*****
Поговори со мной, трава,
Скажи мне, где берутся силы?
Меня ведь тоже так косили,
Что отлетала голова.
Скажи, сестричка, как дела?
Какие ветру снятся дали?
Меня ведь тоже поджигали -
И я, как ты, сгорал дотла.
Откуда силы-то взялись?
Казалось, нет нас - горстка пепла,
Но мы из пройденного пекла,
Как птица Феникс, поднялись.
Скажи мне нежные слова.
Нас ждут и праздники, и будни.
Я снова молод, весел, буен.
Поговори со мной, трава!
Это стихотворение я написал, когда моё испытание уже подошло к концу,.После трёх лет безостановочного лечения я, наконец, выписался из больниц и госпиталей, прошёлся по лесной просеке и обомлел: трава, которую я недавно видел полностью сожжённой, как ни в чём ни бывало, зеленела и наливалась соками жизни. Это во многом напомнило мне мою собственную судьбу, когда я горел в огне.
Как случился подрыв, я не помню. Провалился куда-то – и всё. Пришёл в себя только на несколько мгновений. Лежу на земле, надо мной – солнечное голубое небо, ни тучки. Попробовал приподняться. Смотрю – чьи-то ноги… мои, не мои… как-то вывернуты наружу. Боли не чувствую. Увидел над собой встревоженное лицо советника, майора Завьялова. Только впоследствии, через пять лет, из уст моего друга Толика, тоже переводчика, я узнал подробности той операции.
По меньшей мере три раза я был на грани жизни и смерти. Загорелся подбитый бронетранспортёр. Впереди нашего батальона ехал трал, который должен был ловить все мины на себя. Но подорвалась именно наша машина, ехавшая в колонне четвёртой. Именно в этой машине находилось командование нашего батальона. Почему-то не верю в случайность этого подрыва. Скорее всего, нас просто выдал кто-то из «своих». Командир батальона и его советник ехали наверху и были просто контужены. Меня же леший угораздил забраться на сиденье наводчика. Естественно, и ноги себе переломал, и головой об люк ударился.
Подбив командирскую машину, духи начали расстреливать нашу колонну с двух сторон. Хорошо, что обо мне вспомнили и позаботились двое наших – переводчик Толя Кононов и советник майор Завьялов. Толик рассказал, что они решили проверить, остался ли кто-нибудь живой в подорванной машине, прекрасно помня, что в ней должен был ехать я. И всё это – под шквальным душманским огнём. Обнаружив меня внутри машины, полковник Завьялов схватил меня за ворот шинели и одной рукой рывком вытащил из пылающего бронетранспортёра. Вытащил – и положил рядом с собой: душманский огонь продолжал неистовствовать. Толик Кононов решил посмотреть, не остался ли там кто-нибудь ещё. Но увидел только обгоревшую до костей руку с уцелевшими на ней часами.
Когда меня выволокли из подорванного бронетранспортёра, на мне горела одежда. К счастью, недалеко был арык – рисовое поле. До него было метров тридцать, а я по-прежнему был без сознания. Как мне удалось в таком состоянии доползти до водоёма, до сих пор никто не может объяснить. Наверное, это была жажда жизни и желание пить. Тем временем перестрелка продолжалась, и в пылу боя обо мне напрочь забыли. Но я громко простонал и напомнил о себе.
Конечно, мне очень повезло, но обе ноги были перебиты сразу в нескольких местах. Вдобавок к этому, полученные ожоги были так сильны, что врачи впоследствии не очень-то и верили, что я выживу. Но, как оказалось в это утро, я родился под счастливой звездой – или, как у нас иногда говорят, родился в рубашке. Советник Завьялов умело наложил жгуты, оказал первую помощь. Окажись на его месте менее подготовленный и менее решительный человек, остался бы я в живых – неизвестно. А тут ещё афганский командир не захотел давать машину для эвакуации раненых. Дескать, боевая машина нужна здесь, в бою. Как у них, мусульман, просто всё решается, – аллах дал человеку жизнь, а теперь вот решил её взять обратно. Зачем напрягаться, спасать кого-то? Все же попадут в рай, поскольку пали на поле боя! И, если бы не Завьялов, остался бы я истекать кровью там, в горах. Он выхватил пистолет и под страхом смерти приказал афганскому комбату выделить машину для эвакуации младшего лейтенанта Александра Карпенко. Погибать от пули нашего советника комбат не захотел. А советники, Завьялов и Рендель (фамилии –подлинные), потом всё равно, невзирая на моё спасение, чувствовали некоторую неловкость: не уберегли младшего товарища…
И ещё в одном мне сказочно повезло – мы не успели отъехать достаточно далеко от Кабула. Жгут ведь можно накладывать только на полтора-два часа. Потом ткани мертвеют – и неизбежной становится ампутация. Вот и ходил бы я сейчас с двумя протезами, как мой друг, Герой Советского Союза, Валерка Бурков, ныне инок Киприан. Так что мне крупно повезло. Можно сказать, шестое ноября – мой второй день рождения. Удалось ли мне сохранить себя, пронести ощущение неоспоримой ценности жизни? Очень не хотелось бы когда-то его потерять. Ведь стольким людям я обязан тем, что живу. Ведь для чего-то же меня оставили жить на этой земле...