Петя отправился в комнату к Ольке. Самой ее там не обнаружилось. Зато с плаката над узкой Кошкиной кроватью ухмылялся ехидно Хулио Иглесиас. Плакатов с Хулио было так много, что даже рябило в глазах. На некоторых он белозубо скалился, а на иных пел, широко разверзя рот.
Петя робко присел на краешек кровати. Сумку он по-прежнему сжимал в руках. Вот таким - растерянным, затесавшимся между розовым плюшевым поросенком Фунтиком и безухим медведем - и увидела его зашедшая Олька. Законная жена. Кошкина несла тарелку с дымящейся куриной ногой. Увидев гостя, она замерла на пороге. И начала громко принюхиваться, дергая острым носом.
У, куница!
- А чем это вообще тут воняет? - гневно спросила Олька, - Короедов! Я тебя спрашиваю, чем тут - в моей личной комнате - так неприятно несет?
Петя смутился и поставил сумку на пол.
- Мной. То есть, вот ей, - сказал он и указал на сумку, - там сало копченое. Это оно так воняет. Я брать, конечно, не собирался, но мать мне его силой впихнула.
И он отодвинул ногой сумку от себя подальше.
В проеме двери моментально появилась баба Будя. Всплеснула руками:
- Петр! Помилуйте! Куда ж вы уличными штанами на кровать уселись! Да разве же можно так? Неужто дома у вас все уличными брюками по кроватям отираются? Пледы мнут и пачкают? У нас, дорогой товарищ, так не принято! Мы дома в домашнем ходим, а уличное в шкаф определяем. Есть у тебя домашнее-то? Если нет - дам Никодима Семеныча трико и майку.
Петя встал с кровати, запнулся о сумку. Почему-то ему подумалось, что в трико и майку Никодима его начнут переодевать прямо здесь, при сердитой Ольке.
Розовый поросенок упал с кровати на пол и писклявым голосом запел:
Хорошо бродить по свету
С карамелькой за щекой.
А ещё одну для друга
Взять в кармашек про запааааас…
Кошкина подняла с пола поросенка, укоризненно посмотрела на Петю. Поросенок в ее руках хрюкнул напоследок про “теплого кролика за пазухой” и заткнулся.
- Выгоните его уже, - сказала Олька, - он же специально тут все разносит.
- Панасюки, - тихо утешила внучку Будена Макаровна, - послезавтра домой катятся. То есть, выходит, завтра нам день отмучиться. И ночь еще одну переночевать. А потом ты, Петя, к мамке шагай. Вызовем тебя - ежели Вокины к нам приедут, друзья семья. Очень они на молодых полюбоваться просились. На свадьбу не выбрались, так хоть так поглядеть. Но, может, и не попрутся эти Вокины. Нам рожать скоро. И чужим людям инфекцию таскать в дом ни к чему.
- Вот именно - ни к чему, - поддакнула Кошкина.
И посмотрела на Петю с отвращением. Будто это он тут таскает инфекцию.
“Какие еще Вокины, - думал Короедов, - и на фиг они мне сдались-то? Нет уж, больше я сюда не приду. Сами своим Вокиным врите”.
Петя вообще не любил родственных гостей. Раньше, когда мама приводила Петю к тете Лиде, он сразу начинал маяться. Славка, брат, обычно был в школе или гулял. А Петя - маялся. Подслушивал разговоры матери и тетки, смотрел “Прожектор перестройки”, листал журналы “За рулем”. Тетка Лида обязательно расспрашивала его про дела детсаду и громко печалилась, что он так медленно растет:
- Оля, я тебе говорю, Петька в деда Яшу нашего пошел. Тот до старости щенком скакал. И этот такой же. Кормить его чаще надо было! Морковью!
Пете было неприятно слушать про то, что и ему предначертано скакать щенком до конца жизни. На самом деле он часто представлял себе как вдруг возмужает, подрастет, заматереет. Но, видимо, он и правда шел в деда Яшку - замер на пятидесяти килограммах веса и ста семидесяти сантиметров роста. И никуда больше не мужал.
- Ладно, - сказала Будена Макаровна, - черт с ними пока, с Вокиными. Давайте планы жизненные, молодежь, обсудим.
Олька скривилась и стала есть курицу. Будто планы ее не касались.
- Вот ты, к примеру, Петя, - продолжила баба Будя, - как свою жизнь дальше видишь? Небось, ПТУ окончить желаешь? В армию призваться? А далее и на производство пойти? А я тебе вот чего скажу. Образование - вещь важная. Мы вот просто слегли по причине того, что Оля вынуждена получать образование заочным образом. Леля, напомню, по стопам мамы и бабушки, меня то есть, пошла - успешно зачислена в педагогический институт. Будет подрастающее поколение географии учить. Педдинастия, так сказать. И мы рады, что и вы тоже тяготеете к грамоте. Но учтите один момент. Вы, Петя, отныне не просто человек, а кормилец молодой семьи. Кормилец и поилец. Ваши жена и дитя будут нуждаться в очень многих вещах - хорошем питании, одежде, обуви, лекарствах. Ребенок со временем непременно затребует игрушек и добрых книжек. Жену же хорошо иногда побаловать цветами или туалетной водой. Или колготками. И все эти потребности возлягут на ваши плечи. Будет очень по-мужски, если ты переведешься на вечернее обучение и пойдешь работать, допустим, на хоть и грузчиком в магазине - оно вовсе не зазорно. Понимаешь?
Баба Будя смотрела на Петю выжидательно и строго.
Петя, конечно же, все отлично понимал. На тему трудоустройства ему капала на мозги мама. Собственно, ее более всего и пугала перспектива того, что Петя под давлением обстоятельств бросит свое ПТУ и ринется на заработки каким-нибудь разнорабочим. И тогда - все, конец. Петя до пенсии будет обречен заниматься тяжким физическим трудом - разгружать вагоны или мести дворы. Ольга Борисовна была уверена, что если карьера сына начнет развиваться по такому сценарию, то рухнет мир. И Ольга Борисовна будет вынуждена признаться в воспитательном фиаско родственникам и коллегам. А Петя, придавленный низкоквалифицированным трудом, наверняка начнет потреблять водку и скатится под откос жизни.
Петя откашлялся и произнес:
- На завод - оно совсем и неплохо. А грузчиком в магазин - тоже хорошо. Я поспрашиваю - куда грузчики нужны. Завтра же.
А баба Будя удовлетворенно крякнула: будет, мол, толк с тебя. Будет, мил наш друг.
- Ну, пообщайтесь пока, - сказала она и хлопнула в ладоши, - небось, есть вам чего обсудить-то. Не чужие, чай, друг дружке люди. А я пойду на кухне проветрю. Николай Николаевич все нам закурили. И спать гостей погоню. Ночь на дворе.
Олька остаток вечера болтала с Малкиной, перетащив к себе в комнату телефонный аппарат. Кошкина громко охала в трубку - рассказывала о своем самочувствии. Стенала так, будто она бабушка Пети, и у нее защемился седалищный нерв. Еще Кошкина рассказывала о том, что все время хочется мандаринов или извести. О Пете говорила так, будто и не сидел он сейчас за школьным столом Кошкиной, читая журнал “Человек и закон”.
- Сидит, ну. Приперся как к себе домой. Бесит, аж трясет. Я бабушке так и заявила. Пока, говорю, этот тут ходит, про меня забудьте. Буду у себя в детской сидеть, изнывать от отсутствия свежего воздуха. Зачем, говорю, вообще его в дом притащили, нахлебника этого. Лучше бы пса какого уличного подобрали. И то пользы больше. Ходит, ну! С салом приперся, прикинь? С салом! Я ему говорю - вали отсюда по месту прописки со своим паршивым салом. У меня токсикоз уже от тебя начинается. А он не уходит! Прид...рок. А мне нервничать-то совсем нельзя. А как не нервничать, если Короед тут бродит?!
Петя слушал и было ему тошно. Но если разобраться, то Олька абсолютно права. Ему тут, у Кошкиных, решительно нечего делать. Это все Регина Ивановна выдумала. Это ей стыдно, что у нее дочь вот такая вот уродилась. Что соседи шептаться будут. Ей стыдно перед людьми. Позор - так она сказала. Но не ему! Ему, по большому счету, все фиолетово. И в грузчики сами пусть идут. Прямо всей педдинастией.
В журнале "Человек и закон" Петя читал статью о некой вполне приличной дворовой подростковой компании, которую хулиган в вареной куртке, напоив дешевым портвейном, подбил обнести квартиру. А позже даже ограбить и побить прохожего. Характерно, что компания дворовая была доселе очень благовоспитанной - они вели беседы про тайны тибетской медицины и “черные дыры” во Вселенной. Пели песни про горные выси под гитару. А потом, поддавшись обаянию взрослого рецидивиста и алкогольным градусам, ограбили квартиру какого-то барыги с “видаками” и всякими шмотками. И понесли справедливое наказание этапированием в колонию для несовершеннолетних.
Читать про компанию было утешительно. Не одного его погубил этот дешевый портвейн.