Большинство посмотревших кинокартину 1976 года режиссёров Н. Трощенко и А. Вехотко (не студии Довженко, как логично бы было предположить, а Ленфильма!) относит его к категории «хороший фильм», ставит высокий балл. Да, игра Буркова выше всяких похвал. Она, очевидно, и затмила омерзительную сущность этого «хорошего, доброго фильма».
Итак, начало. Титры на фоне подлинных фронтовых фотографий, под «Прощание Славянки», воскрешают в памяти беспримерный героизм Советского Солдата, и невообразимое, безмерное счастье тех, кто его дождался живым.
Поезд прибывает в родное село Кадкина, он держит на руках ребёнка, мать которого отстала от поезда, и выслушивает презрительные и насмешливые реплики попутчиков, простых советских людей, которые предполагают единственный по их разумению вариант – «подбросили». Судят по себе?
Паникующий Кадкин оставляет ребёнка как ненужную вещь на дороге под шестом с водружённой пилоткой. Проезжий мужичонка ребёнка забирает, заодно и пилотку, Кадкин орёт и бежит вслед, потому что ему... жалко пилотку.
И вот он в родной деревне, населённой практически одними женщинами. А мужиков нет, с войны не пришли, разве что кадкинский друг, одноногий инвалид, который, к слову сказать, его тут же и предал. А Кадкин вернулся, живой, вся грудь в наградах. И что? Вся большая семья встречает его угрюмыми презрительными взглядами. Не нужен им, понимаете ли, такой муж и отец, который четыре года прохлаждался на войне и там ребёнка нагулял.
Жена не подпускает к себе, прогоняет в сарай, сын Кадкина с искренней ненавистью кричит ему – чего, мол, сюда припёрся, по деревне нельзя пройти, все насмехаются, оставался бы там, где ребёнка завёл.
Проблески нормальности наблюдаются лишь у деревенской подруги жены Кадкина, которая искренне радуется, что тот вернулся живой:
- Приехал! Ну?
- Пришёл.
- Что, без рук без ног?
- Ещё хуже.
- А что?
- Чужой. Другую нашёл.
- Да не может быть. Какие он письма писал! Тут что-то не то.
- Да ребёнка принёс, ребёнок у него.
Тем не менее соседка пытается её вразумить:
- Слушай, Палашка, да плюнь ты на всё, вернулся же к тебе, а не остался где-то.
И наконец:
- Эх ты... Если бы ко мне сейчас мой пришёл, хоть с одним, хоть с двумя, хоть с тремя, я бы... Я бы обняла, ухватила, не оттянешь. Хоть какой, хоть с чем, лишь бы пришёл.
Но это разговор с мумией, всё пролетает мимо ушей кадкинской жены.
Вместо того чтобы плюнуть на подлое семейство и завербоваться куда-нибудь на север, или просто рявкнуть на них, а лучше по-старинке, по-деревенски выпороть, Кадкин забивается в угол как пришибленный пёс. Герой войны, грудь-иконостас... Да был ли он на передовой, бил ли фрица, не ошивался ли в тылу, не бутафорские ли его награды, из сувенирного киоска или какого-нибудь погорелого театра?
Кадкин продолжает унижаться, просит председателя, чтоб определил его на косьбу особняком, подальше от людских глаз. Стыдится. А чего стыдится? В чём его вина?
Зачморили орденоносца, и не нашлось никого, кто бы ему поверил. Кадкина всякий знает? Да нет, всякий только себя любимого знает, а до Кадкина им дела нет.
Лично меня на протяжении всего фильма не оставляло тягостное, временами мерзостное ощущение, а вот друзья и знакомые все как один повторяли: «смешная лирическая кинокомедия» и не более того. Солдата-освободителя делают объектом насмешек, разве не плюют на него – ну ничего, это просто смешная лирическая кинокомедия.
Так вот он какой, русский мир, в представлении нерусских авторов этой киноподелки...
