«Ох, ручеек, милый, водичка чистая, за что она меня так позорит? Разве я не мужняя жена, разве чужого мужа ублажаю, разве виновата я, что люб он мне?»
Анна проснулась рано, как всегда. Потянулась тихонько, чтобы не разбудить мужа. Он сквозь сон почувствовал ее движение, привлек к себе, но Анна выскользнула из его объятий, шепнув
- Спи, Вань, рано еще, я сейчас, только по нужде схожу.
Иван что-то промычал и засопел. Спит и сын, сложив кулачки у подбородка, и выпятив заднюшку. Нюра потрогала его, сухой. Сладко спится на свежем воздухе Мишутке. Он редко просыпается ночью, разве, когда есть захочет. И то не плачет, просто покряхтывает. Анна даст ему грудь, он сразу снова засыпает.
Выйдя из чулана, Анна неслышно прикрыла дверь и вошла в дом. Свекровь уже не спала, сидя на своем топчане, расчесывала свои седые волосы деревянным гребнем.
- Встала что ли? Чего так рано? Ванька с утра не приголубил? Надоела видать.
- Это уж наше с Иваном дело. А тебе чего не спится?
- Уснешь тут. Жили без тебя, не горевали. Как появилась, все тебе неладно, все свои порядки устраиваешь. Ты ить в мой дом пришла, подчиняться мне должна, у меня спрашиваться. А ты меня, свою свекровь, в счет не кладешь.
Слыхала я твой разговор со злыдней-то. Это она тебя всему учит, змея! А ты и рада слушать. Ты должна слушать меня, а не ее. Ты у меня спросила разрешения во двор козу приводить? Может не ко двору будет та коза? Нет коровы, но и козу не надо. Я Скажу Ваньке, чтобы запретил он тебе.
- Опоздала, мы с ним уже договорились. Тебя-то каким боком это животное задевает? Не ты будешь ее кормить, не ты будешь доить, не захочешь, и молоко не будешь пить.
- Ишь, какая! Гордишься, есть на что менять козу. Эдак-то быстро твое добро улетучится. Эээх, шаль отдала даром, я вот Ивану-то скажу. А ведь могла мне отдать.
- Тебе на что? Какая разница, в чем за печкой лежать. Если уж так обидно, и тебе отдам красивый полушалок, у меня их два.
- Отдаст она! Ты обязана была одарить меня, Варьку, Вальку, Варькиных девчонок. Ты хоть тряпицу несчастную кому дала? А Степаниде шаль подарила, я слыхала.
- Должна была одарить? Когда? Когда вы к моему приезду избу прибрали, на стол накрыли, нас с Иваном ко главе стола посадили и поздравляли. Чегой-то я никак не припомню, когда это было? Видимо, не было, ну и подарков тоже нет.
Анна умылась, не переставая перерекаться со свекровью. Натерла картошки, отваренной еще вчера, положила туда немного мучицы, меленько порезала лук и щавель. Принесла из чулана яичко.
Степанида давала иногда пяток яиц, велев пить каждый день по яичку, полезно для кормящей матери. Но Анна ни одно еще сама не съела, как можно, она ведь в семье живет.
Вот, положила яичко, воды немного полила, посолила, замесила тесто. Поставила сковородку на керосинку, налила немного льняного масла, стала жарить оладьи.
Свекровь, получив хороший ответ на свои обиды, замолчала. Что тут скажешь, плохо они встретили сноху. Но каяться вслух Авдотья не собиралась.
- Нюрка, налей-ка мне кваску, в горле пересохло.
Анна принесла из чулана жбан, налила кружку, поставила на стол
- Иди, мать, пей! Оладьи поспели, я тебе положила в тарелку, поешь!
- Ак ведь руки не отсохнут, если сюда мне принесешь.
- Не, не отсохнут. Ноги твои отсохнут, вставай, за стол садись. Опять вчера целый день валялась.
- Да, чтобы тебе на старости лет мучится, как я, да чтобы некому было тебе стакан воды подать, да, чтобы у тебя руки, ноги скрючило, чтобы вспомнила ты меня.
- Спасибо, матушка, на добром слове. Не хочешь вставать, не вставай. Не хочешь есть, не ешь.
- Вот, обрадовалась, что можно меня не кормить. Правду Степанида говорит, лежу я тут несчастная, жду, покормят меня или нет.
Анна не успела ответить, в дом вошел Иван, держа сына на руках
- Мамка, бери нас, мы все обфурились, сырые до самой шеи!
- Ух, ты, батюшки-светы! Видно всю ночь копил. Иди, моя лапонька, я тебя переодену, накормлю. Папка, ты умывайся и садись, ешь. Хлебушка отрежь, одни оладьи с квасом жидковато будет.
- Иди, иди корми пацана, ишь как широко рот разевает, ровно голодный галчонок. Мать, а ты чего не встаешь? Айда, вставай, поедим вместе.
- Ох, Ванька, знал бы ты, как мне тяжело! Ить все косточки до одной болят, прямо выкручивает их от боли. Попросила подать кружку квасу, не дала. Никакой жалости у нее нету. Не любит она меня, Ванька, все со Степанидой шушукается. А та змея меня еще смолоду ненавидит.
Поставь хоть ты на табуретку квас, да оладьи. Я хоть поем, пока ты дома. Может потом она мне и не даст.
- Иван! Не вздумай! Пусть встанет и поест. Так ведь и норовит валяться, как только не надоест. Я, Ваня, еду не запираю, сам видишь, прятать мне ее некуда. Но и в постель подавать не буду. Мать твоя здоровее меня будет, уж готовое может и за столом поесть. Вон, ей первой квасу налила, первой оладьи положила.
Иван почесал затылок. Ну, что ты с ними будешь делать? Вроде мать жалко, болеет ведь, трудно что ли еду на табурет поставить? Ослушаться Анну тоже нельзя. Она матери добра хочет. Хочет, чтобы она встала на ноги. Съев в два куса оладью, сунув кусок хлеба в карман, Иван выпил пол кружки квасу и пошел
- Разбирайтесь сами, вас баб не поймешь, кто прав, кто виноват.
Анна докормила сына, вышла на кухню, оладьи почти не тронуты
- Довольна? Иван голодный ушел, а ему работать, не как тебе на постели валяться. Или у тебя сердца нет, или душа не болит, сын ведь он тебе.
- С больной головы, да на здоровую. Не стал он есть твою стряпню, не понравилось, значит. Толку от тебя! Только умеешь мужика до крика всю ночь мучить. Бесстыжая. Еще меня виноватить хочет. Варить как следует научись, чумичка!
- Захочешь есть, встанешь, поешь.
Села, поела, убрала со стола. Собрав грязные пеленки, сложила в корзину, сверху положила сына, прихватила телогрейку и пошла на ручей. Соорудила из телогрейки гнездо, Мишаню уложила, принялась стирать.
Раскладывала пеленку на камень намыливала, нашоркивала, полоскала. Сама стирает, сама плачет, заливается, да причитает: «Ох, ручеек, милый, водичка чистая, за что она меня так позорит? Разве я не мужняя жена, разве чужого мужа ублажаю, разве виновата я, что люб он мне?»
Много чего еще рассказала Анна речке. Полегчало на душе. Настиралась, наплакалась, пошла домой. Развесила пеленки во дворе, уложила сына в люльку, прилегла сама и уснула. До вечера бы проспала, коли сынок не разбудил.
Надо ужин готовить, но сил никаких. Устала от этой жизни Анна. Сварила чугунок картошки. Поставила на стол. Иван не привередливый. Нет похлебки, он и картошку с луком, да хлебом поест, квасом запьет и доволен. Вот и сегодня, пришел, поел.
- Аннушка, я полежу маленько, устал.
- Полежи, Вань, только Мишаню с собой возьми, пеленки в люльке. Если что, перепеленаешь.
- А ты куда?
- Как куда, пойду козлушку смотреть, ты же сам вчера сказал, что надо козу покупать.
- Забыл совсем, иди, сынок при мне всегда спокойный.
Из-за печки скрипучий голос
- Отпускай ее, пусть шатается. А чего, пол дня продрыхла, палец о палец не ударила, осталось только гулять, нашла причину, коза ей понадобилась.
Будто бы не слышала Анна. Вышла за ворота, а там ее Степанида дожидается.
- Отпустили? На улице слышно, как Авдотья ругается, ты хоть окна закрывай. Сейчас она напоет твоему Ивану.
- Плевать, слушает ее больно Иван. Все равно, все будет по-моему. Далеко идти?
- Нет, они около самого пруда живут, до середины улицы дойдем и в проулок направо.
Никитична как раз направлялась в хлев, доить козу. Увидев вошедших, остановилась на пол дороге
- Степанида! Какими судьбами? Отродясь к нам не заходила.
- Здорово, Никитична! Ты тут как-то говорила, что жалко козочек резать. Вот, Анне коза нужна, может сговоритесь?
- Надо подумать, может и сговоримся.
- Покажешь козлят?
- От чего не показать, сейчас выгоню во двор. Во хлеву темно, не рассмотрите.
Продолжение здесь: Глава 47