Караульные терзания
А вскоре в начале осени мы провожали Толика Хернецова «на дембель». Он был нашего призыва, еще не дослужил года, но уже уходил, к нашей всеобщей зависти, домой. У него, оказывается, вот, только что родился второй ребенок. Второй!.. Удивительно! В 19 лет!.. А я еще, вот только в увольнении, заглянув на городскую дискотеку и наблюдая за танцующими парами, думал, что мне «еще рано».
А у человека уже второй ребенок. И при всем при этом он был между нами легок и как-то даже «невесом». Во всех смыслах. Никто никогда не слышал от него каких-то жалоб, не видел угрюмого лица. Но и выделяться в какую-нибудь хорошую сторону тоже не стремился.
Помню, как-то в минуту откровения, и, глядя на мои бесплодные общественные терзания, он сказал как-то особенно ласково и проникновенно:
- Журжик (он меня так иногда называл), да не дергайся ты так. Неужели ты думаешь, что в этом суть? Нешто мы, когда будет надо, не поднимемся за страну и за народ, как наши отцы и деды? Подымимся. Я нисколько не буду сомневаться. А надо будет – и умру. Чтобы только дети мои остались жить…
Да, видно, знал, о чем говорил, имея за собой реальных детей…
Но все-таки он укрепил меня своими словами, хотя жизнь раз за разом преподносила мне очередные сюрпризы по тому же типу: «каждый на своем месте…» И почему-то особенно в карауле, где я стремился уйти в одиночество и отдохнуть, наконец, от всех этих несуразностей армейской жизни. А – нет, раз за разом новые вводные.
Вот отправляюсь на пост, а меня догоняет Толповский, один из моих комсомольских активистов, комсгрупорг взвода боевого управления.
- Жоржик, ты втором посту с восьми до десяти будешь? Смотри - не подстрели меня. У меня в машине БРУ бутылочка пивка припрятана.
И смех и грех!.. И что тут скажешь – и как потом с ним разбирать всякие проделки наших «комсомольцев»? Они ведь все из этой же области. И Толповский будет сидеть с умным видом и поддакивать на все комбатовы или мои увещевания. Вот я и ходил по посту в это время, стараясь не глядеть в сторону застывших чернеющих машин, чтобы не ничего не видеть.
А тут же, усиленно глядя в другую сторону, вспомнилось, как наш прапор, поехавший с нами на сбор картошки, все поучал нас в процессе ее сбора:
- Вы ж смотрите, хорошо выбирайте. Чисто. Для себя стараетесь. Сами же зимою есть ее будете.
А потом, возвращаясь на забитом этой отборной картохой УРАЛе, мы заехали к нему домой, и он нашими руками воровато и торопливо отгрузил себе в подвал три огромные уклунки.
И мне – что в первом, что в другом случае – поднимать бучу? Внушать Толповскому, что он поступает плохо – не как комсомольский активист, подает дурной пример, а если не послушает – вязать его и доставлять в караулку? Какой же сволочью я буду выглядеть в глазах всех наших солдат? И ведь уже окончательною сволочью – не отмоешься.
А с прапором – что? Идти – закладывать его Лузнецову? Так тот первый на меня посмотрит, как на идиота. Он бы на месте прапора поступил точно так же – и ведь поступал же так, без сомнения, не раз.
Но как же – «каждый на своем месте должен делать свое дело честно»? Пустые и бессмысленные слова?
А тут белю деревья у столовки – подходит капитан Капа, командир второй батареи.
- Битюков, а ведь ты самый честный солдат, которого я знаю…
И молчит, ждет от меня какого-то ответа. Какого? Чего он ждет? И не дождавшись, добавляет:
- Я знаю, ты – сама честность! Уважаю тебя за это.
И буквально в этот же день я заступаю в караул, и ночью – очередная проверка моей «честности».
Дежурным по части был нач. ПО – полковник Ткобцов. И он же обходил с начкаром (начальником карула) ночные посты караулов. Я как раз был на самом дальнем посту, когда наткнулся на их обход. Все шло стандартно:
- Стой, кто идет?
- Идет начальник караула?
- Начальник караула ко мне, остальные на месте…
Начальник караула – молодой лейтенант Губнов, только что к нам прибывший и, кажется, это его самый первый караул.
Далее все как обычно – доклад начкару, что «все в порядке», и подходят «остальные», среди которых и Ткобцов. Почему я так на него реагирую? У меня аж все задрожало и заныло внутри. Видимо, чувствовал, что второй год службы будет с ним связан напрямую.
А пока он мягко заговаривает со мной.
- А - это ты Битюков? Служишь?.. Как служится? Все нормально?
- Так точно! – бодро рапортую я, шестым чувством чувствуя, что сейчас «что-то будет». И – как на беду Ткобцов продолжает.
- Да служить нужно хорошо. Караул – очень важная составляющая службы. Ответственность большая. Здесь в ангарах много чего хранится. Надо быть бдительными. Ты печати-то проверяешь?
Вот оно!..
- Так точно, - снова рапортую, чувствуя, как предательски дрогнул голос.
- Ну, молодцы! – это Ткобцов уже ко всем. – Проверяйте – следите, служите как надо.
Они уходят, а я даже в темноте чувствую, как горько кривится мое лицо от только что сделанного вранья.
Ведь по уставу - да – во время сдачи смены разводящий вместе с часовым должен пройти по всем ангарам и проверить все печати. Но этого никто не делает – ибо это лишние 15-20 минут времени, драгоценного ночного времени, оторванного от сна.
А я так бодро отрапортовал в этой лжи! И это «сама честность»!?.. Было, от чего застонать и завыть в полуночной темени среди мертвого пространства, втиснутого между мертвыми ангарами - немыми свидетелями очередной лжи.
И тут же, чтобы хоть как-то утишить невозможно ноющее чувство вины, отправился в одиночку проверять печати. И успел до смены это сделать – ну хоть как-то успокоиться. А то совсем невозможно – хоть и вправду вой.
Но вернувшись со смены, уже под утро стал свидетелем еще одной трагикомедии. Как доводили того самого молоденького летеху Губнова, только что прибывшего к нам в батарею и чуть ли не в первый раз отправившегося дежурить начальником караула. Он бодро инструктировал и заставлял всю вернувшуюся с поста смену «по уставу» не спать, но сам, однако, сморенный волнением и неопытностью, закимарил. Но не тут то было. Пом. начкара (помощник начальника караула) сержант Лазьмин, решил проучить незадачливого, возомнившего о себе Бог весть что, летеху. Поставить, так сказать, на место. Солдаты стали демонстративно громко под его руководством проверять и чистить оружие. А затем хлопать дверьми, нарочито выходя и входя в караулку и туалеты. В общем, спать ему не дали.
Я все это наблюдал молча – со стороны и не без интереса. Хоть какое-то развлечение и утешение для «самого честного».
(продолжение следует... здесь)
начало - здесь