Ионика

– Ты пришла, – радуется и машет мне Таша, беззаботно сидящая в зарослях травы, так похожей на земную.

– Пришла, – повторяю я за ней, словно дочь может меня услышать. Передатчик выключен, но это не важно.

Сверху горит россыпь кроваво-красных огней. Они украшают ограду по всему периметру станции. Постепенно он сужается, оборудование выходит из строя, и работающих фонарей всё меньше.

– Хорошо. Я скучаю по тебе.

– Я тоже, – отвечаю я то ли ей, то ли самой себе. Нас разделяет решётка, и я сажусь с другой стороны, чтобы видеть дочь, прислоняюсь к ограде. В круге, высвеченном красным, растительность ведет себя прилично. За его пределами волнуется море из высоких водорослей, шумит и накатывает на едва видимую границу, отступает. Пугающе притягательная картина.

Ионика – красивая планета, перспективная планета. Вернее, когда-то такой считалась.

Я смотрю на Ташу. Розовый комбинезончик ей великоват. Покупался на вырост, и получился оверсайз, как раз вернувшийся в моду. Сколько ей сейчас? Тринадцать, четырнадцать? Я плохая мать и не помню точно, зато прекрасно помню и этот комбинезон, и чувство тихой надежды. Мы тогда смогли быть вместе, я нашла работу, пусть и тяжёлую: на заводах по производству слайса машинный труд традиционно не использовался, зато всегда неплохо платили.

Таша вздрагивает всем телом и начинает чесаться, словно от моего взгляда. Её руки и лицо покрываются мелкой чёрной сыпью.

– Уходи, – прошу я.

Девочка качает головой, отказывается. Я не удерживаюсь. Протягиваю руку, тянусь через решетку, дотрагиваюсь до её лица. Едва-едва. Скафандр не предназначен для объятий. Девочка подаётся навстречу, её щека темнеет, быстро покрываясь ожогами.

– Мама, – улыбается она половиной рта.

Осыпается чёрными хлопьями сначала голова, потом и тело в комбинезончике. Остатки водорослей корчатся на земле рваными жгутами, пока не застывают оплывшей массой.

Неприятно смотреть и невозможно отвести взгляд.

Красный спектр излучения неприятен, а порой и смертелен для всех порождений Ионики. Но они всё равно приходят к воротам под свет горящих огней. И каждая из них похожа на Ташу. Живую и здоровую маленькую Ташу. А не на то, что лежит сейчас в криокапсуле на станции.

Один из крайних фонарей мигает несколько раз, нужно будет проверить утром. И поменять, если найдутся запасные. Больше нет Нильса, который мог починить всё что угодно. Я возвращаюсь, на останки «Таши» не оглядываюсь.

Гулкая тишина и пустота коридора не пугают, но и не радуют. Снятый скафандр я небрежно вешаю на стойку. Почищу завтра или возьму другой, у меня теперь большой выбор: с Еленой и Марикой мы примерно одной комплекции, и с Ташей тоже. Были. Когда всё ещё было нормальным, неделю назад или месяц, или год.

«Два месяца, одна неделя и три дня» высвечивается на подкорке – подключается моя рациональная часть, усиленная биоимплантами. Она права. Наверное. А я, перед тем как вернуться в комнату, сажусь на скамейку. Холодное прикосновение к металлу успокаивает. Пластик – это просто пластик, но это тоже хорошо. Вентиляция еле слышно гудит, чистит воздух на станции. Сухой и искусственный, он всё равно, несмотря на все усилия системы, пахнет чем-то неуловимо чуждым. Склеп, безжизненный склеп.

В медотсек я не захожу, запас снотворного на исходе, и каждоночная роскошь спокойного сна становится непозволительной.

В маленькой спальне я быстро раздеваюсь и ложусь, отворачиваюсь к стене, чтобы не видеть пустую кровать. Раньше они были сдвинуты. Мне снова снится кошмар, на этот раз больница. Молодая медсестра с частичной зверопластикой и прической, переливающейся радугой, наконец уходит, оставляя нас вдвоём. Моя Таша в дешёвом платье без голографических эффектов, с темными волосами, забранными в простой хвост, даже бледная и осунувшаяся, выглядит куда красивее этой модницы.

– Зачем это? – трясу я новой рукой, твёрдой и блестящей, с каждым движением она слушается всё лучше. Воздух проникает в легкие легко и непринужденно, не заставляя захлебываться кашлем. Ничего нигде не болит, настолько, что это само по себе вызывает боль. – Сколько это стоило? У нас же нет...

– Мама, всё хорошо, – отчаянно улыбается моя непривычно взрослая Таша. Когда она только успела? – Всё хорошо. ПРиКОП всё уже оплатил, мы летим на Ионику.

Программа разведки и колонизации отдалённых планет. Мы? Значит, денег от одного контракта не хватило. Я ничем не заслужила такую дочь. Ничем.

Если бы она только позволила мне тогда умереть.

С утра потолок комнаты привычно плывёт рябью. Подняться с кровати непросто, тело корёжит, раздирает на части. Рука словно живёт своей жизнью и пытается оторваться от туловища, или наоборот, остальной организм её отвергает. Будильник посылает новый импульс по телу, очередной приступ боли – и я встаю, покачиваясь, ползу в медотсек. Рука, которой я держусь за стену, подозрительно зелёного оттенка, и дело не только в неверном освещении.

За сложенной гармошкой ширмой я падаю на койку и натягиваю манжет. Умная система сама находит вену. Переливание крови каждый день. Каждое гребаное утро. Запасы подходят к концу. Сыворотка действует только потому, что семьдесят процентов моего тела синтетические, больше чем было у кого-либо в экспедиции. Эта планета не любит искусственное. И слишком любит живое. На свой извращённый лад.

Стены понемногу перестают кружиться, кожа приобретает нормальную бледность. Становится легче думать, и я смотрю на ближайшую капсулу. Прозрачность выставлена на минимум, Ташу не видно. И это хорошо. Пятьдесят процентов поражения, по данным сканера, но она была ещё жива, когда её поместили в капсулу. Шансы высоки. Только это не даёт мне свихнуться окончательно. В столице метрополии её оживят, поднимут на ноги. ПРиКОП должны помочь. Любые условия, новая планета, я согласна на всё. Только продержаться до эвакуации.

Сигналы с метрополии доходят с опозданием. Вначале я караулила сутками в командной будке, надеясь, что скоро получу ответ. Совет, помощь, сообщение об эвакуации станции. Ответ пришёл, но не тот, на который я надеялась. «Возвращение нецелесообразно. Продолжайте исследования. Дата эвакуации будет назначена после завершения работ».

Вмятины от моих кулаков до сих пор красуются на консоли.

Иногда мне кажется, что нас просто забыли, но я гоню эти мысли. А потом приходит новый запрос, и я успокаиваюсь, провожу опыты, отправляю данные, систематизирую записи. Пока есть надежда, я не могу иначе. Мы знали, на что идём. Робопротезирование стоит дорого. Не могу сказать, что оно того не стоит. Но Таша… Почему страдать должна она?

Запасной скафандр Елены великоват, но я быстро приспосабливаюсь. Основной лежит в морозилке вместе с ней, или она с ним, точнее в нём. Лена у нас была из чистых и идейных, выступала против вмешательства в организм, дарованный нам всевышним. В экспедицию она полетела, чтобы оплатить многочисленные штрафы за подлог и пропаганду. Выбирая между тюрьмой и Ионикой, она выбрала вторую и пожалела об этом одной из первых. Ленина голова взорвалась прямо в скафандре, украсив стекло красно-зелёными потёками, когда мутация зашла слишком далеко.

Воспоминания привычно скребут по сознанию, почти не задевая чувства. Воздух Ионики был бы вполне пригоден для дыхания, если бы не низкое содержание кислорода. И не мельчайшая пыль, парящая лёгкой дымкой над поверхностью планеты. Безвредная по всем анализам. Мои искусственные лёгкие с этим справлялись, как и Таши, Романа. Лена чаще выходила наружу в скафандре, но именно она стала первой жертвой, хотя остальные явно хлебнули бо́льшую дозу. Ионика оказалась избирательной и капризной дамой.

Выхожу к воротам. Огни над оградой не горят, за них работает местное солнце. Красноватое и крупное. Растительность попряталась под землю, днём поверхность планеты пуста. Неуклюже опускаюсь на корточки и собираю в контейнер прах, оставшийся от «Таши». Его исследовали уже не один раз, как и прочую местную флору-фауну. Результаты странные, но я не специалист и не могу в них разобраться. Это Роман увлечённо вещал про уникальность местных эндемиков или как их там. Перед тем как прорасти зелёными буграми по коже и пойти крушить лабораторию. Роман стал первым пациентом медотсека. У него, как и у Марики потом, были шансы выжить. Хотя нет, вру, учитывая, что капсул всего две, шансов у них не было.

Мне иногда снится его зелёное лицо и непослушное ледяное тело, которое я запихиваю в морозилку, освобождая место, нужное другому. Они все иногда мне снятся.

Сутки на Ионике короче земных на полтора часа, и сначала это вызывало лёгкий дискомфорт. Сейчас я привыкла и радуюсь, что вечер наступает быстрее.

Командная рубка не радует. Из штаба только ровные строчки с запросами, их намного меньше, чем приходило раньше. Конец близок? Графа с датой возврата миссии пуста. Прочерк. Неужели я ещё не вернула всё потраченное на меня? Неужели не заработала на восстановление дочери? И Нильса... Если придется выбирать между ними, я не буду колебаться. Он бы понял.

Камера над главным входом опять показывает фигуру перед ним, нечёткую в наступивших сумерках. Я могу запустить процедуру очищения вечером, могу принять снотворное и забыться спокойным сном, могу не ходить к этим чертовым воротам. Но это всё ложь, одна большая ложь, как и всё на этой планете, которая надеется меня победить. Я не могу сдаться, я не хочу. Но это нечестно, это единственное, чему я не могу противиться.

Выхожу наружу и вздрагиваю. За оградой стоит Нильс. Каштановые волосы отросли, белая футболка и комбинезон, словно он только что вернулся в нашу комнату, закончив возиться со своими железками. Словно он никогда не хрипел, задыхаясь, у меня на руках. Нильс стоит и протягивает ко мне руки. Розовые под светом огней, и ни одна не отливает металлом.

Мигающий вчера фонарь с тихим хлопком взрывается и разлетается на части. Ноги чужие и непослушные, когда я подхожу к решётке. Голова начинает болеть, океан Ионики стелется за кругом света.

– Почему ты?

– Прости, что не приходил раньше, не мог, – Нильс показывает быстрым жестом, таким знакомым, на руку, потом на голову, где раньше красовалась металлическая пластина. – Нужно было регенерировать.

– Где Таша?

– Я оставил её дома. Сколько можно умирать? Теперь моя очередь. Выключи огни, Рита. И возвращайся к нам. Ты спасла нас, теперь твоя очередь.

Я качаю головой, она неподъемно-тяжёлая, и это не из-за шлема. Чего он от меня хочет? Предать Ташу, предать Нильса? Лучше бы он просто сидел со мной, как Таша, которая никогда ни о чём не просила.

– Это же я, Рита. Почему ты мне не веришь?

Я хватаю его, притягиваю к решетке и бью, бью, бью, не жалея скафандра и собственных рук. Следы от моих прикосновений, от ударов об металлическую ограду расцветают чёрными ранами на его лице и теле. Он исчезает быстрее, чем обычно Таша.

Глаза разъедает солёная влага. Ненавижу плакать в скафандре.

Нет, Нильс, это не ты, это моя галлюцинация. Пусть и слишком вещественная. Созданная этой уродской планетой со специфическим чувством юмора. Ненавижу! Лучше бы мы никогда не встречались. Лучше бы мы с Ташей никогда не прилетали сюда. Лучше бы я тогда умерла. Лучше бы мне заменили глаза, и весь мозг. Это же в нём рождаются эти глюки.

У медотсека я останавливаюсь и открываю дверь, ненадолго застыв в проёме. С трудом сдерживаюсь, чтобы не открыть капсулу и не проверить, что Нильс всё ещё там. Я беру снотворное и иду в комнату, с трудом переставляя ноги, не хочу видеть во сне ещё и его.

«Любовь двух роботов», – смеялся он над нами. На редкость дурацкое чувство юмора. Но настоящим роботом из нас двоих оказалась только я. У Нильса синтетической была только половина, и на какую-то сотую долю процента преобладала человеческая часть. Это его и погубило в итоге, хотя мы надеялись до последнего. Я успела дотащить его до капсулы, выкинув оттуда Романа. Ещё живого.

Снотворное действует на меня странно: кошмаров я не вижу или они пролетают мимо сознания, не задерживаясь. Просто, открыв глаза уже днём, я обнаруживаю себя в медотсеке и не помню, как туда попала и что до этого делала.

Ноги сами ведут в командную рубку в надежде на сообщение с заветной датой эвакуации. Бесполезно. Сегодня не присылают даже инструкций и запросов.

Починить фонарь не удаётся, и я снимаю один с запасного выхода. Ограда здесь стоит уже вплотную, ещё чуть-чуть – и разошедшиеся ночью водоросли накроют с головой и станцию, и меня, как второй жилой модуль и исследовательскую лабораторию, от которых остались только непереваренные остовы, виднеющиеся на холме невдалеке. Больше фонарей нет, это последние. Остальные Нильс переделать не успел. Исследования почти закончены, я должна успеть. Расколотый фонарь я едва успеваю заменить до наступления сумерек. А потом приходит сообщение, и я долго-долго сижу в рубке, уставившись на экран.

«Рите Вокнир, синтетику второго уровня. И.О. начальника экспедиции на Ионику. Благодарим за проделанную работу. Исследования завершены. Вердикт: планета для колонизации непригодна. Запрос на эвакуацию отклонён».

Это конец. Я подхожу к пульту управления и выключаю последние огни. Пусть приходят.

По пути я захожу в медотсек, нажимаю кнопку, чтобы открыть капсулы дочери и Нильса. Крышки отъезжают с тихим шелестом, в воздух поднимаются клубы пара от разности температур, кружатся причудливыми завитками, хлопьями тумана, оседают на пол, исчезая на полпути. Капсулы пусты. Я киваю, словно и не надеялась увидеть что-то другое.

Скафандр я не надеваю. Больше незачем спасаться и не от чего прятаться.

Я иду к воротам. Огни не горят. Водоросли, подобравшиеся вплотную к ограде, приветливо колышутся.

За оградой меня ждут Нильс и маленькая Таша.

Автор: Tai Lin

Больше рассказов в группе БОЛЬШОЙ ПРОИГРЫВАТЕЛЬ