прости, майор. Сам понимаешь, нервы.
- Ты, Женя, нервы-то попридержи. Влипнешь с ними по самое «не хочу». Ладно. Забыли. Как там твой зам?
- Жив, пока. В Моздоке, в госпитале.
- Ну, так ты поезжай, проведай. Да и здесь глаза не мозоль, пока всё уляжется.
Капитан Замятин нервно мерял шагами коридор у операционной. Выходил на улицу покурить, снова возвращался, снова ходил из угла в угол. Неожиданно дверь операционной открылась. Из неё вышел уставший хирург.
- Ну, как он?! – взволнованно спросил Замятин.
- Хирург положил ему на плечо руку. И тихо произнес: - Прости, капитан, я сделал всё, что мог. Он в коме. Дальше, как Бог решит.
Капитан вышел на улицу. Закурил. Посмотрел в равнодушное, ночное небо. Прочертив черный бархат бездонного космоса, молнией пролетела сорвавшаяся одинокая звёздочка, и так же быстро пропала из глаз навсегда. Капитан Замятин смертельно побледнел…
Уважаемые читатели и гости канала! Не забывайте оценивать рассказ лайком, он очень необходим как для автора, так и для рассказа). Благодарю всех читателей, кто дочитал мой рассказ.
Для тех, кто не читал предлагаю Вашему вниманию рассказ