Этот материал был написан мною совместно с эстонской юристкой, которую звать Laine Rebane. В тексте есть места, которые написаны исключительно ею, в частности, первая часть, к которой я только сделал комментарии
Когда что-то происходит впервые, трудно делать какие-то обобщающие выводы. Часто трудно даже подумать, что нужны какие-то обобщения. В конце-то концов, обобщения нужны для того, чтобы говорить о закономерностях. Случайность тоже подчиняется закономерностям. Но закономерностям статистическим. По единичному же случаю, согласитесь, статистику не проанализируешь.
Однако, когда события, весьма и весьма похожие друг на друга, начинают повторяться, основания для обобщённого анализа появляются.
Отметим сразу, что Россия и Финляндская республика, кроме известных событий вокруг Второй мировой войны, никогда особенно в натянутых отношениях не находились. В конечном счёте надо быть совершенным манкуртом, чтобы вообще позабыть о том, что самою своей государственностью финны обязаны прежде всего именно России. Как ни странно, — большевикам. Да и итоги Второй мировой войны, не смотря на то, что Финляндская республика была в союзе с воплощением действительно абсолютного зла, разгромленного в той войне, как раз для Финляндской республики и её народа были более, чем мягкие: в те времена СССР имел все возможности, чтобы начисто лишить Финляндскую республику по крайней мере вооружённых сил и превратить в собственный протекторат, если вообще не подвергнуть аннексии. Этому никто особенно на фоне разгрома гитлеризма воспрепятствовать бы тогда не смог. Но этого не произошло. Финляндия во всё послевоенное время СССР была тем капиталистическим государством, которое, скорее, пользовалось режимом наибольшего благоприятствования в отношениях именно с Советским Союзом. Между прочим, и к собственной немалой выгоде.
Однако в последнее время на эти отношения начала оказывать неожиданная для многих тема детей от смешанных браков.
Сначала — один скандал, затем — другой, затем явное вмешательство финских дипломатических работников, причём с нарушением их статуса. И вот, наконец, история с Робертом Рантала. Эта история вообще оказалась выходящей, кажется, за всякие рамки ещё и потому, что дипломатический ответ России и юридическая атака на социальные службы Финляндской республики были жёсткими и непримиримыми, а социальные службы оказались к такому повороту дел явно не готовы.
То обстоятельство, что власти Российской Федерации, наконец-то, начали защищать права своих граждан, где бы они ни находились, — вызывает у меня только уважение. Хотя и не вызывает восторга. Так и именно так, а иногда и много энергичнее должны поступать вообще все правительства. Правда, далеко не все государства вообще имеют такой потенциал влияния, какой имеет, скажем, Россия или США, да, способные послать войска для защиты своих граждан даже за пределы свои. Скажем, маленькая Эстония вряд ли сможет поступить так, если права её граждан будут нарушаться в той же России или в США. Пояснений, полагаю, тут давать не надо. Конечно, каждый поступает по своим возможностям. Иного представить себе и нельзя. Вопрос в другом. Вопрос в причинах противоречий и в самом существе конфликтов. Причём, отметим, конфликтов, которые вспыхивают по всему миру. Обижать граждан больших государств стало небезопасно. Но проблема в том, что означает это самое «обижать»? И откуда появились эти «обиды»?
Множественное гражданство
Первой из проблем, которая сразу же бросается в глаза хоть бы на примере Роберта Рантала, это проблема множественного гражданства. Многие СМИ говорят, что у детей от смешанных финско-российских браков — двойное гражданство. Это — ошибка. Двойное гражданство, возникает только в результате имеющегося особого двустороннего соглашения. Во всех остальных случаях необходимо говорить не о двойном гражданстве, а о нескольких, например, двух, гражданствах. Это значит, что каждое из государств воспринимает того или иного человека как исключительно и только своего гражданина, игнорируя все остальные его гражданства.
Скажем, Роберта Рантала Финляндская республика считает финляндским гражданином, в то время как с точки зрения государства Россия он — гражданин России, проживающий за её рубежами.
Ряд государств пытаются подобного рода проблему, если можно так выразиться, отменить, устанавливая всевозможные запреты. Однако при этом нарушаются, причём совершенно очевидно, права людей на установление отношений с теми или иными государствами по собственному усмотрению. Если же последствием приобретения иностранного гражданства законодательство государства предусматривает лишение гражданства первичного, то тут уже проявляется очевидное ограничение прав собственных граждан. Тем более, что никаких проблем это реально не снимает. А как раз наоборот.
Тем, кто следил за развитием отношений между Россией и Украиной во времена президентства известного деятеля «оранжевой революции», не мог не заметить попытку министерства иностранных дел Украины истребовать из российских консульских служб данные о гражданах, получивших российское гражданство. Например, в Крыму. Итогом был издевательски вежливый, но всё же совершенно законный ответ, что такого рода сведения, вообще-то, не только не принято передавать иностранным властям, но даже и запрашивать у консульских служб неприлично. Хорошо известно, между прочим, что консульские документы обладают иммунитетной защитой, а по законодательству огромного количества государств, существует ещё и законная защита на информацию о личных данных людей. Разумеется, форма, в которой подобный запрос выдала украинская сторона, позволяет сделать только вывод о малограмотности и непрофессиональности украинского внешнеполитического ведомства (либо о наглости — прим. моё). Но проблема на самом деле существует и остаётся. Она тем более оказывается острой, что за последние несколько десятилетий, как показывает статистика, особенно в Европе количество смешанных по гражданству браков резко возросло, миграция увеличилась в несколько раз, как увеличились и контакты между гражданами различных государств. Желание же людей обустроить себе наиболее благоприятные условия жизни, желание в любом случае совершенно правомерное, увеличивает и стремление граждан обзаводиться различными паспортами.
Навязывание гражданства
Вторая проблема, находящаяся в прямой связи с первой, заключается в том, что существующие правила о гражданстве, причём не только в отдельных государствах, скажем, в России, Эстонии или в Финляндии, а практически повсеместно, фактически сводятся к приписывания того или иного человека к тому или иному гражданству. Примерно так, как приписывается новорожденный молодняк скота к хозяйству, в котором такой молодняк родился. Но то, что верно для телёнка, выглядит, мягко говоря, несколько неправомерным для человека.
Эту проблему можно довольно точно обрисовать следующим образом.
Хорошо известно, что, как правило, любые обязанности человек берёт на себя исключительно в результате каких-либо волевых действий. К таким действиям может быть отнесено многое: поступление на ту или иную должность, вступление в брак, заключение договора, но между всеми ими есть одно общее: насильно, внешним образом, помимо воли человека обязанности на человека могут быть наложены, а, стало быть, его свобода может быть ограничена (как раз наложением обязанностей, которых изначально не было), только в качестве наказания за какое-либо правонарушение. В Конституции РФ, например, если судить по практике КС РФ, вообще любые права и свободы могут быть ограничены только и исключительно по конституционному перечню, который в п. 3 ст. 55 этой Конституции является исчерпывающим. Однако в любом случае принцип добровольного возложения на себя обязательств является общепризнанным. Хотя бы потому, что он полностью соответствует представлению о царстве права как о царстве, основанном на свободе, а не на несвободе.
Между тем, наличие отношений гражданства есть не что иное, как наличие комплекса не только прав, но и обязанностей. Например, любой гражданин определённого возраста несёт обязанность пройти процедуру паспортизации. Между тем, такого рода обязанностей он на себя, вроде бы, добровольно не берёт, если только он не приоретает гражданство путём вступления в него, ведь гражданин по рождению в момент своего рождения совершенно точно не совершает никаких действий, которые можно было бы интерпретировать как волю на возложение на себя каких-либо обязательств, пусть и подлежащих исполнению в будущем по достижении определённого возраста. А такие обязательства, между тем, уже накладываются. Примерно так же, как накладывается тавро на родившуюся скотину.
Применительно к Роберту Рантала можно с огромной уверенностью сказать, что он не выбирал и ему никто и не предлагал выбирать будет ли он гражданином Финляндской республики или России. Я не говорю уже о том, что даже и предложение такого рода, если только от самого выбора нельзя отказаться, уже есть не что иное, как сужение, а следовательно — ограничение свободы. Истинно свободный выбор в том и состоит, что человеческая воля не находится внутри альтернативы, навязанной ей извне, и всегда имеет без ущерба для себя возможность из такой альтернативы выйти.
Представляется, что гражданство по рождению есть не что иное, как пережиток Средневековья или даже рабовладения, при котором соответствующие люди рассматривались прежде всего как вассалы и именно как вассалы соответствующего сюзерена. Однако феодальное право давно уже отошло на задворки истории, а вот его остатки то и дело проявляют себя, мешая, между прочим, процессам гражданского общества.
Такого рода помехи, скажем, проявляются, например, в том, что в подавляющем числе юрисдикций, скажем, право на членство в политической партии или даже в общественной организации (а политическая партия есть, несомненно, вид общественной организации — корпорации) признаётся только и исключительно за теми, на ком стоит тавро гражданства того государства, в котором такая политическая партия зарегистрирована. При этом членство иностранца признаётся едва ли не преступным.
Известны юридические дела, например в государстве Израиль, из которых хорошо видна нелепость самого института приписывания гражданства, причём, в реальности вне зависимости от критериев, по которым это приписывание происходит. Так например. существует известное дело одного израильского офицера, в семье которого есть по крайней мере три ребёнка, родившиеся от одних и тех же родителей, но из них только за двумя из них государство Израиль признало гражданство, а в признании гражданство другого оно отказало. (Речь идёт о весьма известном деле майора Военно-морских сил Израиля Биньямина Шалита, женатого на шотландке-атеистке) При этом, не смотря на все заклинания Верховного суда Израиля о том, что законодательство Израиля носит светский характер, закон Израиля о гражданстве (Если быть совсем точным: חוק השבות — прим. моё) содержит именно религиозный термин, используемый в качестве критерия: יהודי, а не עברי. При этом для того, чтобы подчеркнуть, что указанный термин является именно указанием на вероисповедание, необходимо указать на то обстоятельство, что право на гражданство имеет יהודי, который не перешёл в иную веру.
Закон действительно начинается так:
כל יהודי זכאי לעלות ארצה,
Каждый еврей имеет право на репатриацию в Израиль, а в 1970 году к нему была принята разъясняющая поправка:
ב. לענין חוק זה, «יהודי» — מי שנולד לאם יהודיה או שנתגייר, והוא אינו בן דת אחרת
В соответствии с данным Законом «евреем» считается тот, кто рождён от матери-еврейки, а также лицо, принявшее иудаизм, и тот, кто не перешёл в другое вероисповедание — прим. моё
В Малайзии, например, вообще все младенцы, рождающиеся в Малайзии от граждан последней, считаются мусульманами, а принятие гражданином любой иной конфессии рассматривается не иначе, как государственная измена.
Смешанные браки
В качестве проблемы, которая является производной от проблем навязанного и множественного гражданства, является проблема смешанных по гражданству браков. Если бы государство не вмешивалось в семейные отношения, не пыталось бы довольно грубо в ряде случаев их регулировать, — а на мягкое регулирование государство в принципе не способно по своей природе, — вопросы смешанных браков оставались бы лишь вопросами различия культур, религий, обычаев, этики, наконец. Но всё дело в том, что, что государства пытаются устанавливать своеобразный протекторат в семейных отношениях, то есть в отношениях сугубо личностных — с одной стороны, а с другой — в результате браков появляются на свет люди, которые именно правилами государств оказываются втянуты, зачастую не только против их собственной воли, но и против воли их родителей, в регулятивные механизмы, которые по произволу устанавливают всё те же власти государств. Равноправие полов в этом случае оказывается не более, чем элементарной декларацией. Да оно и невозможно именно в условиях государственного нормативного регулирования. Мало того, признание брака тем или иным государством, а равно и признание последствий такого брака производится по совершенно различным критериям. Что не может не отражаться на отношении государства и к родившимся детям, поскольку государство берёт на себя не просто обязанность, а именно право регулировать, кроме всего прочего, не только отношения между супругами, но и отношения между родителями и детьми.
Необходимо отметить, что вопросы отношений в семье, если к ним подходить строго, являются даже не вопросами отношения гражданского общества к своему члену, не вопросами нравственности, а именно вопросами личностного отношения человека прежде всего к самому себе, вопросами моральности. И если в вопросах нравственности государство действительно действует с изяществом мясника, производящего хирургическую операцию, то уж в вопросах моральности оно является, как представляется, совершенно излишним. Моральное поведение, в отличие от поведения нравственного, вообще не нуждается ни в каких положительных законах. И уж тем более, в навязанных неким законодателем. Один и тот же жест и слово, сказанные в различных культурах даже внутри одного и того же этноса имеют совершенно различный и смысл и последствия. Государство же. вводя исключительно положительно-нормативное регулирование, должно с неизбежностью заниматься формализацией критериев допустимого поведения. Что оно и делает.
Что при этом декларируется властями в качестве целей и намерений — особого значения не имеет. Но всякая формализация моральности с неизбежностью приводит прежде всего к формализации представления о добре, а следовательно к подмене понятия добра на его терминологические оболочки. А последние вполне могут оказаться симулякрами.
Иными словами: всякая формализация и нормативное регулирование моральности разрушает последнюю, то есть является именно аморальным. Применительно к смешанным бракам, государство, приписывая ещё и атрибутику гражданства тем или иным людям, а равно и атрибутику признанности или непризнанности брака, под видом защиты прав людей в реальности занимается ничем иным, как ограничением их свобод, подобно тому, как ограничивают свободу психобольного в отделении буйнопомешанных исключительно с той целью, чтобы такие больные не нанесли увечья окружающим или себе. Но всё дело в том, что общество — не психиатрическая клиника, а госслужащие — не санитары.
В случае с Робертом Рантала, скажем, весьма трудно себе представить — чтó имел в виду отец Роберта, когда заявлял в социальную службу, что его жена «плохая мать». Не менее сложно понять и то, какими, собственно, критериями пользовалась его жена, говоря в своё время. что её муж — «пьяница». Однако в качестве факта остаётся то, что супруги Рантала до сих пор живут вместе, а «пьяница-муж» до такой степени желает жить с «плохой матерью» своего сына, что готов отказаться от финляндского гражданства и покинуть свою Родину. Что он и проделал. Отказался. Объективно при этом можно сделать лишь то заключение, что «плохая мать» этого «пьяницы-мужа» для их семьи устраивает более, чем заботливая Финляндия вкупе со всеми её социальными службами и милыми детскими приютами.
Вы скажете, что это — хромая логика? Я соглашусь. Но она никак не более хромая, чем любая формально-нормативная логика любого социального работника, который пытается судить о поведении члена семьи в семье, сам не являясь членом такой семьи. Во всяком случае судить со стороны за поведением государственного служащего у нас куда как больше оснований, чем за отношением между супругами. В том числе, между прочим, и в постели. Если вы полагаете, что тут государство сохраняет сдержанность, то ошибаетесь. Есть множество юрисдикций, которые не только предписывают минимальную частоту половых сношений, но и пытаются уголовным или административным воздействием регулировать их способы и обстановку.
Однако подчеркну ещё раз: люди — не скот на хозяйском дворе, их брак — не случка и не вязка, а социальные работники — не скотоводы; женщины — не тёлки, не свиноматки и не суки, а мужчины — не быки-производители, не кнуры и не кобели. И любое законодательство, не делающее существенного развития между разведением скота и защитой людей, никаким образом не может быть признано правовым. Вместе с государством, его породившим.
Отцы и дети
Венцом всех проблем является вмешательство государства, не общества, — подчеркну! — а именно государства как механизма, во взаимоотношения между родителями и детьми, связанными с воспитанием. Поскольку любой государственный чиновник является, кроме всего прочего, неизбежно членом гражданского общества (Разумеется, в чиновники не должны отбираться асоциальные личности!) и носителем той или иной культуры, которая совершенно может не совпадать с культурными традициями конкретной семьи, то как только у него появляются основания применения своей власти, связанные не просто с нормативностью, а с дискреционными оценками, такой чиновник должен обладать просто-таки талантами праведника, чтобы совершенно чётко самоограничиться в применении власти. Мало того, он должен в этом случае самостоятельно и совершенно безошибочно с точки зрения прежде всего именно ребёнка определить чтó есть для ребёнка добро, а что этому добру противоречит. Но добро есть понятие моральности, а нормативность, то есть введение правила как всеобщего, есть, как минимум, сфера нравственности. (Да и то вовсе не всегда — прим. моё) Тонкости же философии, как представляется, до уровня рефлекса усвоить всем государственным чиновникам и даже судьям всё-таки никак не возможно.
Ясно, что можно сформулировать вполне нормативные критерии на некоторых объективных основаниях: нанесение вреда здоровью, половые извращения, угроза жизни, воспрепятствование в доступе к образованию. Во всё остальное государству должен быть вход в принципе воспрещён. Ему там просто нечего делать. В противном случае рассказ о шлепке по попе в школе, о шлепке, который то ли вообще имел место, то ли не имел, а также разговор о возможности уехать в Россию, которая тому или иному чиновнику по каким-то его подробностям представления об окружающем мире может видеться как обитель зла и сплошного пауперизма, будет приводить к тому, что так хорошо видно в истории с Робертом Рантала. Нужно ли при этом говорить о том, что сам этот мальчик, как представляется, уже дал достаточную оценку представлению о его интересах, правах и свободах, сбежав из «приспособленного для воспитания ребёнка и его сверхгармоничного развития» приюта как раз в ту самую семью, где есть «плохая мать», которая «шлёпает его по попе», да «пьяница-отец», готовые защищать своего сына от всей государственной машины финляндского государства. На каких таких основаниях кто-то, пусть даже и ювенальный судья, в состоянии решить — чтó для ребёнка есть добро с его, ребёнка, позиций, а что — нет? — Да только на нормативных! А последние должны быть построены именно на объективных критериях, но никак не на культурной аксиологии и часто весьма смутных фактических представлениях того или иного государственного деятеля об окружающем его мире.
Между прочим, можете к этому относиться как угодно, но отмечу, что в той же самой России лишить родительских родителей и насильно забрать в детское учреждение ребёнка на одних только основаниях о шлёпании по попе не рискнёт ни один социальный работник и даже самый развращённый судья. И при всём том, что, разумеется, вопросы воспитания детей, не могут не волновать людей, в России, насколько мне позволяют мои знания, всё-таки признаётся, что вмешательства в отношения между родителями и детьми, особенно со стороны государственных властей, не может быть грубым и повсеместным. Это, скорее, реакция на эксцессы. И совсем другое дело, что часто это реакция оказывается запоздалой. При этом никто не утверждает, что в России нет злоупотребления властью со стороны чиновников и судей. Однако общество это не рассматривает как нормальность. Но верное решение в данном случае состоит в создании прежде всего общественной идеологии, а не государственно-властного вмешательства, когда ребёнок может угрожать родителям судом и полицией. При государственном вмешательстве ничего, кроме внедрения в сознание идеологии этатизма в результате именно оскотинивающей человека и превращающей его из члена гражданского общества в винтик государственной машины, добиться не удастся. Как бы то ни было, но даже в СССР воспитание подрастающего поколения почиталось прежде всего вопросом идеологии и создания общественных отношений, а вовсе не полицейского воздействия. Последнее допускалось, но в совершенно уже крайних случаях и в весьма и весьма ограниченных формах. Достаточно сказать, что все преступления, совершённые несовершеннолетними, насколько мне не изменяет память, даже расследовала не милиция, а только прокуратура.
(От меня: не изменяет. Во всяком случае, так было ещё до середины 70-ых годов прошлого столетия).
окончание тут: