Лешка брел по заснеженной улице, не замечая предпраздничной суеты вокруг. А горожане не обращали внимания на хмурого паренька в темно-синей шинели и шапке курсанта Межпланетного училища. Они спешили принести домой разные вкусности и подарки. Раздвижные двери распределительных складов не успевали закрываться. В воздухе кружили снежинки, исчезая в теплом воздухе над самодвижущимися и неподвижными тротуарами. Елки сияли праздничными огнями, словно ракетные корабли на стартовой позиции. И только для одного человека во всем городе предстоящее празднество было непоправимо испорчено. Не обещай он родителям встретить с ними Новый год, попросился бы на дежурство по району на всю ночь.
Сегодня в училище распределяли курсантов на преддипломную практику. После успешного выполнения задания, во время тренировочного полета, курсант Серебряков полагал, что может рассчитывать, как минимум, на место стажера в экипаже фотонного планетолета, на худой конец, на выполнение самостоятельных челночных рейсов между орбитальными и лунными базами. Все что угодно, но только не то, что ему выпало! И за что ему такое невезение?! Самое обидное, что и пожаловаться-то некому. Мама только обрадуется, а отец, с удивлением посмотрит на него поверх очков, и скажет что-нибудь вроде: «Распределение — это тот же приказ, курсант Серебряков, извольте выполнять!». И будет прав. Это Лешка понимал, но справиться с обидой в одиночку никак не получалось.
Выход один — позвонить Тайке. И, кстати, поздравить ее с Новым годом. Он посмотрел на «командирские» часы, которыми тайком гордился, ведь ему вручил их сам Железный Герман. Так и есть, в Новосибирске Новый год уже наступил. Курсант Серебряков кинулся к ближайшей видеофонной будке. Тайка ответила не сразу. Не удивительно. У них там сейчас такой гвалт стоит. Танцуют, наверное, студиозусы. Наконец, на крохотном экранчике появилось ее сияющее лицо — глаза подведены тушью, на румяных щеках блестки. Видимо, Тайка не узнала звонившего, потому что несколько мгновений хлопала длинными ресницами, прежде чем спросить, кто и зачем ее оторвал от веселья, к тому же она то и дело оглядывалась, а в наушнике трубки слышалась бодрая музычка и топот танцующих. Лешка повесил трубку.
Это было не слишком вежливо. Надо было хотя бы поздравить. Да только зачем Веточкиной слушать его унылый бубнеж? Там, небось, Васька Сомов ждет не дождется. Наверняка не поленился прилететь из Москвы. На «Ту-244» — это сущие пустяки. Терзаемый обидой и ревностью, курсант Серебряков поднялся на лифте на пятнадцатый этаж нового дома, вошел в свою квартиру. Здесь тоже царила предпраздничная суета. Из просторной кухне, из-за множества самого разного оборудования напоминающей центральный пост звездолета будущего, доносились восхитительные ароматы. В гостиной сверкал многоцветным экраном новенький стереовизор. Услышав щелчок закрываемой двери, из своего кабинета выглянул отец, с номером «Правды» под мышкой.
— Привет, сын! — сказал Вадим Сергеевич, глядя на него поверх очков. — Чего такой кислый?.. Как прошло распределение?
Не отвечая, Лешка разулся, сунул ноги в домашние тапочки, снял шинель и шапку, повесил их в шкаф с раздвижными дверцами.
— Чего молчишь, добрый молодец? — осведомился Серебряков-старший.
Добрый молодец вздохнул, понимая, что отмолчаться не удастся и сделать вид, что все нормально — тоже. С отцом такие номера не проходят.
— Получил назначение, — пробурчал Серебряков-младший.
— Куда?
— В ОКаБэ имени Королева.
— В какой филиал? Луна? Марс?
— Нет, здесь, у нас...
— Ах вот почему ты такой квелый! — тоном, не предвещающим ничего хорошего, произнес отец. — Извольте пройти в кабинет, курсант Серебряков.
И Вадим Сергеевич распахнул дверь. Лешка любил сиживать в отцовском кабинете. Здесь было хорошо. Старые книги блестели золочеными корешками. На широком рабочем столе царил идеальный порядок. Поблескивал экраном служебный видеофон. Уютно гудел вентиляторами охлаждения блок портативной вычислительной машины. На стенах висели фотографии, которые никогда не надоедало разглядывать — отец на фоне руин Старой Базы на Марсе, в дохе, кислородной маске, с карабином в руках, у ног лоснящееся тулово летучей пиявки; «опрокинутый фужер» фотонного планетолета «Глушко» висит над исполинским снежком Весты; отец с мамой, совсем еще юные, в в лунном кратере Циолковский; они же, но уже с маленьким Лешкой, в Пицунде. Точно такую же карточку Вадим Сергеевич Серебряков носил в нагрудном кармане, вместе с партбилетом и удостоверением межпланетника.
— Садись, — велел Серебряков-старший, указав на свое кресло, а сам остался на ногах.
Серебряков-младший послушно опустился в мягкие объятия обивки из черной искусственной кожи, стараясь не смотреть на отца. Так у него повелось с детства. Мама могла и пожалеть, даже если сынок и впрямь провинился. Папа же оставался непоколебим как скала. Он считал, что виновник сам должен осознать свою окаянность, сам себя осудить и наказать, но покаяние должно быть искренним, а не показным. А для этого необходимо расставить все точки над «i».
— И в чем же будет заключаться твоя практика в ОКаБэ имени Королева? — спросил Вадим Сергеевич.
— Я придан испытательной группе.
— В какой разработке?
— Проект «Аэлита два Цэ».
— Чем же тебя не устраивает участие в данном проекте?
— Ну-у... понимаешь, папа... Все наши будут летать, а я... торчать на Земле...
— Торчать? — удивился Серебряков-старший. — Разве ты лоботряс?.. Твоя фамилия — Веточкин, а зовут... как его... Арсением Викентьевичем?
— Нет, но...
— Да ты хоть знаешь, что такое проект «Аэлита два Цэ»?! Это будущее межпланетной навигации!.. Это широкомасштабное наступление человечества на Солнечную систему!.. Это возможность ученым любого профиля посещать самые отдаленные планеты!.. Это уже не только скорость и дальность, но и безопасность, если хочешь, комфорт межпланетных перелетов!.. Я бы на твоем месте гоголем ходил, от гордости...
— Я-я... я не знал, — промямлил Лешка.
— Позор, — вздохнул отец, и наложил епитимью: — Чтобы на каникулах вызубрил о проекте все, что есть в свободной печати. Для начала полистай ноябрьский номер «Человека космического»... Там, кажется, что-то было... Лично проверю.
Серебряков-младший вскочил.
— Слушаюсь, товарищ старший астронавигатор!
— Вольно, курсант! — смилостивился Вадим Сергеевич. — Помоги маме на стол накрыть. У нас сегодня гости.
— Да?! А кто?
— Игнат Николаевич с супругой и еще одна... особа, о которой говорить не велено.
— Это что еще за тайны Мадридского двора?.. — пробурчал Серебряков-младший, у которого отлегло от сердца.
— Ступай-ступай, наследник престола, через часок сам увидишь.
Лешка нырнул в свою комнату, снял парадный мундир, который надевал по случаю распределения. Переоделся в домашнее. Юркнул в ванную. Вымыл руки. И только тогда появился на кухне.
— Ты уже вернулся! — воскликнула мама. — Как прошло распределение?
— Отлично! — не слишком покривив душой, сказал он. — Я остаюсь в городе. Буду работать в ОКаБэ Королева.
— Чудесно! — обрадовалась Ольга Петровна и тут же спохватилась: — Но... это же Земля... Ты не очень расстроился?
— Очень, — признался Серебряков-младший, — но отец уже вправил мне мозги.
— Это он умеет... — согласилась мама. — Ну может хоть ужинать будешь дома... И мне не придется все время одной сидеть... Отец опять в экспедицию собрался...
— Ух ты!.. А мне он ничего не сказал... И — куда?..
— У него спроси... — Ольга Петровна взглянула на циферблат кухонных часов. — Что же это мы с тобой болтаем... Скоро гости придут... Бери-ка сынок вот эти блюда и неси в гостиную...
— А что это за таинственная особа, с которой должны явиться Германы? — спросил сын, принимая у матери продолговатое блюдо с заливной осетриной.
— Сам увидишь, — отмахнулась мама. — Пошевеливайся!.. Мне еще к столу нужно переодеться.
И Лешка заметался между кухней и гостиной, покрывая длинный, накрытый цветастой скатертью стол блюдами и вазочками — салаты «Оливье», «Мимоза», винегрет, селедка под шубой, маринованные грибочки, зелень, свежие овощи, ветчина, сыр и это не считая того, что еще ожидало своей очереди в холодильнике и томилось в духовом шкафу. Обида на судьбу у Серебрякова-младшего не то что бы совсем прошла, но на душе полегчало. Дом есть дом. В нем всегда хорошо. В конце концов, он и в самом деле не Сенька Веточкин — бездельник и хулиган — он сын старшего астронавигатора, внук батальонного разведчика, правнук рабочего с Трехгорки. Серебряковы всегда шли туда, куда им приказывала партия или рабочая совесть, и никогда не увиливали от трудностей, не выгадывали себе лучших условий.
Накрыв на стол, он вернулся к себе в комнату, взял с полки ноябрьский номер «Человека космического» и принялся листать. И почти сразу наткнулся на статью «Аэлита» приглашает в полет». Это был научно-фантастически очерк, о чем предупреждал подзаголовок, но курсант Серебряков знал, что в этом журнале публиковали только те материалы, авторы которых опираются лишь на проверенные данные. «За густым рядом деревьев мы увидели открытое пространство, — писал некий Ю. Новосельцев, — На нем вокруг большого металлического шара сновали атомокары с закрытыми грузовыми кузовами, баллонами, незнакомыми нам механизмами. Вокруг огромного шара из блестящего голубоватого сплава суетились люди...»
Лешка забыл обо всем. «У ног сферолета, опирающихся на края широкой чаши из плавленного огнеупора, никого уже нет. До старта осталось несколько секунд. Мы так и остались в своих креслах, полулежа перед экраном стереовизора. Сейчас из дюз, расположенных широким кольцом в нижней части шара, вырвутся ослепительные потоки пламени. Они будут ярки даже на матовой поверхности экрана...Раздался короткий звуковой сигнал старта. И никаких ослепительных столбов пламени мы не увидели. С легким шипением сферолет отделился от стартовой площадки и начал всплывать над каменной чашей буквально как аэростат...». Да ведь это то, о чем говорили ребята на ракетодроме! Новый тип двигателя. Новый тип корабля. Так вот в какую испытательную группу его распределили!
Пропел сигнал дверного звонка. Серебряков-младший, отложил журнал и бросился открывать. Он совершенно упустил из виду, что должны прийти гости и выскочил в трениках, футболке с эмблемой «Спартака» и шлепанцах. В прихожую ввалились заметенные снегом Германы — Игнат Николаевич в обширной марсианской дохе и лисьей шапке, его супруга в изящной радужной шубке из искусственного меха и такой же шапочке — Лидия Васильевна была принципиальной противницей одежды из натуральных материалов, ибо работала директором фабрики синтетического волокна — и незнакомая Лешке девушка, закутанная в меха так, что из них выглядывал только курносый носик и поблескивали красивые темные глаза с удлиненными веками.
— Здрасте! — пробормотал Серебряков-младший.
— И вам не хворать, — откликнулся Железный Герман. — Судя по вашему затрапезу, юноша, нас здесь не ждут.
— Ой, простите!.. Еще как ждут! Ма-ма, па-па, у нас гости!
Лешка рванул к себе. Парадный мундир курсанта — сойдет. Только рубашку нужно свежую и туфли, вместо форменных ботинок. В ботинках, подбитых мехом, сваришься через полчаса. Переодевшись и причесавшись, Серебряков-младший собрался с духом и покинул свое обиталище. Гости уже сидели за столом — до двенадцати оставалось минут сорок — мама еще хлопотала, а отец — сворачивал пробку с горлышка коньячной бутылки. Ольга Петровна всегда садилась за праздничный стол по правую руку от мужа, и единственное свободное место было рядом с молчаливой незнакомкой. Она казалась совсем юной и хрупкой. Смуглая кожа. Раскосые глаза. Голубое платье из синтешелка. На тонкой шее ниточка жемчуга. Иссиня-черные волосы уложены в модную прическу, которую почему-то называют «Андромеда».
— Простите старика! — спохватился Игнат Николаевич. — Совершенно забыл представить. Мэй Ли, дочка моего старого друга, по профессии астрофизик... Ольга Петровна... Вадим Сергеевич... А это...
— Курсант Серебряков! — отрекомендовался Лешка, залихватски щелкнув каблуками.
— Вот и познакомились, — подхватила хозяйка. — А теперь все за стол! Проводим старый год!
Серебряков-младший уселся рядом с Мэй, которая несмело улыбалась.
— Дамам — вина, — распоряжался тем временем хозяин, разливая напитки по фужерам. — Мужчинам коньячку... А молодежи — шипучку...
— Игнаша, с тебя тост! — потребовала Лидия Васильевна, которая в семье Германов была признанным главой.
— Слушаю и повинуюсь, мое сокровище, — отозвался Игнат Николаевич. — Прошу минутку внимания, товарищи... Провожая старый год, принято пить за все хорошее, что он нам принес... Хорошего было много. К Союзу Советских Коммунистических Республик присоединились Сирия и Бангладеш... Корея вновь стала единым государством и взяла курс на построение коммунизма... Наша федерация добилась запрещения на увольнение иностранных межпланетников без пенсионного пособия... — Супруга выразительно постучала пальчиком по циферблату золотых часиков, но Железного Германа не так-то просто было сбить с панталыку. — В общем, перечислять можно долго, но самое хорошее — это наша подрастающая смена... Я предлагаю выпить за нашу замечательную молодежь, которая в этом, уже почти минувшем, году показала себя с наилучшей стороны!
Чокнулись. Выпили. И тут как раз подоспело новогоднее поздравление Генерального секретаря ЦК КПСС, товарища Кондратьева. Поблескивая большими прямоугольным очками, он кратко подвел итоги, повторив то, о чем только что сказал гость семьи Серебряковых, и о многом другом. И гости и хозяева слушали генсека внимательно. А потом раздался бой курантов. Наступил новый год. По стереовизору начали показывать «Голубой огонек». Общий разговор распался на диалоги. Старшие мужчины пересели на диван, захватив коньячок. Сблизив седеющие головы, они вполголоса делились последними межпланетными новостями. Сквозь бравурные мелодии, льющиеся с экрана, до навострившего уши Серебрякова-младшего донеслось лишь непонятное слово «симмонсы».
Жены межпланетников беседовали о чем-то своем, женском. А «замечательная молодежь» уставилась в стереовизор, делая вид, что слушает рулады, выводимые импозантным певцом в прозрачном фраке, надетом поверх отливающих золотом штанов и рубашки. Лешка чувствовал себя дубиной стоеросовой, но никак не мог придумать, чтобы такое сказать Мэй, которая, похоже, не отличалась разговорчивостью, ибо за все время не проронила ни слова. Время от времени Серебряков-младший ловил на себе ее странный взгляд. Девушка словно хотела что-то у него спросить, но никак не решалась. Если она не решится, Лешка так и не услышит, как звучит ее голос. Ведь ему скоро на дежурство. В праздники комсомольские дружины по охране правопорядка патрулировали злачные заведения, на предмет пресечения хулиганских вылазок.
— Вот же я старый дурак! — спохватился Игнат Николаевич. — Совсем забыл!
Вся компания воззрилась на него с удивлением.
— Что случилось, дорогой? — подозрительно осведомилась Лидия Васильевна.
— Представить-то я молодежь друг дружке представил, а главного не сказал!.. Алеша, милый, ведь Мэй та самая сотрудница советско-китайской станции, которую ты спас!
Чета Серебряковых изумленно воззрилась на сына.
— Кто — спас? — переспросил Вадим Сергеевич. — Лешка?
— Ты что же, герой, даже перед родителями не похвастался?
— Я лишь выполнял задание, — пробормотал Серебряков-младший и демонстративно посмотрел на «командирские» часы. — Прошу прощения, мне пора на дежурство.
— Ты сегодня в патруле? — вдруг спросила молчунья Мэй.
Вопрос прозвучал резковато, но это из-за того, что русский язык был ей не родным, а голос оказался приятным.
— Да.
— Я — с тобой.
— Это не прогулка...
— Я знаю, — кивнула гостья. — Ты не волнуйся. Я боец цзаофань. Мне приходилось драться с хунвейбинами, которые поддержали мятежника Мао... К тому же — я мастер спорта по тайцзицюань.
— Бери ее с собой, Алеша! — поддержал китаянку Железный Герман. — Мэй товарищ проверенный.
— Тогда пошли! — согласился Лешка.
— Вот придумали себе занятие в новогоднюю ночь, — Ольга Петровна сокрушенно покачала головой. — В патруль — в платьице и шубке... Пойдем, девочка, я тебе подберу более подходящую одежку.
Через пять минут Алексей Серебряков и Мэй Ли выскочили из подъезда и почти бегом отправились в районный штаб комсомольской дружины. Теперь на девушке был мамин утепленный комбинезон, куртка, с меховой подкладкой и капюшоном, а также — вязанная шапка. Ольга Петровна Серебрякова, в девичестве Бородина, девчонкой была бедовой, увлекалась альпинизмом. На ее личном счету пик Коммунизма на Памире и пик Виноградова на Луне, где она и познакомилась с молодым тогда межпланетником Вадимом Серебряковым. Мамины вещи на китаянке сидели немного мешковато, и глядя на эту хрупкую с виду девушку, трудно было представить, что она участвовала в подавлении мятежа маоистов-ревизионистов в социалистическом Китае.
В штабе их встретили с удивлением, но лишних вопросов не задавали. Тем более, что для одной полноценной тройки как раз не хватало человека. Лешка просто представил свою спутницу и сказал, что она боец из отряда цзаофаней. Их тройке, в которую вошел однокурсник Серебрякова-младшего, Мишка Дробот, достался наиболее ответственный участок в районе — кафетерий «Пятый океан». Из всех злачных заведений это было самое проблемное. Готовили в нем и подавали автоматы. По статусу оно было безалкогольным, но завсегдатаи игнорировали запрещающие надписи. Днем «Пятый океан» был вполне благопристойным кафетерием, которое посещали даже бабушки с внуками, а по вечерам, особенно — в праздники превращался в клоаку.
Не все устояли перед соблазном, предоставленных коммунизмом дармовых благ. Раньше работать приходилось ради хлеба насущного, ну или хотя бы потому, что при социализме трудоустройство для всех граждан было обязательным. За три с лишним десятилетия, прошедших после отмены денег во внутреннем экономическом обороте ССКР, общественности не удалось полностью искоренить мелкобуржуазные пережитки в сознании некоторых граждан. Правда, лодыри и пьяницы стали хитрее. Научились маскироваться под трудяг. Возникло даже целое движение, с легкой руки советского писателя Варшавского, получившее насмешливое название «неедяки». Неедяки придумывали себе самые удивительные профессии, лишь бы оправдать свое безделье.
Были среди них дегустаторы, которые целыми днями шлялись по распределительным складам, пробовали разного рода продовольственные и не только новинки, а потом бурно обсуждали их во время, так называемых, симпозиумов, частенько сопровождавшихся возлияниями. Попадались и ценители продукции культурной, не пропускавшие ни одной выставки, концерта, театральной постановки или фильма. Эти даже издавали свои газеты, а то и журналы, полные трескучей болтовни, не имеющей ничего общего с профессиональной критикой, как не имели ничего общего самозваные дегустаторы с подлинными мастерами своего дела. К этим лоботрясам общество относилось еще терпимо. Ведь среди неедяк попадалось немало творческих натур, пополнявших ряды разного рода графоманов, а при коммунизме никому не запрещено творить.
Помимо графоманов столь же бурно ничего не делали создатели и проповедники философских и псевдорелигиозных учений, не критично поглощавшие «духовную» продукцию, заносимую с Запада. Эти имели успех исключительно в среде таких же как они неедяк. Свобода слова, свобода собраний, свобода печати, свобода отправления религиозных культов гарантировалась конституцией ССКР, и поэтому никто, кроме общественности, не мог воспрепятствовать распространению этого дурмана. Однако процесс нравственного разложения, который частенько начинался с поиска острых интеллектуальных ощущений, а на самом деле — с равнодушия к любому труду, шел дальше и порою мирные, травоядные неедяки превращались в опасных хищников.
С наиболее опасными из них боролась милиция, а дружинники-комсомольцы оказывали ей содействие. Лешка с восьмого класса ходил в патрули, но с настоящими хищными неедяками ему сталкиваться не приходилось. А вот — с мелким хулиганьем, сколько угодно. Сегодня он чувствовал на себе двойную ответственность. Чтобы там ни говорила о себе Мэй, она все же девушка. Поэтому нужно быть в любой момент готовым ее прикрыть. Хорошо, что сегодня в его тройке Мишка — он боец уж точно проверенный. Осенью они вдвоем разогнали банду неедяк-хулиганов, которые приставали к женщине. А двоих, самых злостных, сдали в отделение. В новогоднюю ночь таких сюрпризов не хотелось, не из-за боязни, разумеется, — мерзко было даже подумать, что какое-нибудь отребье попытается испортить людям праздник.
На стеклянных дверях «Пятого океана» мороз нарисовал веселые узоры, а внутри было тепло. Вот только — неуютно. Кафетерий оказался битком набитым неедяками. Причем — самой бесприютной их разновидностью. Дружинник Серебряков уже научился их различать. Более солидные представители этой породы веселились дома, в компании себе подобных — пили шампанское, плясали под заграничные шлягеры, предавались флирту разной степени тяжести. А здешние завсегдатаи оказались не нужны ни друзьям, ни домашним. Сидели кучками за столами, гоняли автоматических официантов, благо те безропотно исполняли любую прихоть клиентов, создавали коктейли из подаваемой в «Пятом океане» газировки и принесенных с собой горячительных напитков, громко напоказ хохотали, изрыгали черную ругань или слезливо плакались в жилетку. Смотреть было тошно на испитые их физиономии.
Тошно и стыдно. Дружинник Серебряков уже пожалел, что взял Мэй с собой. Как никак — она представительница дружественного социалистического государства. Он оглянулся на спутницу, но ее лицо не выражало ничего, кроме брезгливого любопытства. Впрочем, надо полагать, у них в Китае такие «караси» тоже водятся в изрядном количестве. Отставание нравственного прогресса от научно-технического — мировая проблема. Так что хорошо, что товарищ цзаофань стоит сейчас плечом к плечу с советскими комсомольцами. Вместе и будем вычищать эту заразу. Воображению комсомольца-дружинника уже стали рисоваться какие-то грандиозные, хотя и туманные картины, где было много красных знамен и черных теней, отползающих под ослепительным блеском золотых звезд, серпов и молотов, грозно сверкающих на багряных полотнищах, как вдруг взгляд его пал на самый дальний от входа столик.
Мишка заметил раньше.
— Та-ак, а это что такое?! — перекрыл его зычный голос болтовню посетителей и звон сдвигаемых ими стаканов.
Среди сгорбленных над самодельными коктейлями неедяк затесалась худенькая фигурка пацаненка. Дружинники пошли в атаку. Мальчишка вздрогнул, вскочил, попытался удрать, но тяжелая лапа хмыря, что сидел рядом, пригвоздила его к стулу.
— Сиди, братан, — прохрипел хмырь. — Праздник. Не имеют права.
— Еще как имеем, — сказал Лешка. — Несовершеннолетнему нечего здесь делать во втором часу ночи. Тем более — в пьяной компании.
— А мы не пьем, — подал голос третий собутыльник, который до этого момента прятал лицо в ладонях. — Во всяком случае, Гриша — только «Буратино» и «Байкал»... Верно?
Пацаненок молчал, придавленный, словно мышонок кошачьей лапой. Дружинник Серебряков узнал третьего. Это был его старый знакомец — Сенька Веточкин. А вот хмыря видел впервые.
— Отпусти, парнишку, — сказал он обладателю тяжелой ручищи.
Тот, наконец-то, удостоил дружинников взглядом. Лешка интуитивно понял, что этот типус — есть неедяка на самой последней стадии разложения. Хищник, и весьма опасный. На руке у него, что лежала на плече мальчишка синела наколка — блатная татуировка. Такие дружинник Серебряков видел только в кино.
— Слышь, комсомолия, — просипел уголовник, — отвали по добру по здорову, покуда юшкой не умылись... Хотя не, девку можете оставить... Попользуемся...
Гнев очень плохой советчик — так говорил Борис Иванович, тренер в центре подготовки дружины. Лешка сорвал лапищу хмыря с мальчишечьего плеча и хотел было заломить ее за спину, как учили, но тот ловко вывернулся. Перемахнул через стол, сшиб автоматического подавальщика, поднос и посуда со звоном покатились по полу. В следующий миг, уголовник был уже на полусогнутых ногах, а в руке его блеснуло лезвие ножа.
— Мишка — пацан! — крикнул Лешка, но напарник уже схватил испуганного мальчугана и толкнул его к выходу.
— Товарищи-товарищи-товарищи, — заверещал Веточкин-младший, вжимаясь в стену, потому что путь к бегству был отрезан ему вооруженным бандитом
Дружинник Серебряков схватил стул, но тот был легкий, пластиковый, но и он ему не понадобился. Раздался странный звук — то ли вопль, то ли визг и темная молния пронеслась по залу. Нож блеснул рыбкой и обрушился — судя по звуку — в чей-то коктейль. А уголовник оказался на полу, скрюченный, воющий от боли, прижимающий к груди, видимо, сломанную руку. В это мгновение за прозрачными стенами кафетерия раздался клекот сирен, проблесковые маячки расцветили морозные узоры. В «Пятый океан» ворвался милицейский наряд. Когда два дюжих милиционера водружали на ноги воющего хмыря, сержант, подняв на лоб щиток моноциклетного шлема, с веселым изумлением поинтересовался:
— Кто из вас, витязи, так его отделал?
Начало:
Продолжение:
