Два дня Синга и Наас шагали по пустой и негодной земле. Небо выцвело, как застиранная ткань. Ни облаков, ни птиц не было видно, одно только Солнце стояло в бледной пустоте — отяжелевшее от зноя, готовое вот-вот упасть. В это время Синга окреп: рана на его лбу больше не кровоточила, боль стала тупой и долгой. Мало-помалу привычные чувства вернулись к нему, мысли обрели прежний порядок и ясность. «Наверное, я останусь жив», — решил про себя Синга.
Ему отчего-то вспомнился слепой ремесленник, тот, что изготавливал арфы, тот, что проиграл хитрому Куси свою дверь. На мгновение Синге подумалось, что слепой мастер тоже сейчас вспоминает его и смеется резким своим, хриплым смехом: «Где же дверь твоего дома? У тебя ее украли? Нет! Ты, как и я, проиграл ее в скарну! Тебе выпали дурные кости, и теперь ты остался один под Злым Солнцем».
В конце второго дня им встретилось селение — несколько приземистых хижин из глины и тростника. Наас попросил Сингу спрятаться среди скал, чтобы с дороги его никто не мог увидеть, а сам отправился разузнать, что за жизнь происходит в этих жилищах. Скоро он вернулся, лицо его было белым, как молоко, а сырые волосы спутались, как у бродяги.
— Это дурное место, — произнес раб. — Мы должны скорее уйти отсюда.
— Ты видел людей?
— Да. Они лежат мертвые в своих домах.
— Что с ними случилось?
— Южный ветер убил их. Уже давно. Остовы людей и скотов высохли. Даже колодец замело пылью.
Синга покачал головой. Прежде, в родном Эшзи или в стенах Бэл-Ахара, он часто слышал про Южный ветер и сам иногда в сердцах поминал его как ругательство или проклятье. Южный ветер… Синга не знал его по-настоящему, как не знал голода или страха. Для него это были только слова — пустые и легкие, как перья. Но теперь он оказался на самом краю Наилучшей Земли, в негодном краю, где каждое из этих страшных слов имело свой смысл и свой вес: Голод, Страх и Южный ветер.
Спешно собравшись, они двинулись дальше, обходя мертвые дома за три плетра. Синга видел, что трава под его ногами начерство суха и вся покрыта ярко-желтой пылью. Тут и там на земле были видны тонкие птичьи кости с редкими, торчавшими во все стороны перьями. Ни Синга, ни Наас не проронили ни слова, пока селение не скрылось далеко позади.
Миновав наконец дурное место, они устроились на ночлег в роще акаций. Здесь из земли бил родник, вода в нем пахла тухлым яйцом. Наас сказал, что из такого родника все же можно пить, и наполнил флягу. Синга с сомнением зачерпнул немного тухлой воды и поднес ко рту. Запах был слабый, однако очень неприятный. Помолившись в мыслях Отцу, юноша сделал небольшой глоток. Вода оказалась немного странной на вкус, чуть горьковатой, но это была все же вода, а не соленая отрава, что попадалась им раньше. Раб между тем уже постелил свой плащ, чтобы Синге было удобно спать, а сам лег на траву. Синга закрыл глаза и попытался забыть себя, прогнав прочь все мысли. Однако сон не желал посетить его, и Синга воззвал к «проводникам забвенья», как было записано в древних Поучениях, которые он читал когда-то в Бэл-Ахаре. На сей раз он представил себе своих домашних рабов — Кната и Киша, с которыми когда-то играл на речном берегу. Затем он начертал в своих мыслях берег, холодную стремнину и зеленые илистые заводи. В половодье отец мастерил сети, и мальчики ставили их в протоках, где всегда водилась рыбья молодь. Синга представил себе Кната, смешно скачущего по скользким камням от одной жерди к другой. В руках у Кната сеть, сплетенная из воловьих кишок, пучок костяных крючков и каменные грузила. Это уже не было простое воспоминание, но уже был наполовину сон, когда Синга почувствовал что-то похожее на толчок и открыл глаза. Тревога, смятение, последний отблеск полусна — гибкая кошачья тень, скользнувшая среди камышей, — все смешалось, спуталось в один большой змеиный клубок и пропало. Прислушавшись к своим мыслям, Синга понял, что думает о Наасе. Раб вел себя очень странно и был куда тревожнее и печальнее обычного. Теперь, повернувшись на бок, Синга видел в лунном свете его спину, выступающие зубцы позвоночника и острые треугольники лопаток.
— Скажи мне, Старый кот… — произнес Синга, чувствуя некоторое смущение. — Откуда ты взялся в нашей семье?
Наас не спал: он повернулся и уставил на юношу свой колючий взгляд.
— Ты никогда не спрашивал меня об этом, молодой господин, — произнес он привычно неторопливо.
— Мне теперь стало интересно. — Синга попытался придать своему голосу беззаботное звучание.
— Я — дурной человек от дурного семени, — произнес Наас. — Я думал, это тебе известно.
— Расскажи, откуда ты пришел в нашу семью. — На этот раз голос Синги звучал требовательно, с вызовом.
— Хорошо, молодой господин, — Наас вздохнул. — Слушай: когда-то я принадлежал к одному несчастному племени. Во времена, когда самые древние наши старики еще не появились на свет, это племя жило в Стране Богов, в благодатном краю, на берегу моря. Говорят, тогда люди были сильнее и добрее нынешних, жили по сто лет и никогда не враждовали друг с другом. Но время шло, Страна Богов приходила в запустение, год от года земля давала все меньше, море оскудело, в реках не стало рыбы. Чтобы не впасть в нужду, праотцы снялись с привычного места и переселились в Черную Землю. Когда Черная Земля сделалась красной, они бежали в Наилучшую Землю, где я и родился на свет. Моему племени было позволено поселиться возле Эшзи и растить пшеницу. Земля была негодной, то и дело случался недород. Когда я подрос, отец твоего отца пришел и взял меня к себе в дом.
— А что ты знаешь о Стране Богов? — спросил Синга.
— Ничего, молодой господин. Старики, которые помнили тот далекий край, давно умерли — их истребили Южный ветер и ночная лихорадка.
Наас замолчал. Синга почувствовал, как новая тревожная мысль словно бы поднялась из холодного и сырого обиталища, в которой таилась до этого момента.
— Разорение придет и в Наилучшую Землю? — спросил он.
— Да, молодой господин, — был ответ.
— Наша земля тоже сделается красной?
— Это случится.
Оба замолчали в тоске. «О чем я говорю? — спросил себя Синга. — Зачем думаю немыслимое, зачем спрашиваю о грядущем? Что мне за дело? Я — мертвый человек, и Наас — тоже. Очень скоро мы совсем сгинем в этом безлюдье».
Синга вновь попытался забыться, он долго бродил среди теней своего ума, выкликивая новых проводников, но не мог разобрать ни одного лица в сером, размытом мареве. Скоро поднялась луна, ослепительно-белая, почти круглая. Лунный свет проникал под веки, тревожил мысли своими тусклыми холодными переливами. В какой-то момент Синге подумалось, что его череп набит сухой травой, спутанной, черствой и ломкой. Встрепенувшись, он первым делом увидел Нааса — раб не спал, но сидел, поджав под себя ноги. В его руках Синга разглядел сверток из темной ткани.
— Что это у тебя, Старый кот? — спросил юноша.
— Ничего сущего, — отозвался Наас глухо.
— Покажи мне это.
— Это — бестолковица, молодой господин.
— Покажи, я приказываю тебе! — Синга почувствовал наплывающий гнев.
Наас вздохнул и развернул тряпицу. Внутри оказался хлебный мякиш, смоченный, кажется, в кислом вине.
— Ты говорил, что у нас нет больше еды.
— Да, я так говорил, — ответил Наас, и голос его непривычно дрогнул.
— Значит, ты для себя прятал эту еду?
— Нет! Нет! — раб даже отпрянул назад. — Этот хлеб… особенный. Он — только для молодого господина.
Синга пристально заглянул в кошачьи глаза своего воспитателя.
— Вот, значит, как… — произнес он. — Скажи, Наас, что со мной будет, если я это съем?
— Ничего дурного, молодой господин, — ответил раб треснувшим голосом. — Ты уснешь — без боли и страха, а я отнесу тебя на самое высокое место, тихое, одинокое место, где тебе будет покойно.
— Это — хлеб мертвецов, — понял Синга. — Ты сдобрил его сонным ядом. Последний сон, Утешение Стариков — так называют это зелье. Ты хочешь уберечь меня от страданий. Я благодарен тебе, это — поступок верного раба, но… я не стану есть твой хлеб, я хочу жить, Наас.
Губы Нааса тронула слабая улыбка.
— Нет, мой молод… нет, мой господин, ты не будешь жить. Ты не сможешь… — раб осекся, — я не смогу сохранить тебя. А этот хлеб… — Наас осторожно протянул Синге мякиш. — Это все, что я могу сделать теперь…
— Убери свою отраву, — голос Синги звучал небывало решительно. — Я верю, Отец не оставит меня. Для того ли я живой теперь, когда умер великий вол и погибли мои товарищи?
Наас горько усмехнулся.
— Я — только лишь раб и не чту богов. Я не помню, каким кумирам молились мои соплеменники, не знаю я и твоего неизвестного бога. Но я чту тебя и твоего отца. Ваша с отцом воля — это все для меня. Будь по-твоему.
Синга смерил его долгим взглядом, но не сказал больше ничего. Он лег на правый бок, обернувшись к Наасу спиной, и согнул ноги подобно покойнику. Этот разговор лишил его сил. Ему не хотелось больше ничего знать. Скоро непроницаемый сон овладел его уставшим умом.
Утомленные ночным бдением, они проснулись уже за полдень и немедленно двинулись дальше. Ни хозяин, ни раб вслух не вспоминали о давешнем разговоре. Лицо Нааса снова сделалось бесстрастно, но Синга все равно чувствовал какое-то напряжение во всем его подвижном существе. Скоро они наткнулись на следы копыт — недавно здесь прошла упряжка ослов. Увидев следы, Синга, несмотря на усталость, закричал от радости. Наас, однако, нисколько не просветлел, даже больше того: его бесстрастное кошачье лицо теперь выражало тревогу, непонятную Синге. Раб молчал и хмурился, оглядываясь по сторонам и прислушиваясь к колебанию ветра. На полуденном привале он со всей положенной почтительностью обратился к Синге:
— Знай, господин: по нашим следам идет голодный лев.
Синга окинул взглядом скалы. На мгновение ему показалось, что колючие кусты вдалеке шелохнулись. Воображение подсказало нужные детали: косматая темная грива, грязно-рыжая шкура, голодные желтые глаза.
— Не пытайся увидеть его, — произнес Наас. — Горный лев — коварный зверь, из тех, что не показываются на глаза. Он подкрадывается к своей жертве, невидимый, а та и не подозревает дурного.
— Откуда тогда ты знаешь, что он идет за нами?
Наас не ответил и только со значением посмотрел на своего господина.
— Что же мы будем делать? — прошептал Синга.
— Я схвачусь со зверем, а ты спасешься.
— Но ты сказал, что он невидим для жертвы.
— Разве я — жертва? — оскабился Наас.
Синга невольно вспомнил родной дом и то, что говорили домашние о Наасе. Раньше отец часто брал раба с собой на охоту, и вместе они убивали молодых львов, когда те подходили слишком близко к полям Эшзи.
Вспомнил Синга и облезлую львиную шкуру, которую отец надевал по праздничным дням, перед тем как войти в кумирню и сотворить жертву. Шкура эта была настолько велика, что, уж наверное, принадлежала раньше матерому зверю.
— Эту беду я смогу отвратить, — произнес Наас. Оживление на его обыкновенно спокойном лице смутило Сингу не меньше, чем недавнее выражение скорби, — ты пойдешь по следам и нагонишь путников, которые оставили их.
Синга смолчал, он старался собраться с духом, но страшное волнение все же явствовало на его лице. Наас сделал вид, что не замечает его смятения. Старый кот отступил на шаг и поклонился.
— Знай, мой господин, что я служил тебе честно и праведно, как и следует хорошему рабу, — сказал он и улыбнулся широко, показав все свои белые зубы. — С этих пор я не буду больше работать на тебя, отвращу стопы от твоего порога, да не прогневается на меня Небо!
Синга оторопел, услышав эти слова, — их произносили только рабы, получившие вольную.
— Разве я освободил тебя, Старый кот? — рассеянно пробормотал он. — Останься со мной и дальше… я хотел…
Наас ничего не ответил на это бормотанье, но сбросил с себя одежду и остался гол. Синга посмотрел на своего воспитателя с удивлением. Кожа Нааса была похожа на сырой песок. Кое-где на ней виднелись росчерки давнишних шрамов. «Вот каков он, этот Старый кот, — подумал Синга, — он и не стар даже, кажется, он много моложе отца».
Все, что было после, запомнилось Синге в точности: вот Наас касается груди костяным ножом и чертит на своей песочной коже красную полоску. Синга смотрит на него в страхе, его губы сами собой проговаривают древние слова: «Встал он, Ашваттдева сильный, против льва и поднял ветвь смоковницы».
— Возьми с собой Последний сон, — с этими словами Наас протянул Синге кожаную флягу, запечатанную пробкой. — Выпей, если сочтешь нужным.
Увидев яд, Синга смешался, но Старый кот взглянул на него так пристально, что он все же взял флягу и быстро сунул в пазуху, чтобы поскорее забыть о ней.
— Иди вперед, не оглядывайся, — произнес Наас. — Отсчитай сотню шагов — а потом беги.
Сказав так, он выпрямился в полный рост. Сухой и стройный, в белом полуденном свете он превратился в великана. В правой руке он сжимал костяной нож. Смерив Сингу строгим взглядом своих желтых глаз, он произнес что-то на своем родном наречии. Синга отвернулся и зашагал по тропе вперед. Пройдя половину назначенного Наасом пути, он обернулся и в последний раз увидел своего прежнего раба — тонкого и прямого, похожего на домашний кумир, вырезанный из черного дерева. Синга начертал в воздухе знак благословения и шепотом, одними только губами, сотворил охранительную молитву.
Продолжение здесь: https://dzen.ru/media/id/644883c6c0cf9c3cd1576b95/skarna-tom-tretii-pesn-iujnogo-vetra-glava-tretia-650d1de9edecc713f39a0a81
#темное фэнтези #псевдоистория #древний восток