Глава 9.
Осень 1901 года, станция Филимоново
Дождь тихо шёл, нежно шуршал жёлтыми листьями, пах грибами и мокрой землёй.
- Здравствуйте, дети! - сказал Василий, обводя глазами класс.
- Здрасьти… Здорово бывали… - вразнобой загалдели ребятишки.
Василий поднял руку, призывая к тишине:
- Надо встать и выйти из-за парты, и постарайтесь не стучать крышками!
Ах, сколько сил было положено на то, чтобы добыть эти парты! Старенькие, отслужившие свой срок в Усть-Медведицкой мужской гимназии, они всё же были лучше, чем столы-кОзлы и длинные лавки из плохо оструганного дерева, которыми власти снабдили только открывшуюся школу. Сколько нервов стоило купить краски, чтобы привести их в божеский вид, замазать неприличные надписи и пронзённые стрелами сердечки, изображения несущихся несуразных лошадей и казачьих клинков! Сколько слёз проплакала Нюрка: «Замест того, чтобы рупь какой в семью, ты его из дома ташшишь! Жалованья ишшо в глаза не видали, а расходов тьма». И не понять глупой женщине, чем парта, пускай и старая, лучше лавки и зачем её нужно красить.
- Садитесь, дети! Сегодня наш первый учебный день. Но прежде, чем я начну рассказывать о буквах, я хотел бы рассадить вас правильно. Почему на первом ряду за парты набились по трое, а на втором есть незанятые места? Вот за той партой только один человек сидит, почему не сесть рядом с ним?
- Так то же мужики да рабочие со станции! - пренебрежительно сказал один из казачат.
- Вот ты! - Василий указал на крупного, уверенного в себе мальчишку. - Как зовут тебя? Да-да, тебя!
- Прохором…
- Пересядь-ка, Прохор, за последнюю парту!
- Кудыть? Рядом с рыжим? - казачонок ткнул пальцем в сторону съёжившегося вдруг мальчишки. - Не сяду я с им! У него отец путейщик, а у меня казак!
- Ну и что из этого? - с холодком в голосе спросил Василий.
- Не будеть казак рабочему товарищем!- гордо заявил Прошка.
- А тебя в товарищи к нему никто не зовёт. Я тебя сажаю рядом с ним, чтобы ты учился, только и всего.
- Не сяду! - упрямо заявил мальчик.
- Бунтовать? - голос Василий сделался низким и глуховатым, похожим на предупреждающий тигриный рык. - Изволь, господин казак, повиноваться учителю!
Прохор засопел, взял в руки котомку с букварём и направился к указанному месту.
- Дозвольте ему хотя бы за пустой стол впереди сесть! - сказал его товарищ, белобрысый худощавый мальчик, с болезненно-сочувствующей гримасой смотревший ему вслед.
- А ты представь, - Василий повернулся к говорившему. - Что Прохор сядет впереди. Каково будет тому, кто сзади него сидит? Много он увидит с доски?
- Н-нет… - неуверенно сказал белобрысый.
- Правильно мыслишь, - одобрил Василий.
- А ты, Василий Прохорович, сам с мужиком сел бы!
- А что ж ты думаешь, не сидел разве? - соврал немного Василий. - Ещё как сидел. Как видишь, жив! Только к учителю положено на «вы» обращаться.
Через некоторое время ученики расселись как положено, косясь недружелюбно на своих соседей и недовольно сопя.
Разношёрстный получился класс у Василия. После окончания курсов определили его открывать школу на станции Филимоново Грязе-Царицынской железной дороги. Рядом со станцией два казачьих хутора — Филимоновский, от которого и пошло название станции, и Лаптевский, да крестьянская деревня Косово. Станцию построили лет тридцать назад, когда прокладывали железную дорогу. Ветка оказалась перспективной, везли по ней составы соль, хлеб, волжскую да уральскую рыбу, арбузы. В Царицыне перекачивалась с волжских барок в вагоны-цистерны нефть, и шло это богатство во всю среднюю Россию да на запад, в Прибалтику и дальше, за границу. В неурожайные же годы хлебный поток разворачивался обратно, снабжая юг продовольствием. Разрасталась станция, появлялись новые улицы, тянулись к ним постройки хуторов, и вот уже не понять — то ли это отдельные поселения так кучно стоят, то ли городок небольшой. Вот и церковь общую поставили во славу Рождества Пресвятой Богородицы, а учиться детям негде. Потому и выступили технические специалисты станции с предложением к властям открыть хотя бы двухклассную начальную школу. Что же, в духе времени выступили — «уровень образованности в области повышать очень нужно»! Сюда и попал преподавать Василий.
Учебный год начался в октябре, когда завершились полевые работы и освободились помогавшие родителям дети. Шёл тихий осенний дождик, шуршал палыми листьями в палисадниках, а воздух был тих и чист. В деревянном доме на углу двух улиц затопилась с раннего утра печь, прогревая стылый сырой воздух, старенькая сторожиха надраила пол, вытерла и без того блестевшие новой краской парты, поправила покосившиеся таблицы на стене. Василий сидел в маленькой учительской комнатке и прислушивался к тому, что происходит в классе.
Дети несмело входили, усаживались, тихо переговариваясь, за парты, с интересом рассматривали глобус на полке и карту Российской Империи над доской. Тридцать восемь человек… тридцать восемь душ, тридцать восемь пар глаз — насторожённых, любопытствующих и равнодушных. Они пока ещё опасались шалить и задираться, не зная, чего ожидать от учителя, но Василия эта тишина за перегородкой не обманывала. Было очевидно, что пройдёт день или два, и несладко придётся ему с оравой враждующих между собой ватаг, что будут и разбитые носы, и обиды, будут и разъярённые отцы с хуторов, требующие отделить их сыновей от рабочей шпаны.
Звякнула сторожиха колокольчиком, вышел Василий в класс. Так и есть — казачата заняли один ряд, усевшись за парту по трое, дети рабочих — другой, да двое крестьянских ребятишек старались спрятать грязные босые ноги далеко под скамейкой самой дальней парты.
- Здравствуйте, дети…
Прошла неделя. Теперь уже по утрам ученики входили в класс смелее, увереннее. Рассаживались в ожидании звонка за партами, обсуждали какие-то свои детские заботы, иногда слышался осторожный смех. Василий посмотрел в окно — резкий ветер трепал голые ветви деревьев, синяя утренняя мгла была зябкой и неуютной. Мелькнул под окном детский силуэт, однако дверь школы не открылась, впуская нового ученика. Почему-то возмущенно загалдели в классе ребятишки, но скоро затихли, услышав шаги учителя. Прозвенел колокольчик. Здравствуйте, дети…
- Сегодня мы с вами узнаем, как пишется цифра… Кто скребётся?
- А это Федька-дурачок под окном! - сказал белобрысый Ванятка.
- Какой ещё Федька? - не понял Василий.
- Да он со станции. Батя у него рабочим на водокачке. Он под окном подслушиваить.
- Под окном?! - Василий выскочил из класса.
Под стеной школы на завалинке сидел, сжавшись, полупрозрачный худенький мальчонка.
- Эй, Фёдор! - окликнул Василий.
Мальчик вздрогнул и кинулся было бежать.
- Постой, куда же ты, Фёдор! Вернись! Почему ты не зашёл? А ну, айда! Простынешь ведь здесь!
Федька остановился, с робостью глядя на Василия.
- Ты разве не хочешь учиться?
- Хочу…
- Так входи же! - Василий махнул рукой, приглашая парнишку войти и направился в класс. - А посадим мы Фёдора…
- Василь Прохорыч, вы его в класс позвали? - с изумлением в голосе спросил Прошка.
- Позвал, что ж удивительного! - пожал плечами Василий.
- Фуууу… - загалдели дети, демонстративно зажимая носы.
- Ничего не понимаю… Фёдор входи, садись вот сюда.
- Не буду я с им сидеть! - отчаянно закричал сидевший за указанной Василием партой лаптевский казачок. - Хоть убейте меня, не буду! Я лучче в школу ходить не стану, и пускай с меня батянька шкуру спустить, чем с им водиться!
- Да что же с ним такое?!
- Cc ыкун он! Не стану я его рядом терпеть! Потом от его вони никаким мылом не отмоисси!
- И я не стану!
- И я!
Василий подошёл к стоявшему на пороге Федьке. В нос шибануло резким запахом мочи. Мальчонка сжался, будто ожидая удара, сделался как будто ещё меньше.
- Эх ты, и впрямь смердишь ты, брат… - пробормотал Василий. - Что же, с ребятами рядом тебя и действительно сажать нельзя, однако и гнать я тебя не стану. Вот, возьми табурет, садись на него. К завтрашнему дню я что-нибудь придумаю, стол какой-нибудь для тебя, а пока сиди так.
Ученики возмущенно шикали, демонстративно зажимали носы, однако Василий делал вид, что не замечает этих выходок. Он задавал новому ученику вопросы наравне с остальными, а тот отвечал вполне хорошо и верно. Видно, в самом деле всю прошлую неделю под окном школы провёл. Значит, есть у парнишки желание учиться. Однако подтягивало с его стороны удушливым смрадом, и не знал Василий, сумеет ли преодолеть он своё отвращение и впустит ли завтра этого несчастного в класс.
- А теперь напишите в тетради одну строчку палочек, а я пройду и проверю, как у вас получилось!
Палочки вкривь и вкось, дрожащие и уверенные, наклоненные влево и вправо, а некоторые и вовсе без наклона…
- Вот это ты хорошо написал, Коротков, а вот здесь не старался, попробуй ещё раз… Хорошо, Анисимов, молодец… Что же это у тебя, Самсонов, клякса такая посреди тетрадки? Ты бы аккуратнее!
Тридцать восемь тетрадок, тридцать восемь детских ручонок, перемазанных чернилами. Ну что же, можно выпрямиться, дать спине отдых…
- Василий Прохорыч, а я… - раздался едва не плачущий голос Федьки.
Василий обернулся — мальчонка стоял на коленях, а перед ним на табурете лежала тетрадка с написанными палочками.
- Да как же это ты?! - поразился Василий. - Без стола-то, на коленках?
Федька преданно смотрел ему в глаза. Новенькая чернильница, новое перо, аккуратная тетрадка на табурете… Больно сжалось сердце Василия — чем виноват этот мальчишка перед ним?
- Ты посмотри, какой молодец! - Василий взял тетрадь в руки. - Почти всё получилось как надо. А вот здесь ты, брат, напортачил. Ну ничего, научишься ещё.
Закончились уроки, ребятишки сумки свои собрали.
- Фёдор, поди ко мне! - поманил Василий к себе парнишку.
В опустевшем классе Федюнька стоял, опустив голову.
- Как же это ты? Отчего так?
- Оно само у меня так получается… - тихо сказал мальчонка, а глазёнки его налились слезами.
- Ты чего-то боишься? Или болезнь у тебя какая-то?
Крупная капля упала на запылённую грязными башмаками половицу.
- Вот это ты зря, Фёдор. Слезами горю не поможешь. А помочь нужно. Непременно нужно. У тебя голова светлая, ты, если учиться прилежно станешь, в жизни пробиться сможешь. А какая же будет учеба, если от тебя разит?
Прерывистый вздох-рыдание разрывал Василию сердце.
- Нюра, портки нужно пошить детские, - сказал он с порога жене, входя в казенную квартиру, выделенную ему станционным начальством.
- Какие портки? Кому? - всплеснула Нюрка руками.
- Да ты понимаешь… - Василий взялся с воодушевлением рассказывать о Федьке, о том, какой он сообразительный малый, вот только беда у него такая, что вся судьба его теперь только от него, учителя, зависит. О том, что штанишки у мальчонки имеются в единственном экземпляре, и постирать их — значит остаться на целый день дома, а рассиживаться ему недосуг, оттого что помогает он матери, у которой на руках ещё трое ребятишек.
- Это что же получается, Василь Прохорыч, - лицо Нюрки залилось краской. - Жалованья у тебя нет, да и будеть — не великое богатство, а ты на чужих оборванцев тратиться надумал? А что же для своего ребятёнка останется, а? - она обхватила руками выпирающий живот.
- Там нужно-то всего ничего! - с досадой сказал Василий, отворачиваясь. - У тебя обрезков всяких полно, пошить час работы!
Эх, разве так бы повела себя Милаша! Другая, совсем другая она, Нюрка-то. И скупой не назовёшь, а всё же не щедра на помощь чужим людям.
- А завтра ты скажешь, что ему рубаху надо, а посля сапоги покупать надумаешь? - напирала Нюрка.
Лицо Василия окаменело:
- Так ты будешь шить или мне в лавке купить?
Нюрка в сердцах швырнула в угол стоявшую на столе деревянную миску, с топотом подошла к сундуку, раскрыла крышку. Упрямый характер мужа она уже успела раскусить. Знала, что слово он сдержит и тщательно сберегаемая ею копеечка уплывёт из дома в карман какого-нибудь лавочника. Что же, она перетерпит, она смолчит, пошьёт эти треклятые порты. В конце концов, пусть они будут милостыней за здоровье её сыночка, которому уже скоро родиться на белый свет.
В конце месяца наведался в гости Семён.
- Какими судьбами в наших краях? - Василий был рад видеть товарища.
- Проездом, друг. Проездом, - улыбался Сёмка. - В Петербург спешу.
- Как же школа?
- На неделю попросил поработать вместо меня старичка одного, а сам…
- Небось, на встречу со своими марксистами? - усмехнулся Василий.
- Тссс… - приложил Семён палец к губам. - Именно. Ты посещать наш кружок не захотел, а зря, много интересного происходит.
- Вот здесь, Сёма, не по пути нам. Не по мне это дело. Я лучше без лишних слов делом помогу, кому смогу. А на разговоры у меня времени не достает.
- Твоя воля. А я тебе новости о наших общих знакомых привёз.
- Татьяна Петровна? Как она поживает?
- У неё всё благополучно, но я о другом. Эмма Поплавская, а по мужу Барделебен, полностью оправдана судом.
- Что ты говоришь?!
- Хах… У её мужа большие связи, а любит он её беззаветно. Так что… адвокаты доказали, что ни в чём она не виновата. Правда, боюсь, что негласный надзор полиция за нею всё-таки установила. Замечает она иногда за собою слежку. Но ничего, при известной доле осторожности это не страшно. Тем более, скоро она снова собирается в Швейцарию.
- Смелая женщина…
- Да, героическая. А я тебе привёз почитать…
Семка достал из за пазухи сверток.
- Что это? - Василий раскрыл пакет. - Газета какая-то…
- Да. Прибери пока, а на досуге прочти, это интересно. От супруги своей, жандармской дочки, подальше припрячь.
Василий развернул газету — на первой странице крупными буквами было написано: «ИСКРА».
Продолжение следует... (Главы выходят раз в неделю, обычно по воскресеньям)
Предыдущие главы: 1) Её зовут Эмма 8) Лёгкая музыка и разговоры о крамольном
Если вам понравилась история, ставьте лайк, подписывайтесь на наш канал, чтобы не пропустить новые публикации!
