Кирилл заметил ее еще издалека. Она сидела на скамейке. Худенькая, сгорбленная, вся такая несчастная с виду, даже на расстоянии двадцати метров было заметно, как сильно состарилась его мать. Мать! Можно ли было назвать ее матерью, Кирилл не знал. Он говорил всем о том, что он — круглый сирота, воспитанный теткой и не помнивший ни матери, ни отца.
— Кирюша! — женщина, повернувшись, заметила застывшего на одном месте Кирилла, который, приблизившись к Ирине Анатольевне на близкое расстояние, так и не решался обратиться к ней. Да и как к ней обращаться? По имени-отчеству? Или назвать матерью? Может быть, просто использовать местоимение типа «ты» или «вы», но Кирилл до конца не понимал, как было бы правильней.
Ирина Анатольевна поднялась со скамейки и направилась в сторону сына мелкими шажками. Она прихрамывала, на ее лице блуждала улыбка, полная надежды и даже некоего подобия радости. Конечно, теперь, когда Кириллу было за тридцать, он владел успешным бизнесом и больше не был ненужным мальчишкой, вечно болтавшимся под ногами, он стал вдруг «Кирюшей», которому можно было радоваться и которым можно было гордиться.
Мать попыталась обнять сына, но Кирилл машинально отстранился:
— Это лишнее.
Лицо матери дрогнуло, улыбка в один момент соскользнула с губ, сменившись выражением непонимания и даже обиды.
— Почему, Кирюша? Сынок?
— И называть меня так не нужно. Я — Кирилл. Просто Кирилл.
— Хорошо, как скажешь, сы… Кирилл.
Мать опустила руки и внимательно вгляделась в лицо сына. В последний раз они виделись, когда ему было семь лет, и после этого Ирина Анатольевна ни разу не позвонила и не попыталась отыскать сына, не поинтересовалась его судьбой и не знала о жизни Кирилла ничего. Вплоть до недавнего времени.
Они присели на скамейку, и Кирилл подумал о том, что время и возраст не щадят никого. Он помнил ее молодой и красивой, активной и жизнерадостной, а теперь перед ним сидела старушка, которая то и дело всхлипывала и комкала в руках носовой платок.
— Как живешь, Кирилл? — спросила она, когда молчание стало затягиваться.
— Хорошо живу. Теперь хорошо.
— А как жил?
Он взглянул в глаза матери. Нет, ей было неинтересно, как ему жилось, просто она сейчас, нуждаясь в его помощи, в основном, финансовой, задавала вопросы, делая вид, что ей и вправду было не все равно. Ей было все равно, да и Кириллу тоже было плевать на то, как жила его мать.
***
Поначалу, когда она бросила сына и уехала в другую страну, польстившись на богатство и перспективы, рисуемые ее новоиспеченным мужем, Кирилл много плакал, тосковал и все надеялся на то, что мать вернется. Тетя Лида, которая забрала племянника к себе, говорила ему о том, что он зря надеется на чудо.
— Не вернется она, Ирка хорошо устроилась. Не променяет она свою сытую и богатую жизнь на тебя.
— Не ври! — Кирилл плакал, убегал из дома тетки, убеждал себя в том, что обязательно дождется мать и снова будет жить с ней. Пусть той жизнью, в которой он был и оставался совершенно лишним для своей матери, но в которой была Ирина Анатольевна, его мама.
— Успокоился? — этот вопрос тетя Лида задала спустя несколько месяцев после того, как ее младшая сестра уехала, спихнув сына на добродушную тетку. У Лидии Анатольевны детей не было, точнее, был взрослый сын, но он погиб в автоаварии, и женщина, оставшись без единственного и горячо любимого ребенка, с радостью забрала к себе Кирилла. Она заменила мальчику мать, она смогла вытеснить из воспоминаний племянника все бессмысленные надежды, которые тот бережно хранил в своем сознании, веря в то, что мать обязательно за ним вернется. Одумается, затоскует, поймет, что сын — это самый главный и самый близкий человек в ее жизни.
— Успокоился, — буркнул тогда восьмилетний Кирилл. Он уже ничего не ждал, почти смирился с тем, что брошен матерью, и так и не успел спросить у нее про своего отца.
Про него Кириллу чуть позже рассказала тетя Лида, не став скрывать от мальчика правды об истории его появления на свет. Ирина Анатольевна была красивой, привлекательной, дерзкой и очень смелой. Этот набор помогал ей привлекать к себе самых разнообразных мужчин, из которых она делала выбор, просчитывая каждое свое действие. Среди любовников Ирины Анатольевны не было простых мужчин, были сплошь богатые и влиятельные люди, порой женатые, порой нечистые на руку. Одним из таких оказался и отец Кирилла.
— Твоя мать тогда влюбилась, — рассказывала тетя Лида, — как мне показалось. Еще бы, твой отец занимал высокий пост, был красивым, умным, богатым, щедрым, но, к сожалению, женатым и любящим легкие деньги. Погорел он на какой-то взятке, его посадили аккурат за несколько недель до твоего появления на свет.
— А дальше что с ним было? — спросил Кирилл, хотя уже понимал, что встреча с отцом — это маловероятное событие.
— Дальше он чем-то заболел, на зоне его толком не лечили. Вернувшись оттуда, он уже потерял и пост, и жену, и красоту и, главное, здоровье. Умер он, когда тебе года четыре было, с твоей матерью даже встретиться не пытался. Хотел семью свою бывшую вернуть, но и там потерпел неудачу.
Кирилл тяжело вздохнул. Отец умер, мать уехала, выйдя замуж за какого-то иностранца, пообещавшего ей беззаботную жизнь за границей и возможность ни в чем себе не отказывать. Да и как могла Ирина Анатольевна от такого отказаться? Намучавшись несколько лет в одиночестве, да еще и с маленьким ребенком, она с радостью упала в объятия некоего мистера Стивенса, который полюбил женщину искренне и пылко.
— Я не смогу тебя взять с собой, — заявила Ирина Анатольевна сыну, собирая вещи в небольшой коричневый чемоданчик, — пойми меня.
— Я не хочу оставаться один! — Кирилл плакал, размазывал слезы по щекам, шмыгал носом и пытался прижаться к материнским ногам. Та с огромным неудовольствием терпела истерику Кирилла, то и дело отталкивала его от себя и пыталась вразумить.
— Не веди себя, как малявка! Ты — мужик, должен уметь держать себя в руках и контролировать свои эмоции. Не распускай тут нюни!
На что рассчитывала горе-мать, говоря это семилетнему пацану? Одному богу было известно. Схватила свой чемоданчик, кинула на стол пачку денежных купюр, махнула рукой, и след ее простыл. Это уже потом тетя Лида рассказала Кириллу о том, что именно Стивенс был против того, чтобы с ним в Америку Ирина Анатольевна ехала с ребенком.
— У нас свои будут, — уверенно сказал он, а Ирина Анатольевна соглашалась со всем, о чем ей рассказывал ее новый муж. О Кирилле тогда она не думала.
***
Зато вспомнила о нем теперь, по прошествии двадцати шести лет, когда осталась вдовой и была вынуждена покинуть территорию чужой страны, так и не став настоящей иностранкой. Стивенс много болел перед смертью, накопил кучу долгов, и Ирина Анатольевна не нашла другого выхода, кроме как вернуться на родину и вспомнить про сына.
Она приехала к Лиде, благо что тетка с тех пор так и не сменила своего адреса. Пожаловалась старшей сестре на жизнь, посетовала о том, что бросила сына и как сильно она сожалеет о том, что все так вышло. Тетя Лиде, которой к тому времени уже исполнилось семьдесят два года, выслушала свою младшую сестру, а потом сообщила ей номер телефона Кирилла.
***
Услышав в трубке слова: «Сынок, это мама», Кирилл растерялся. Какая мама? Он к этому времени совсем позабыл про Ирину Анатольевну, вычеркнул ее из своей жизни. Он женился, у него подрастали двое детей, был свой бизнес, загородный дом, квартира в городе. Но Ирина Анатольевна вымолила эту встречу, чтобы покаяться. Кирилл, которому уже давным-давно было не семь лет, отлично понимал, для чего матери нужна была эта встреча.
— Денег у меня нет, жилья нет. Везде я чужая, — плакала Ирина Анатольевна, всеми силами стараясь вызвать в сыне жалость и сочувствие, — и в Америке чужая, и тут. Только ты, сынок, у меня и остался.
Снова «сынок». Вжившись в роль несчастной и обездоленной жертвы, Ирина Анатольевна позабыла о просьбе Кирилла не обращаться к ней так.
— И что я должен сделать? — спросил он сухо, с удивлением осознавая, что ничего не чувствует внутри себя. Ни жалости, ни радости от встречи, ни желания помогать несчастной шестидесятилетней женщине.
Ирина Анатольевна подняла глаза и снова взглянула на Кирилла с бесконечной надеждой во взгляде:
— Помочь мне. Хоть чем-нибудь, хоть как-то. Может быть, деньгами, может быть, заботой. Мы же не чужие люди. Детей у меня больше нет, только ты и остался. Единственный мой родной человек.
— Мне есть о ком заботиться и кому помогать, — ответил Кирилл, поморщившись от высокопарных речей матери, — у меня есть семья.
Ирина Анатольевна всхлипнула:
— А я? Я не твоя семья?
— К сожалению, нет, — Кирилл поднялся со скамейки, — ты не моя семья. Ты выбрала другую семью, тогда, двадцать шесть лет назад.
— Неужели тебе не жаль меня, сынок? — Ирина Анатольевна прижала к глазам носовой платок. — Неужели ты не чувствуешь жалости, сочувствия?
— Я же мужик, а не малявка, — Кирилл усмехнулся, — ты мне это еще тогда сказала, когда бросала меня ради мужика и беззаботной жизни. А мужики не распускают нюни. Извини, мне пора, меня ждут.
Ирина Анатольевна смотрела на Кирилла, поджав губы и смахивая с лица набегавшие слезы. Нет, он точно ничего не чувствовал, разве что сожаление о потраченном на эту встречу времени. Мать молчала, понимая, что все слова были бессмысленными.
Он быстрыми шагами пошел в сторону выхода из сквера, в котором встречался со своей матерью. Хотя нет, не матерью, просто женщиной, которая его родила. Кирилл ее не выбирал, а вот у Ирины Анатольевны, в отличие от него, выбор был, и она его сделала. Что же теперь? Жизнь продолжается, та жизнь, в которой у Кирилла не было лишних людей и предателей.
---
Автор рассказа: Юлия Белкина
---
Байки из палаты номер семь
Рассказ о жене изменщика.
В седьмой палате кардиологического отделения, как и в тысяче других палат, было светло и безлико. Белые стены, белые кровати, белые лица больных. Все это давило, угнетало и мучило Светлану Григорьевну. Если не считать десяти дней в роддоме после кесарева сечения, в больнице она не лежала никогда. Не то, чтобы, здоровье у Светланы Григорьевны отличалось силой и крепостью – времени на себя не хватало. А еще Светлана, женщина сорока шести лет от роду, искренне считала: ограничение личности человека душной атмосферой белых палат не может влиять на его гармоничное развитие в положительном ключе. Еще быстрее раскиснешь.
Но если Светлана Григорьевна предполагала, то Господь располагал. После перенесенного вирусного заболевания она так ослабла, что даже ходить не могла. Даже до туалета с трудом добиралась. Проклятая болезнь дала осложнение на сердце, да такое, что Светлана очутилась здесь. Иначе… Что было бы иначе – ей и думать не хотелось.
Она послушно проходила процедуры, пила лекарства, не стонала и не стенала. Гладкие стены палаты Светлана воспринимала, как индивидуальную тюрьму. Не нравится – иди домой. Сдохнешь на воле, если так хочется. Светлана терпела, как и многие другие свободолюбивые люди терпят длительное заточение.
В палате находилось еще шесть коек. На них сидели, лежали, спали, читали, болтали шесть женщин. Две совсем молоденькие девочки, двое – совсем пожилых бабулек и две – ровесницы Светланы. С большинством из них общение не ладилось – не тот тип характера, с которым Светлане комфортно сосуществовать. Она понимала – не в доме отдыха находится, выбирать соседок, совпадающих взглядами на мир с ней – роскошь. И просто старалась не обращать на них внимания, терпеть и лечиться.
Типичный интроверт, она страдала от бесконечной сорочьей трескотни на одни и те же темы: диагноз, лечение, выписка, симптоматика и лекарства. Женщины не обладали каким-то особенным мышлением и глубокой сутью – простые люди, и темы, волновавшие их, были простыми, насущными, как соль – ЖИЗНЬ! Чувствуя в Светлане чужую, постоялицы палаты отделились от нее невидимой стеной, сторонились ее, не набиваясь в подружки. Людям не нравятся гордецы. Светлана казалась всем высокомерной и холодной.
Она это понимала. Спрятавшись в своей скорлупе, оставила небольшую бойницу, своеобразный наблюдательный пункт. Не обязательно ведь общаться, можно просто смотреть на то, чем живет людская масса. Это ведь – как книгу читать. Тоже опыт. А любой опыт рано или поздно пригодится.
Например, Ольга, дама средних лет. Оказалась здесь не случайно. Сердце ее барахлило давно, и доктор был хорошо знаком с этой пациенткой. Нервная, взвинченная какая-то, Ольга то и дело хватала звонивший мобильник и выскакивала из палаты. Возвращалась зареванная. Врач при очередном обходе очень серьезно ей сказал:
- Я отберу от вас телефон, Ерофеева! Сколько можно? Как вас лечить, если вы никак не можете избавиться от основного раздражителя! Я серьезно! Прекратите общаться со своим мужем, забудьте о его существовании!
Ольга кивала, плакала. А потом вновь отвечала на звонки, выбегала из палаты. И снова - плакала.
Ветреный супруг один только раз посетил Олю, и то скверная встреча получилась. Несчастная вернулась в палату убитая горем. Залилась слезами.
- Да за что? Да сколько можно надо мной издеваться! Стоит, говорит, что жизни без меня не представляет, а от самого за версту духами ТОЙ разит!
Вот какой смысл себя так уничтожать? Зачем? – хотелось встряхнуть эту Олю как следует, чтобы пришла в себя и бросила чертова муженька, видимо гулявшего от Оли напропалую.
Но она, словно услышав чужие мысли, отвечала...