И все-таки – отпуск!
На следующий день состоялось отчетно-выборное комсомольское собрание. На нем присутствовал и Ткобцов, и командир части Писичкин. Я выступил с докладом, затем пошли выступающие. Все это было несколько раз согласовано с Лузнецовым – чуть не до каждого слова, поэтому без всяких неожиданностей. Мою работу как секретаря признали удовлетворительной, хотя Писичкин и несколько раз повторил о «расхождении между словами и делами» и тоже упомянул о Юрматове. Мол, все хорошее, если и было в комсомольской работе батареи, было перечеркнуто этим ЧП.
Да – обидно, что так вышло с Юрматовым. Но ведь и ты виноват, что там говорить? Ведь все дело и шло к тому, что он пырнет ножом того же Витька или кого-то другого. Видел, как он шланговал, не работал, припахивал молодых – и ты молчал. А молчал, потому что боялся, то он и тебя будет припахивать, ведь он был на полгода старше… М-да…
Как и предупреждал Лузнецов, новым секретарем избрали лейтенанта Губного, которого недавно доводили в караулке. А я стал его заместителем. Все – отстрелялся! Я больше не буду комсоргом батареи… М-да!.. А я думал, что за кандидатский стаж и поработаю еще год секретарем – уже с опытом. Что ж – нет, так нет.
На следующий день нас с Веремеевым вызвали в политотдел писать заявления на кандидатство в КПСС. Я написал так:
«Прошу принять меня кандидатом в члены КПСС, так как я полностью осознаю великие и благороднейшие идеалы коммунизма, грандиозные цели и задачи, стоящие перед партией и народом, и готов бороться за их претворение в жизнь.
В преддверии XXVII съезда КПСС хочу навсегда связать свою жизнь с Коммунистической партией, с ее работой по укреплению мира, совершенствованию развитого социализма и построения коммунизма в СССР.
С Программой и Уставом КПСС ознакомился, признаю их и обязуюсь выполнять».
Последние два абзаца, поморщившись от первого, продиктовал Лузнецов. Да, было от чего морщиться, ему, не верившему ни в какой коммунизм… Впрочем, и мне топорщиться здесь вряд ли был какой-то смысл.
Следом в батарее прошло собрание по даче рекомендаций мне и Веремееву. С Веремеевым прошло все гладко. А вот со мною, когда Лузнецов объявил, кто хочет что-то сказать обо мне – все как по команде замялись. Тишина. Все как-то криво улыбаются и уводят глаза в сторону. Один Пурохтин они вдруг брякнул среди этой тишины:
- А ты-то как сам считаешь, ты достоин быть принятым в партию?
Я еще пытался справиться с этим раздавливающим внутренним обескураживанием, только отрыл рот, как на помощь пришел комбат Темеренко. Он даже не встал, а словно бы вскочил с места и сразу же заговорил, как будто его прорвало:
- Я лично ручаюсь за Битюкова. Он не подведет. Если бы мне пришлось выбирать кого-то на самое ответственное поручение, я бы, не задумываясь, взял его…
И еще долго и так хорошо, тепло и с чувством обо мне говорил под кривую ухмылочку уже самого Лузнецова.
На следующий день провожали первую партию увольняющихся дедов-дембелей. Надо было видеть их лица. Счастливое нетерпение. Лузнецов с Грасновым зачем-то устроили что-то типа прощального собрания в клубе: пусть дембеля что-то скажут остающимся. Ну, они и сказали. Правда, больше говорили не их слова, а их лица. Слова – мол, служите, как надо. И только Палмина прорвало искренне:
- В общем, короче, вы служите-служите, а я – на дембель покатил…
И это было так искренне, так единственно искренне, что все разразились гомерическим хохотом, а недовольный Лузнецов поспешил прикрыть это «прощание».
Но вот подошло и 7 ноября. У нас он отмечался спортивным праздником. Я записался на «трешку», то есть на трехкилометровый забег. Лузнецов, подойдя ко мне, сказал:
- А я думал, ты на десять километров запишешься. Надо же все нагрузки испытать по максимуму?
Он теперь – что? – будет меня подкалывать на каждом шагу? Ладно – подошел и переписался на «десятку».
Бежали под холодным пронизывающим ветром на берегу моря. Со мной от батареи – еще Чиба (Чибулькин). Первую половину дистанции с нами держались еще трое из первого дивизиона. К середине остались только мы с Чибой. Вон уже контрольная отметка на пять километров. Я прибавляю хода, но Чиба, оглянувшись, и видя, что никто не контролирует это место, разворачивается и бежит назад, не добежав до отметки.
Я, сжав зубы, все-таки добегаю и разворачиваюсь за Чибой. Однако он уже впереди от меня метрах в сорока. Из последних сил – выжимаю из себя все, что можно. Сапоги стучат о землю, как будто это само сердце бьется об асфальт. Подожди, Чиба, шланг ты наш главный! Я так просто не сдамся… К концу дистанции я все-таки достаю его и прибегаем мы одновременно. Мне кажется, я даже вырвался на полкорпуса, но записали нам одинаковое время. А я потом еще долго не мог стоять на ватных, словно отжатых ногах.
Команда нашей батареи в итоге занимает первое место, и нас награждают тортом. Однако Толповский, кому этот торт вручили, то ли сам отдал, то ли у него отжали этот торт наш Пурохтин с Жилякиным – уркой со 2-й батареи - и они благополучно его сожрали. А нам пришлось только облизываться.
Жилякин действительно – самый настоящий урка. У него даже разговор с характерными урочными взвизгиваниями. Как только в армию его взяли? Удивительно.
Ночью еще один неприятный сюрприз – на этот раз от начальника штаба дивизиона, капитана Шеркасова. Он был дежурный, остался на ночь, и видимо, решил-таки не отставать от народа и отметить праздник.
- Дивизион, подъем!.. – проорал он в проходе, едва мы только улеглись после отбоя.
И когда мы недоумевающе выстроились у своих коек – стало ясно, что к чему. Маленький Шеркасов едва стоял на ногах.
- Вы – уроды!.. Запомните, вы – уроды!.. – полузаплетающимся языком начал он свои пьяные нравоучения.
– Вы никогда не будете нормальными людьми. Вас где ни целуй – везде ж…па. Потому что вы уроды!.. Это говорю я!.. Я – капитан Шеркасов (и он бьет себя в грудь)!.. Все, кто хоть слово пикнет, будете у меня сапоги целовать, чтобы я вас простил… Поняли?.. Вы поняли?.. Запомните!..
А мне запомнилась гнилая и лукавая улыбочка рядом стоящего Пулемина, которую он вывел на меня вместе с взглядом. Мол, что скажешь, активист? Вот они – твои учителя!.. Чему они могут нас научить? Какой пример показать?..
Возражать ему было нечего.
Но утром на плацу нам прочитали праздничный приказ с поощрениями. Меня назвали отличником боевой и политической подготовки и предоставили 12-дневный отпуск.
Ура!.. Домой.
(продолжение следует... здесь)
начало - здесь