Двадцатого марта тысяча девятьсот девяносто пятого года Оля Кошкина родила прекрасную дочь. Три пятьсот вес, пятьдесят три сантиметра росту. Рождение происходило в городском роддоме города Козюхинска. Новорожденная и мать ее чувствовали себя хорошо, готовились к выписке домой.
Регина Ивановна накануне знаменательного события - встречи с внучкой - места буквально не находила. Каждый час звонила Ольке в роддом: справлялась о том, как питается дитя. И нет ли у Ольки температуры.
И самой Регине много звонили родственники и коллеги - поздравляли с пополнением в семействе, интересовались параметрами новорожденной. Регина Ивановна отчитывалась: “Три пятьсот вес, пятьдесят три сантиметра рост”.
- А назвали, назвали-то как?! - вопрошали в трубку поздравляющие.
- Хулия, - торжественно отвечала Регина.
- Как-как? - переспрашивали коллеги и родственники.
- Хулия! - кричала им Регина Ивановна и спешила завершить разговор.
Следующим вопросом обязательно бы стало уточнение: а как же это ласково девчушку звать станете? Регина пока с ответом затруднялась и отчего-то очень сердилась.
Свое раздражение она срывала на Никодиме и Пете. Ходила по комнатам - покрикивала, делала всем строгие замечания.
Никодим Семеныч доклеивал обои в комнате Ольки. Предыдущие - розовые, с изображением толстых виноградных гроздей - были безжалостно ободраны. Новые - в мелкий бежевый цветочек - батя Кошкиной, пыхтя и еле слышно матерясь, клеил в одиночку. Громко сопел. Если Регина Ивановна давала ему советы по ремонтным делам, Никодим молча слушал. Он был задумчивый и хмурый.
На подоконник свалили плакаты с Иглесиасом. Хулио из этой кучи бумаги выглядывал довольно печально. Ему явно не доставало Кошкиной.
После памятного разговора в УАЗике Петя новой родне глаз не казал. Что он, дур...к? Или делать ему нечего? Вместо ПТУ он шатался по городу, зависал у Коки. Там они играли в "Денди", курили на балконе. А как-то даже пригласили в гости девчонок. И одна из них Пете понравилась. Школьница еще. И они целовались.
Мама, конечно, расспрашивала его о том визите, о Панасюках, как вела себя Оля, не обижали ли остальные члены. Но Петя благоразумно решил маму в подробности эти не посвящать. В конце концов, это его личное дело и его жизнь.
- Да нормально, - ответил он тогда маме беззаботным голосом, - посидели, про ауру и преступников поговорили. И спать пошли. Утром Кошкины меня домой выпустили. Я им уже на фиг не сдался. И надо было огород этот городить.
Про батю Кошкина Петя не рассказывал ничего. А зачем? Мать начнет психовать. А так - будто и не было ничего. Будто чуть и не случилось тогда драки.
Но вот когда Ольку отправили в роддом, объявилась баба Будя - просить Петю не отлынивать от отцовского долга. И хотя бы собрать кроватку для малютки. Если уж никакого другого толка от него нет.
Петя, конечно, идти к Кошкиным не хотел. Но тут уж надавила Ольга Борисовна.
- Твой ребенок, - сказала мама, - иди и помоги по-человечески. Он-то, ребенок, ни в чем не повинен.
И Петя собрал для дочери кроватку. Кроватка была старая, светло-голубая. Еще Олькина. Никодим принес ее из гаража. На перекладинах кровати виднелись следы от острых детских зубов. Когда-то давно точила их Олька, будучи еще довольно беззащитным младенцем.
“Ага, беззащитным, - думал про себя Петя, - тогда уже вон как дерево грызла. Будто бобер, а не новорожденная”.
А Никодим Семеныч Петю не замечал демонстративно. Будто и не было меж ними громов и молний.
Баба Будя, тихо напевая, гладила правнучке байковые пеленки, чепцы и распашонки. “Ай лю-ли, - пела она, - ай, люли”.
… Назвать дитя дивным именем - Хулией - было, конечно, идеей Ольки. К концу беременности она будто слегка тронулась. Много капризничала, ела мел. И мечтала назвать дочь Хулией. В честь любимого своего Иглесиаса. Наверное, Кошкина представляла себе, что однажды она и ее кумир сойдутся на одной дорожке. И Олька предъявит этому престарелому исполнителю плод своей любви - прекрасную девочку, названную в честь него лично. И Иглесиас растрогается и сразу женится на Ольке. Пете виделось все именно так.
Забирали Кошкину и Хулию из роддома всем составом. Никодим приехал на белой рабочей “Волге”. В руках он держал два букета с розами - красными для медперсонала и розовыми - для дочери. Регина Ивановна была при полном параде - в красном костюме и шляпе. Той самой, в которой Олька притащилась на выпускной. Баба Будя бесконечно роняла слезы и прикрывала ладошкой рот.
Петя с родителями прибыл с небольшим опозданием - по пути в роддом у ПАЗика что-то сломалось в скрипящих внутренностях. И они бежали к больничному городку большими скачками по грязной снежной каше. Петя прибежал последним. Кошкины - Хулия уже у Регины на руках - торжественно загружались в “Волгу”. Бабу Будю, которой не хватило места в машине, было приказано проводить домой общественным транспортом. Пете дочь не показали: “ребенок еще застынет”.
И он увидел ее уже дома у Кошкиных. Дочь - сморщенный комочек - дрыгала розовой пяткой и беззвучно открывала рот. Девочка была рыжая - в отца.
Петя смотрел на это создание и в душе его ровным счетом ничего не происходило. Взять на руки младенца ему, конечно, не позволили: “ребенка уроните, Петр Сергеевич”. Но Петя вообще-то и сам не очень рвался: маленькую Хулию он боялся почище, чем когда-то Никодима с его огурцом в кобуре.